14

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

14

Перед самым отъездом из Баальбека мы покупаем воду и галеты в маленьком супермаркете окраинного квартала, одного из тех, что особенно пострадали при бомбежках. И тем не менее кассир неторопливо, методично считывает сканером штрихкод с упаковки каждого товара. Пока сканер работает, почему бы его не использовать?

На дороге, ведущей к Захле, разбитые машины, руины фабрики «Ливанское молоко», но ни одной коровы не видать. Рекламный щит «Дворец Ка, душа Бекаа». Всюду портреты Сайеда Хассана Насраллы, генерального секретаря Хезболлы, и ее желтые флаги с непременным оттиском изображения автомата Калашникова, обрамленного литерами какой-либо из аббревиатур, имеющих касательство к этой организации.

Никем не охраняемые блокпосты ливанской армии. Кристоф, отвечающий на неуместный телефонный звонок с едва ли не старомодной учтивостью, будто в передней герцогини Германтской (Кристоф из тех типов, что, входя в дверь, готовы уступить вам — то есть любому встречному — дорогу, даже если дома за этой дверью не осталось).

Шофер Хасан, несмотря на воронки и другие препятствия, которыми усеяна дорога, ведет свой старенький красный «мерседес», упирая всем телом в педаль газа, притом то и дело бросает руль, хватает крошечный Коран, засунутый под противосолнечный щиток, и с жаром целует его; тут на его глазах выступают слезы, из чего следует, что он не только о баранке забывает, но уже и дороги не видит (вспоминает о своем недавно умершем отце, тот, верно, погиб при бомбежке). Хасан наверняка самый пылкий сторонник Хезболлы и, может быть, по крайней мере временами, даже боевик этой организации, в остальном же, несомненно, человек редкой чистоты, чья пламенная вера никогда ни на секунду не казалась мне опасной, скорее, напротив, успокаивала (Хасан мог бы оказаться тем самым парнем, что отдает бродячему псу последнюю банку тунца). Наше прощание с ним в Захле не обходится без объятий. Зато при всех моих предпочтениях в пользу христианской религии таксист-маронит, который принял у него эстафету за рулем столь же обшарпанного, но голубого «мерседеса», чтобы везти нас в Бейрут меж хребтов горы Ливан, этот таксист — редкостный идиот, как бы мне ни было горько в том признаться.

«Христьян! М-м-м! — восклицает он и в качестве демонстрации почтения к христианству чмокает кончики собственных пальцев. — Muslim no good! Sale!» Показывая, как ему претят «нехорошие, грязные мусульмане», он морщит нос, будто нюхая вонючую одежонку, прежде чем отшвырнуть ее прочь. Если не считать, что машины у этих двух таксистов одной марки и одинаково ветхие, их единственная общая черта — свойственное как одному, так и другому обыкновение, находясь за рулем, проделывать множество различных манипуляций, не имеющих никакого касательства к управлению автомобилем.

В понедельник 14 августа в Бейруте сотрудники «Аль-Манар», телевизионной программы Хезболлы, организовали пресс-конференцию на развалинах того самого здания на улице Харет-Хрейк, где до войны находилась их студия. Неподалеку от этого места все еще пылала, словно факел, какая-то многоэтажка. Многие дома были разрушены полностью, некоторые, стоявшие с ними рядом, лишились только верхних этажей, третьи высились сверху донизу целые, но у них напрочь срезало одну из стен, так что с улицы можно было видеть оголенную внутренность квартир. Как всегда бывает в разбомбленных жилых кварталах, вся жизнь людей, искрошенная на куски, валялась под ногами заодно со строительным мусором: окаймленные золочеными кистями желтые шторы с рисунком, напоминающим цветки лилии, мини-баллоны с бутаном, видеокассеты и разлохмаченные мотки магнитофонной пленки, ванны, бытовая техника, одежда, флаконы духов, школьные учебники, семейные фотографии, футбольные мячи, цветочные горшки, карманные издания Корана, плюшевые мишки и куклы Барби, — все это, вместе взятое, как нельзя лучше свидетельствует об однородности человечества.

Хотя от этих развалин поднимается едкий дым и пробираться через завалы трудно, не говоря о том, что они, должно быть, нашпигованы неразорвавшимися боеприпасами, многие жители уже вернулись сюда с чемоданами и пустились на поиски своих вещей в надежде что-нибудь спасти. Посреди этого пространства тотальной разрухи и запустения раскинулся во всей красе древовидный гибискус — кажется, ни один его цветок даже не смят. Но самое потрясающее, что сметающие все на своем пути волны разрушения приостановились, докатившись до бульвара Мшаррафьех, впрочем, и бульвар Насраллы выглядит довольно странно: к югу от него — одни развалины, а к северу — вытянулись цепочки на вид совершенно незатронутых зданий.

Пресс-конференция в «Аль-Манар» началась в 11 часов. Две самые популярные молодые ведущие канала уселись под открытым небом среди развалин за маленький садовый столик. На головах у обеих платки, одежда — длинные исламские балахоны в турецком вкусе. Одна — хорошенькая, улыбчивая, к тому же полиглотка, другая хмурая и скорее дурнушка. Все, что они рассказывают о пережитом во время войны, явно согласовано, отредактировано и очищено от каких-либо личных соображений. Покончив с интервью, они переходят к демонстрации тележурнала.

Вечером после выступления Сайеда Насраллы, заявившего, что пока не время складывать оружие, поскольку Хезболла предполагала сделать это согласно резолюции ООН, призванной положить конец войне, — джигитовка среди руин южного предместья, стрельба очередями, трассирующие пули — и вся эта вакханалия ровно в десять вечера прекращается разом, словно по волшебству.

Ярость Шарифа, мрачные предсказания приглашенных.

На следующий день после прекращения огня начинается исход навыворот, на южных дорогах скапливаются пробки, каких не знала история. Мы добираемся до моря в Накура, в тамошнем порту ни души, ни следа какой бы то ни было человеческой деятельности, если не считать желтого двадцатифутового контейнера, изрешеченного прямыми попаданиями. И все это было бы погружено в безмолвие, если бы Махмуд, владелец полноприводного автомобиля, ливанский шиит и житель Детройта, не слушал упорно и сосредоточенно радио «Hyp», голос Хезболлы, канал, транслирующий попеременно то героические песни, то всякую другую звучащую пакость.

«Французские исследователи, — утверждает Махмуд, — определили, что здесь — единственное место Средиземноморья, где его вода на сто процентов чиста». Во всю ширину ветрового стекла прикреплены скотчем фото боевиков в момент пуска ракеты, с надписью: «Хезболла исполняет волю Бога!»

«Мы не имеем отношения к этой войне, но ее последствия ложатся на наши плечи», — заметил, со своей стороны, маронитский кюре из селения Алма-Аш-Шааб, восседая в окружении десятка человек из числа своей паствы под сенью дерева, имеющего особую способность отгонять москитов.

Дальше к востоку, на уровне Эд-Дхайры и Ярине, высится холм. На его вершине — укрепленная позиция израильтян, оттуда торчит дуло танкового орудия. Рядом, на соседней вершине, — одинокая позиция Временных сил ООН в Ливане.

Несколько двухцветных коров, три осла… Оливковые плантации чередуются с табачными…

Поравнявшись с деревней Маруахин нетрудно разглядеть пограничные заграждения и разровненную граблями песчаную дорожку вдоль них, по ту сторону виднеется израильское селение Тарбикха. В бинокль можно было бы понаблюдать, как живут его обитатели, есть ли там у них, к примеру, сады. Но, принимая во внимание обстоятельства момента, это — не самая удачная идея.

Ветер треплет знамена Хезболлы, они хлопают над развалинами селения Аит-Аш-Шааб и на верхушке все еще стоящего минарета. Там же установлены громкоговорители, скоро они примутся без передышки транслировать воинственные песнопения. Вдали прорисовывается силуэт горного массива Хермон.

«До тех пор пока у нас есть Сопротивление, у нас будет мир!» — возглашает девушка в черном платке, стоя среди развалин родного дома. Из его руин торчат остов табачной сушилки и желтый цилиндр кассетной авиабомбы размером примерно с колбасу. Маленький брат девушки показывает нам двух своих мертвых голубей.

«Здесь жили только простые селяне, бедные люди, никакие не террористы!» — громко негодует мужчина. Может, и так, но что до него лично, он-то, по всему видать, боевик. За отсутствием униформы и прочих отличительных признаков имеется один, который не обманывает: это когда человек, одетый в штатское, имеет при себе уоки-токи. «То, что они творят, похуже Холокоста! Они мстят всему свету!»

Один из этих мужчин с уоки-токи в руках заявляет, что израильтянам никогда не удастся взять под контроль это селение, они вон на том холме уже потеряли «тридцать человек и три танка „меркава“». Другой заявляет, что нашел здесь неподалеку голову солдата в каске и сохранил ее «как доказательство». За неимением последнего под рукой он демонстрирует бутылку минеральной воды с еврейской надписью на этикетке. Потряся ею, отпивает глоток из горлышка, восклицает то ли разочарованно, то ли недоверчиво: «Да это же вода!» Как если бы то, что исходит от «этих евреев», непременно должно быть неким оригинальным раритетом.

По главной улице села Рмаиш трусит черно-белый пес. Неподалеку валяется дохлая лошадь, уже почти мумифицированная. Потом мне на глаза попадается тощая желтая сука с отвисшими сосками, она рыщет в окрестностях Бинт-Джбейль, «столицы Освобождения», где Хезболла ценой чудовищных потерь сдерживала израильтян в течение нескольких недель.

Желтую суку на углу улицы я увидел в тот же момент, когда заметил террасу ресторана «Гранд-Палас» со столиками, стульями, двухцветными (оранжево-черными) зонтами. Подойдя ближе, пришлось удостовериться, что это не более чем видимость, декорация, позади которой — выбитые стекла, сорванные шторы, почерневшие от дыма стены и зал, загроможденный обломками мебели.

Внизу, в долине — стадион, скамьи которого все в дырах, пустая выпотрошенная школа, одна из стен которой обрушена — вся, сверху донизу.

«God blessed us to win the war!» — «Да поможет нам Господь победить в этой войне!» Старик стоит посреди гостиной своего разбомбленного дома, обстановка комнаты сохранилась — четыре кресла, шкаф с чудом уцелевшей стеклянной дверцей, над ним — портрет Сайеда (Насраллы) и распустивший складки иранский флаг.

«Евреи не знают жалости!» Он сетует, он потерял все, что имел — восемьсот баранов, расстрелянных (до последнего?) израильскими вертолетом и самолетом-истребителем.

Ливанец из Детройта, которого мы застали у старика, выйдя оттуда, указывает нам, что, хотя прежде он сторонился всяческого сектантства, все же надобно заметить, что вот этот престарелый шиит предложил нам чайку, в то время как христиане из селения Алма-Аш-Шааб от этого воздержались. Однако эти последние встретились с нами не у себя дома, мы разговаривали под деревом, — странно все же, что он не принимает этого в расчет.

В конце концов я, утомленный антиамериканскими соображениями, которые он расточал по любому поводу, полюбопытствовал, почему он поселился в стране, которая ему до такой степени ненавистна, пустил там корни и, по всей видимости, живет припеваючи, впрочем, как и множество уроженцев Ливана, в том числе селений этого региона, подобных Бинт-Джбейль. Он мне на это ответил достаточно ловко: «Мы одеваемся, как американцы, мы любим их образ жизни, их музыку и кино. Но вместо того чтобы распространять все это по каналам СМИ или другими средствами, они пускают в ход свои истребители F-16, вот чего мы не принимаем!»

И снова руины: в деревне Айната, расположенной совсем близко от Бинт-Джбейль, добровольцы из Катара в желтых жокейских куртках и в масках, защищающих от смрада, извлекают из развалин разбросанные там и сям останки погибшей семьи и складывают в пластиковые пакеты или мешки, сделанные из одеял, связанных с двух сторон. Вчера отыскали восемь тел, сегодня их уже одиннадцать. Поиски продолжаются под присмотром сына одной из жертв, приходящегося одновременно братом двум другим. Он инженер, вчера прибыл из Бейрута.