ПРИТВОРЩИКИ

Смельчака-скарита я и спрошу первым о притворной смерти. Вызвать ее совсем просто. Я беру жука в руку, немного приподнимаю и раза два-три бросаю на стол. Потом кладу его на спину. Этого достаточно. Скарит не двигается и лежит, как мертвый. Его ноги прижаты к брюшку, а усики — к груди, челюсти раскрыты. С часами в руках я отсчитываю минуты. Приходится быть очень терпеливым: жук неподвижен томительно долго. Иной раз эта неподвижность длится пятьдесят минут, иногда даже — больше часа. Средняя продолжительность — двадцать минут. Если ничто не беспокоит скарита, то ни лапки, ни усики не дрогнут: перед вами настоящий мертвец. Наконец мнимый покойник оживает. Лапки, сначала передние, вздрагивают, начинают чуть шевелиться щупики и усики. Задвигались ножки. Скарит слегка упирается в землю, изгибает голову и спину и переворачивается. И вот он ползет, готовый снова «умереть», если я его трону.

Несколько толчков, и только что оживший скарит снова покойник. Теперь он лежит дольше, чем в первый раз. Я повторяю опыт в третий, в четвертый, в пятый раз, без промежутков для отдыха. Продолжительность неподвижного состояния все возрастает: первый опыт дал семнадцать минут, второй — двадцать, потом двадцать пять, тридцать три и пятьдесят минут. Такое явление повторяется в моих опытах много раз. Скарит остается неподвижным тем дольше, чем чаще ему приходится это делать.

Однако рано или поздно скарит отказывается «умирать». Едва я кладу его после толчка на спину, как он тотчас же перевертывается и уползает. Можно подумать, что он отказался от своего фокуса, принесшего ему так мало пользы.

До сих пор я был честен. Попробуем обмануть обманщика, если только здесь есть обман.

Скарит лежит на столе. Под ним что-то твердое, куда нельзя зарыться: он чувствует это. Он не может скрыться в свое подземное убежище, а потому лежит, как мертвый, целый час. Может быть, лежа на песке, он поведет себя иначе?

Я ошибся, ожидая этого. Дерево, стол, песок, стекло, чернозем — на всем скарит лежит одинаково неподвижно. Такое безразличное отношение жука к тому, на чем он лежит, внушает мне сомнение. Может быть, тут совсем нет притворства, нет хитрости? Продолжим опыты.

Жук лежит на столе передо мной. Я внимательно смотрю на него. Может быть, и он видит меня своими блестящими глазами, наблюдает меня, если так можно сказать? Каковы зрительные впечатления скарита? А может быть, он совсем не видит меня? Ведь я так велик по сравнению с ним. Но не будем заходить так далеко. Предположим, что скарит видит меня и знает, что я его преследователь. Пока я возле него, жук неподвижен. Уйдем. Тогда притворство станет излишним, и скарит перевернется и убежит.

Я ухожу на другой конец комнаты, прячусь, не шевелюсь, чтобы не нарушить тишины. Я делаю больше: защищаю скарита от мух колпаком и ухожу в сад. Окна и двери заперты. Через двадцать–сорок минут я возвращаюсь. Скарит неподвижно лежит на спине.

Этот опыт я проделывал много раз над различными жуками. Он ясно показывает, что «умирание» совсем не хитрость, не уловка. Ничто не угрожало жуку, ничто его не беспокоило, вокруг была могильная тишина. И если скарит продолжал лежать неподвижно, то уж, конечно, не для обмана врага. Здесь нечто иное.

Да и для чего скариту такие способы защиты? Смелый разбойник, хорошо защищенный своим панцирем, он нападает на крупных жуков. Вряд ли для него опасны птицы. Как и все жужелицы, он выбрызгивает едкую жидкость, а это не по вкусу птицам. Да он и не выходит днем из норки, его никто не видит. Ночью же, когда скарит бродит по песку, птицы спят. Нет, птицы ему не страшны.

Неужели этот охотник за крупными насекомыми — трус, который при малейшей тревоге притворяется мертвым? Нет, не может быть.

^{Скарит гладкий (x 2).}

На морском берегу живет и другой вид скаритов — скарит гладкий. Он карлик по сравнению с нашим знакомцем, большим скаритом. Но форма тела, платье, вооружение и разбойничьи нравы те же. И что же? Этот маленький скарит почти не обмирает. Если его подразнить, а потом положить на спину, он сейчас же приподнимается и убегает. Мне едва удается заставить его полежать несколько секунд. Лишь один раз, побежденный моей настойчивостью, он пролежал четверть часа. А между тем, казалось бы, должно было быть наоборот. В чем тут дело?

Посмотрим, как ведет себя скарит в минуту опасности. Какого врага мне поместить рядом с большим скаритом, неподвижно лежащим на спине? Ни одного из врагов этого хищника я не знаю. Ну, возьмем подобие нападающего. Мне попадаются на глаза мухи. Они несносны и постоянно мешают мне в жаркие дни. Если я не накрою колпаком изучаемое насекомое, то мухи обязательно усядутся на него и примутся исследовать его своими хоботками. На этот раз пусть исследуют.

Едва муха коснулась мнимого мертвеца, как лапки скарита вздрогнули. Если муха только проползет, то этим дело и ограничится. Но если она доберется до рта скарита, то жук немедленно вскакивает и убегает.

Может быть, скарит не считает нужным притворяться перед таким неопасным для него существом? Преподнесем ему кого-нибудь покрупнее и посильнее. У меня как раз есть под руками большой усач, с крепкими челюстями и коготками. Он мирный жук, я это знаю, но скариту-то он не знаком: усача не встретишь на береговых песках. Мой усач выглядит таким страшилищем, что может напугать и не таких забияк, как скарит.

Я подталкиваю усача соломинкой, и он ставит ногу на лежащего скарита. Лапки того сейчас же вздрагивают. Если прикосновения продолжаются, если мирный усач переходит в наступление, то скарит быстро «оживает», вскакивает и убегает. Та же картина, что и при встречах с мухой. Притворная смерть заменяется бегством, и скарит одинаково проворно удирает и от мухи, и от крупного усача.

Некоторую ценность представляет следующий опыт. Я толкаю ножку стола, на котором лежит неподвижный скарит. Толчок очень слаб, но его достаточно, чтобы нарушить неподвижность жука. При каждом толчке лапки скарита сгибаются и вздрагивают.

До сих пор я проделывал мои опыты вдали от окон. Что сделает скарит, если я перенесу его со стола на окно, на яркий свет? Как только я делаю это, скарит переворачивается и убегает. Этого довольно. Твоя тайна наполовину раскрыта. Когда тебе надоедает муха, обсасывающая твой рот, когда перед тобой появляется большущий усач и кладет на тебя свою ногу, когда дрожит стол, словно земля, подрываемая каким-то врагом, когда на тебя падает яркий свет, опасный любителям тьмы, когда тебе действительно угрожает опасность, — что делаешь ты тогда? Теперь-то тебе и притвориться бы мертвым, а ты? Ты начинаешь шевелиться, встаешь и бежишь. Твоя хитрость исчезла. А лучше сказать — ее здесь и не было. Твоя неподвижность не притворная, а самая настоящая. Это временное оцепенение, своего рода обморок. Пустяк погружает тебя в оцепенение, пустяк и выводит из него.

^{Златка черная (x 1,5).}

Черная златка иногда по часу лежит на спине, поджав усики и ноги. Я делал с ней те же опыты, что и со скаритом. Сделал и еще один опыт. Впавшую в оцепенение златку я положил в маленькую склянку, которую погрузил в таз с холодной водой. Златка — дитя солнца. Холод должен был сильно подействовать на нее. И действительно, златка пролежала неподвижно пять часов. Она пролежала бы и дольше, если бы я, устав, не прекратил опыт. Этого достаточно, чтобы отбросить мысли об обмане со стороны жука.

Другие опыты этого же рода ничему не научат меня. Я вижу, что состояние неподвижности продолжается то меньше, то дольше, смотря по тому, какое насекомое я взял и что с ним сделал. Почему после толчка златка лежит в «обмороке» около часа, а навозник геотруп редко пролежит и две минуты? Разве геотруп меньше нуждается в защите при помощи притворной смерти, чем златка? Ведь златка хорошо защищена: ее панцирь так тверд, что его едва проколешь иглой.

Нет, мне кажется дело не в этом. Наверное, у златки и у геотрупа разная степень чувствительности. Нужны новые опыты.

Я капаю в банку чуточку серного эфира и опускаю туда сразу златку и геотрупа. Через несколько мгновений оба становятся неподвижными: они усыплены парами эфира. Я вынимаю их и кладу на спину на свежем воздухе. Мертвы они или живы?

Они не мертвы. Минуты через две лапки геотрупа начинают дрожать, потом шевелятся передние ноги. Не прошло и четверти часа, как жук задвигался. Златка же лежала неподвижно так долго, что я принял ее за мертвую. Однако ночью она пришла в себя, и утром я застал ее вполне здоровой. Опыт с эфиром не оказался для нее роковым, но его последствия были для златки более серьезными, чем для геотрупа. Более чувствительная к раздражению толчком и пониженной температурой, златка оказалась и более чувствительной к действию эфира.

^{Златка липовая (x 2).}

^{Златка хвойная пятнистая (x 3).}

Однако не все златки одинаковы: у разных видов их различна и степень чувствительности. Случайная находка доставила мне златку липовую и златку хвойную пятнистую. Первая совсем не поддается моим опытам: упорно цепляется за мои пальцы и пинцет, старается тотчас же встать, едва положишь ее на спину. Вторая легко впадает в обморок, но приходит в себя через четыре-пять минут.

^{Чернотелка пимелия. (Нат. вел.)}

^{Медляк блапс. (Нат. вел.)}

Чернотелка пимелия вскакивает тотчас же, как только ее опрокинешь, а другая маленькая чернотелка, которую я нахожу у нас под камнями, лежит больше часа. Медляк блапс принадлежит к тому же семейству чернотелок, и он отчаянно бьется после одной-двух минут обморочного состояния. Бьется потому, что плоская спина и спаянные надкрылья сильно затрудняют ему перевертывание.

Казалось бы, что жуки с короткими ногами, плохие бегуны, должны восполнять хитростью свою неспособность к быстрому бегу. Я делал опыты с листогрызами, с долгоносиками клеонами, с божьими коровками, с жуками-карапузиками. Почти всегда обморок прекращался через несколько минут. То же нужно сказать и о быстро бегающих жуках. Одни из них остаются неподвижными несколько минут, другие, более многочисленные, упорно бьются, пытаясь сразу же вскочить.

Вообще никогда нельзя сказать заранее, как поведет себя то или иное насекомое.

Ясно одно: насекомое с большей чувствительностью дольше находится в состоянии «обморока». Можно ли в таком случае говорить о хитрости и притворстве? Вряд ли.