27

27

На автостоянке мотеля «Хиллтоп» в Брокен-Хилл торчали три смешных, неуместных дерева — пальма и два эвкалипта, они вносили что-то беспорядочное в прямолинейные очертания белых линий, ограничивающих место парковки. Здесь-то я наконец встретился с Тони Мейо, он сидел за рулем грузовика со строительными материалами, предназначенными для ремонта ограждения. Заняв место рядом с ним, я увидел на приборном щитке скальп динго, рыжий и такой шелковистый, что напоминал не собачью шкуру, а какой-нибудь ценный мех; на заднем же сиденье помимо других, менее примечательных предметов валялся хвост кенгуру, жесткий, словно бейсбольная бита, с ярким, как свежий ростбиф, срезом.

Чтение книги Вудфорда вселило в меня беспокойство. В этом произведении, где он описывает свою экспедицию вдоль ограды, предохраняющей от собак (или от динго), начавшуюся у берега Большого Австралийского залива, что на юге континента, до склонов Большого Водораздельного хребта в Квинсленде, то есть путешествие длиной в несколько тысяч километров по регионам, чаще всего пустынным, Вудфорд, будучи сам горожанином-интеллектуалом, может статься, даже с душком экологической впечатлительности, сначала движимый желанием поладить с хозяевами тех мест, куда он пожаловал как гость, а затем охваченный, повидимому, искренними чувствами благодарности и восхищения, взирает на «обходчиков стены» и, шире, на весь персонал, связанный с охраной и ремонтом ограды, как на подлинные образцы мужественности, рыцарей диких чащоб, жадных до откровенных бесед, всегда в акубрах — мягких фетровых шляпах с широкими полями, вечно хлещущих пиво до трех часов ночи, а два часа спустя уже встающих достаточно свежими и бодрыми, чтобы тотчас пуститься вдогонку за целым выводком диких поросят, разбивать им головы одним ударом о камень, стрелять кенгуру с такого близкого расстояния, что глаза у них выплескиваются из орбит, и все это с полной невозмутимостью, почти словечка не проронив. Хотя Вудфорд вовсе не стремился к подобному эффекту, некоторые пассажи его книги настолько ужасают, что могли бы затмить даже худшие из сцен уже помянутого выше романа Кеннета Кука.

Чтобы воздать должное Вудфорду, которому я многим обязан, ведь это он позже свел меня со всеми, кто мне здесь помогал, за исключением Тони Мейо, а также затем, чтобы не отвратить, боже упаси, кого-нибудь от чтения его книги, в трактовке избранного сюжета куда более удачной, чем сочинение Филиппа Холдена, свидетельствую, что, с другой стороны, Вудфорд сумел блистательно передать все самое прекрасное и тревожное, что есть в австралийских ландшафтах: никто не может прочитать, например, его рассказ о пересохшем резервуаре для воды «Грин Галли» близ Тильча-Гейт, где в 1959 году две маленькие девочки умерли от жажды, между тем как их родители, у которых сломался автомобиль, ушли за подмогой, — человек, рассказавший автору эту историю, утверждал, что эти девочки спустя годы после случившейся драмы окликнули его по имени, когда он, запоздав, оказался в ночное время, недалеко от того места, — так вот, никто не может, читая об этом, не испытать странного желания самому отправиться в Тильча-Гейт, чтобы так же вздрогнуть от ожидаемого испуга, уж не внушено ли такое искушение чрезмерной дозой пива с ломтем жареного поросенка.

Чем ближе мы с Тони Мейо подъезжали к Смитвильским складам (сперва по асфальтированному шоссе, потом по грунтовке, которой пользовались только скотоводы и обслуживающий ограду персонал, — кстати, выяснилось, что в «Бюро по уничтожению собак» мой спутник служит всего два года, до того он возглавлял предприятие по изготовлению проволочных заграждений, что сделало его специалистом в этой области), тем становилось очевиднее, что я зря боялся: в нем не было ни одной из тех характерных и пугающих черт, какими в своей книге Вудфорд наделяет ему подобных. Но вместе с тем мы оба достаточно быстро поняли, что возможности нашего общения ограничены в силу сугубого различия присущей обоим манеры говорить по-английски. Мне приходилось повторять ему каждую фразу по нескольку раз, он, беседуя со мной, был вынужден поступать так же, и мы волей-неволей решили не разговаривать, пока в том не возникнет крайней необходимости, как, например, в случае, когда он попросил меня выйти из машины, чтобы открыть ворота в заграждении овечьего пастбища.

На Смитвильских складах нас ждали жена и сын Тони Мейо, все вели себя в высшей степени сердечно, но несовместимость в области произношения давала себя знать тем сильнее, чем больше было собеседников, и я снова должен был искать спасения в молчании, но, увы, не в той мужественной немногословности, которая так восхищала Вудфорда в персонажах его книги, — я скорее раздражал, походя на ребенка, который витает в облаках и, может быть, малость придурковат. Поэтому, кажется, семья хозяина относилась ко мне по-особенному мило, словно к инвалиду или домашнему животному. К тому же у миссис Мейо имелось несколько собак, с которыми я замечательно поладил, и я видел, скольких трудов ей стоило выкармливать из бутылочки теленка с соседнего ранчо, управляющий которого только что угодил за решетку, до такой степени забросив свою скотину, что заняться ею суд поручил профессиональному охотнику региона.

На следующий день после моего приезда я ранним утром осмотрел Смитвильские склады, расположение которых своей простотой напоминало военные укрепления, утратившие стратегический смысл: у подножия металлической башни-водокачки теснилось с полдесятка бунгало, в том числе то, что принадлежало Тони Мейо, директору складов, оно выделялось чуть большими размерами и наличием маленького садика, — это было нечто вроде автоприцепов, покинутых с тех пор, как здешний персонал обзавелся стационарными жилищами, в ангаре размещались механическая мастерская, топливное хранилище, генератор и пустой контейнер, некогда принадлежавший, судя по эмблеме в виде аллигатора, транспортной компании «Митсуй ОСК лайн». Складской автопарк насчитывал несколько грейдеров, предназначенных в основном для разравнивания дюн, которые неустанно наметает ветром к подножию ограды, вездеходы, снабженные радиосвязью, и мотоциклы, приспособленные для местных непроходимых дорог. Перед домом Тони стоял также пикап его дочери, чье заднее стекло было испещрено наклейками, призывающими пить пиво, посещать такой-то паб, поддерживать такую-то местную команду регбистов, «забыть о корсетах и спасать ковбоев (а не всякую тварь)» Австралии — все, так или иначе связанное с разведением овец и доходящей иногда до одержимости ненавистью к «зеленой швали», к экологам; имелась, наконец, и наклейка с советом использовать «Doggone — яд против диких собак, защищающий скот и австралийскую фауну» (по-моему, упоминание о фауне здесь было не более чем данью приличиям) — на логотипе этого продукта красовалась голова динго, безобразно оскаленная, с громадными клыками, с которых капала слюна.

Внутри складского ограждения, сплетенного из колючей проволоки и защищающего скорее от вторжения скота, чем от собак, росло несколько деревьев, они давали немного тени, и заросли тамариска над болотом, которое по временам пересыхало (засуха месяцами свирепствует над большей частью Австралии), издали напоминали грот с воображаемым фонтаном. В первые утренние часы среди всей этой растительности оглушительно верещали птицы, особенно много было тонкоклювых какаду, больших белых попугаев, и удодов, которые слывут самыми стайными и шумными созданиями на свете. Если, выйдя за складскую ограду, двигаться в западном направлении, почти сразу оказываешься перед пресловутой оградой против динго, двухметровой металлической сеткой на столбах, череда которых теряется за горизонтом. Как и многие другие, это сооружение, «одно из самых длинных, построенных на Земле человеком», ценно в основном теми более или менее романтическими ассоциациями, что с ним связаны, и не в малой мере — своим нелепым видом, непомерными усилиями, приложенными во имя его возведения и для того, чтобы противостоять ответным усилиям природы, на которые она не скупится, стремясь от него избавиться: наводнениям, ветрам и песчаным наносам, время от времени уничтожающим его на протяжении нескольких километров, и, как правило, бесплодным наскокам рвущихся наружу животных. Двенадцать лет назад я некоторое время наблюдал в окрестностях Хангерфорд-Хилл за стаей страусов эму, пытавшихся спастись от засухи: они так бросались на это препятствие, что раздирали в кровь себе грудь (ежегодно так погибают тысячи этих птиц).

Другие животные, кто похитрее или получше оснащен, как вомбаты или ехидны, нередко умудряются проделывать лазы, настолько широкие, что динго (или их метисы, поскольку с некоторых пор чистопородные динго стали редкостью) могут, пользуясь ими, разбегаться по овечьим пастбищам, подтверждая тем самым сентенцию Филиппа Холдена насчет «животных, которые нам обходятся всего дороже, ибо они всегда подрывали производство шерсти в стране». Парадные живописцы — их в Брокен-Хилл обосновалась целая колония, — вот кто хорошо понимает, что образ ограды овеян поэзией и достиг известного величия не иначе как благодаря крайней неуместности своего появления в природной среде. Среди этих художников особенно примечательна некто Роксанна Минчин, чьи творения небольшого формата украшают даже стены номеров мотеля «Хиллтоп». Ее живописи не откажешь в скрупулезности воспроизведения цветовых оттенков. Ограда на ее полотнах лишь едва заметно выделяется среди двух равно пустынных нескончаемых пространств — степи и неба, только первое испещрено кустарниками и хаотическими нагромождениями скал, а по второму проплывают облака, за которыми порой тащится длинный шлейф дождя.

У подножия ограды регулярно скапливаются перекати-поле, предвещающие наступление дюн, коим сами и служат основанием. Гонимые ветром, они грациозно скачут по бесплодной земле, образуя клубки всяких растительных остатков и разрастаясь в пути, будто снежные комья. (В американской литературе и кинематографе часто использовался этот образ, ассоциирующийся с обездоленностью и скитаниями сельских жителей в пору Великой депрессии.)

Если и от складов отойти, и к стене повернуться спиной, то, пройдя несколько сотен метров, натыкаешься на загон, где хрюкает и совокупляется множество полудиких свиней. Но что в окрестностях склада всего любопытнее, так это кладбище всякой колесной техники, конторской мебели и прочих нетленных отходов, сваленных во впадине, которая выглядит как русло периодически пересыхающего потока. Если, как полагают многие, австралийская пустыня населена привидениями, то немалое число призраков должно было облюбовать сии обломки крушений в качестве места своего обитания; особенно привлекателен в этом смысле старый пикап «додж», его кабина все еще пригодна, чтобы укрываться от дождя — ведь когда тот хлынет, что хоть и случается весьма редко, зато почти всегда неожиданно, он льет, словно во дни потопа, а капот этого «доджа» при малейшем дуновении ветра вибрирует, постанывая, будто эолова арфа местной выделки. Разбросанные там и сям по руслу высохшего потока чахлые кустики, кажется, тоже хотят превратиться в «перекати-поле». Рядом с пикапом два металлических буксира смахивают на ящики какого-то великанского шкафа, один из них служит местом упокоения чьему-то хрупкому скелету (наверное, злополучное сумчатое туда запрыгнуло, а выбраться не смогло), между тем как в другом — сотни пустых бутылок одинакового янтарного цвета и одного калибра, притом расставленных так ровненько, с таким тщанием, будто эту инсталляцию создавали, руководствуясь некими высшими соображениями.