ІV. Спираль ДНК

В 1958 г я защитил кандидатскую диссертацию по использованию витаминов при повреждении организма лучами бетатрона и с 1959 г был зачислен исполняющим обязанности ассистента на кафедру медицинской биологии и генетики Томского медицинского института.

В это время я решил заняться изучением генов, которые, как показали Уотсон и Крик, являются не белками, как мы думали до 1953 г, а нуклеиновыми кислотами. Почему я решил переключиться с витаминов на нуклеиновые кислоты? Во всем виноват витамин В12. Когда я изучал его биологическую роль, то оказалось, что он необходим для синтеза нуклеиновых кислот. Я начал читать литературу о нуклеиновых кислотах. Их открыл в 1869 г швейцарский ученый Фридрих Мишер. Тогда, когда господствовала белковая парадигма гена, нуклеиновым кислотам приписывалась чисто вспомогательная роль. Предполагалось, что на них как на основе растянуты белки. Были гипотезы об их защитной и энергетической роли в функционировании белковых генов. Тетрануклеотидная теория строения нуклеиновых кислот рассматривала их как регуляторные биополимеры, не способные нести наследственную информацию. Одесский еврей Чаргафф, переехавший в Америку, и москвич Андрей Николаевич Белозерский выяснили важные закономерности, известные как правила Чаргаффа, доказавшие, что нуклеиновые кислоты являются негулярными биополимерами, в которых можно хранить наследственную информацию. Вирусолог Джеймс Уотсон и физик Френсис Крик проанализировали опубликованную к тому времени литературу о генетической роли нуклеиновых кислот и данные рентгеноструктурного анализа и построили свою знаменитую модель структуры ДНК, объяснявшую молекулярные механизмы репликации и действия гена.

Я объяснял студентам сущность революционного переворота в генетике, произведенного Уотсоном и Криком, и будучи знаком с их пионерскими работами и работами А. Н. Белозерского и его школы по нуклеиновым кислотам, уговорил ректора Томского мединститута И. В. Торопцева командировать меня к нему в годичную стажировку по методам исследования нуклеиновых кислот. Он меня отговаривал от этой затеи, говорил, что через два-три года я смогу защитить докторскую диссертацию по витаминам и занять кафедру биологии и медицинской генетики или биохимии в мединституте. Однако меня властно влекла перспектива исследований в области молекулярной генетики.

Я все же упросил его отправить меня на стажировку к А. Н. Белозерскому. Последний встретил меня тепло и прикрепил учеником к молодому профессору его кафедры Борису Федоровичу Ванюшину, только что вернувшемуся после длительной работы в лаборатории Чаргаффа в США.

Б. Ф. Ванюшин свободно говорил по-английски, переписывался со многими зарубежными коллегами, изучающими нуклеиновые кислоты, хорошо знал весь комплекс методов их исследования. Сам он специализировался на изучении метилирования ДНК и был ведущим в мире специалистом в данной области молекулярной генетики. Дружбу с ним я сохранил и в последующие годы. Многие мои работы по метилированию ДНК выполнены вместе с ним. Вместе с ним мы написали первую в мире монографию о молекулярно-генетических механизмах старения (271).

В течение всего 1960 г я работал в лаборатории биоорганической химии, созданной и руководимой академиком А. Н. Белозерским, который руководил также кафедрой на биологическом факультете Московского университета. Одновременно я писал монографию по своей кандидатской диссертации, которая в 1960 г была опубликована в Москве в издательстве "Медгиз". Весь гонорар за книгу я пустил на приобретение книг, заложив основание своей первой личной библиотеки.

Я жил в секторе "Д" МГУ на Ленинских горах в одном блоке с итальянцем Давидом Файсом, который также работал у А. Н. Белозерского. Каждую неделю Давиду присылали посылку с зернами кофе, из которого мы готовили крепкий напиток, на который мы приглашали молодых сотрудников А. Н. Белозерского — будущих знаменитых основателей многих разделов молекулярной биологии и генетики в СССР — А. С. Спирина, Б. Ф. Ванюшина, А. Н. Антонова, Б. В. Медникова и других. За чашкой кофе мы вели жаркие споры по различным проблемам науки, религии, философии, общественной жизни. К нам заходили ребята из других факультетов, в том числе и Миша Горбачев, которого уже тогда отличала безудержная разговорчивость и отсутствие любых принципов.

За год работы я вошел в проблему: освоил основные методы исследования структуры, функции и обмена нуклеиновых кислот и ферментов — нуклеаз, прочитал основную литературу, познакомился с организацией работы мировой школы, созданной одним из корифеев проблемы нуклеиновых кислот академиком А. Н. Белозерским, а самое главное — завязал прочные связи с его учениками, с которыми я сотрудничаю до сих пор. Я решил изучать роль генов в развитии, функционировании, старении и смерти живых существ, решил уйти из практической медицины в медицинскую генетику, поступить на работу в Институт цитологии и генетики СО АН СССР, который создавал академик Н. П. Дубинин в Новосибирском Академгородке.

Когда я вернулся в Томск и отчитался о стажировке перед ректором Института, он с грустью сказал: "Ты научился игре на пианино, которого у нас нет". И он был прав. Для работы с нуклеиновыми кислотами требовались импортные приборы и реактивы, иностранные книги и журналы, научные заграничные командировки. Мединститутам же в то время валюту не выделяли. В мединституте не было ультрацентрифуг, спектрофотометров, низкотемпературных холодильников, современных приборов для хроматографии, электрофореза, не было дорогих импортных реактивов. Было очень мало и отечественных финансов.

Когда об этом узнал А. Н. Белозерский, он порекомендовал меня в только что созданный академиком Н. П. Дубининым Институт цитологии и генетики Сибирского отделения Академии наук, в лабораторию нуклеиновых кислот, возглавляемую заместителем директора по науке кандидатом медицинских наук Р. И. Салгаником.

Р. И. Салганик по рекомендации А. Н. Белозерского вынужден был принять меня младшим научным сотрудником в свою лабораторию (январь 1961 г). Меня вскоре избрали председателем жилищной комиссии Института цитологии и генетики и я с удовольствием работал вместе с директором Института академиком Н. П. Дубининым. Однако кандидат медицинских наук Р. И. Салганик увидел во мне своего соперника и начал использовать меня в основном как методиста, специализирующегося на постановке сложных методов исследования. С 1961 по 1964 г я поставил в лаборатории синхронизированную культуру выращивания кишечной палочки, метод определения денатурированной ДНК, ряд методик исследования синтеза ДНК при регенерации печени у крыс и другие.

Несколько слов о создании Сибирского отделения Академии наук СССР. В середине ХХ века руководители КПСС, правительство, интеллигенция, народ — все болезненно ощущали колоссальную непропорциональность в распределении природных ресурсов Советского Союза и научных сил: 3/4 ресурсов находились в Сибири, а осваивались они учеными из Москвы и Ленинграда, наезжавшими в экспедиции. И вот наконец 18 мая 1957 года было принято постановление о создании Сибирского отделения Академии наук, наиболее крупным центром которого стал новосибирский Академгородок. Одной из его задач было создание филиалов СО АН СССР в других городах Сибири и Дальнего Востока — в Томске, Иркутске, Владивостоке, на Сахалине, Камчатке, Красноярске. Директором-организатором СО АН стал академик из Киева М. А. Лаврентьев, которого хорошо знал Н. С. Хрущев. На это дело были отпущены колоссальные деньги. Возникновение научных городов в Новосибирске, а затем в Красноярске, Иркутске, Томске стало гигантским шагом в развитии науки. Не только давление бюрократической глупости со стороны партии, заставляющее ученых бежать подальше от ЦК и столичных обкомов, основало Академгородок, но и вера русской демократии в то, что общественные интересы выше личных. Единство со страной в интеллектуальных кругах было огромное. Не было такого, что я себе сейчас что-то натащу за высокий забор. Блестящие общественные идеи лежали в основе. Например, единство науки с образованием: с 3-го курса студенты Новосибирского университета, где мы все работали преподавателями, начинали работать в научных институтах. К концу обучения они успевали сделать кандидатские диссертации.

Вышло постановление, что ни одна организация не имеет права задерживать сотрудника, если он едет в Академгородок. Приехавшим в СО АН СССР ученым создавались отличные жилищные условия, был создан стол заказов на продуктовые наборы. Ученые работали в прекрасных лабораториях, оснащенных дорогим импортным и отечественным оборудованием, необходимыми реактивами, научной литературой. Но больше всего нам нравилась возможность общения с любым специалистом по любой интересующей проблеме. На междисциплинарном семинаре генетиков, кибернетиков и физиков "Управляющие системы" в Институте математики, например, зародилась концепция о генной регуляторной системе, которую я развиваю до сих пор. Порой на почте пара ученых, стоящая впереди, рассказывала последние новости в химии, а та, что была сзади — в физике. Концентрация разных научных институтов на одной территории обеспечивала самые неожиданные междисциплинарные связи. А клуб межнаучных контактов в Доме ученых! У физиков, химиков, биологов, математиков было столько интереса к общественным проблемам! У каждого ученого-естествоиспытателя было свое хобби в искусстве, литературе, религии. Наш Академгородок был прообразом Силиконовой долины в Сибири.

Мы работали на лучшем в мире оборудовании, у нас было обилие импортных реактивов. В библиотеку приходили все нужные нам отечественные и зарубежные журналы. Работали мы с 9 утра до 11-12 часов ночи. Моя однокомнатная квартира была рядом с Институтом — пять минут ходьбы тропинкой по Золотой долине. Рядом — Обское море, рыбалка, грибы, ягоды.

У Дубинина я прошел суровую школу молодого генетика — отработал дрозофилинный практикум, у З. С. Никоро прошел курс статистической и популяционной генетики, цитогенетике учился у проф. П. К. Шкварникова (непосредственно у его сотрудника канд.биологич.наук Н. Д. Тарасенко, с которым даже опубликовал работу по старению семян, 74). Биофизике учился в Институте катализа (работал вместе с помощниками директора Воеводского В. К. Ермолаевым и В. Ю. Лопушонком — опубликовал с ними статью по ЭПР, 70).

Я отличался крепким здоровьем, не пил, не курил, занимался утренней и вечерней зарядкой. Вставал в 6 ч утра, делал пробежку, завтракал, писал. К 9-10 ч утра уходил в лабораторию, где работал до 11-12 часов ночи. Мы с Р. И. Салгаником вплотную подошли к открытию фрагментарного синтеза ДНК у бактерий и животных.

В быстроделящихся клетках бактерий и млекопитающих (регенерирующая печень, злокачественные опухоли) нами была открыта репликативная форма ДНК, обладающая признаками денатурированности. Эти результаты предшествовали обнаружению японцем Рейджи Оказаки у бактерий прерывистого синтеза ДНК с образованием одноцепопчечных низкомолекулярных фрагментов. Впервые показано отсутствие S-периода в синтезе ДНК у быстроделящихся синхронизированных культур кишечной палочки. Эти данные вместе с работами зарубежных авторов привели к выводу о том, что у быстрорастущих культур кишечной палочки синтез ДНК осуществляется в течение всей интерфазы. Эти работы я опубликовал в журналах "Биохимия" (76) и "Известиях Сибирского отделения АН СССР, серия медико-биологическая (66).

За 4 года я опубликовал лишь две статьи по теме лаборатории, за что меня однажды критиковал новый директор Института канд.биол.наук Д. К. Беляев. В 1964 г Н. С. Хрущов изгнал с поста директора Института академика Н. П. Дубинина (к этому его подвигли козни врага Н. П. Дубинина академика Т. Д. Лысенко, который каждый месяц посылал в наш Институт 2-3 комиссии по проверке его деятельности) и на его место Хрущев назначил мало известного ученого, зверовода канд.биол.наук Д. К. Беляева. У Д. К. Беляева была жена Светлана Владимировна Аргутинская, представительница "малого народа" (она работала в лаборатории Р. И. Салганика, рядом со мной), поэтому Д. К. Беляев пользовался поддержкой еврейской части Академии Наук СССР, особенно академика Б. Л. Астаурова, С. И. Алиханяна, Б. Р. Хесина, С. Г. Инге-Вечтомова и других.

В марте 1964 г, чтобы поддержать советскую генетику и оставшийся без директора молодой Институт цитологии и генетики от нападок Т. Д. Лысенко, физики и математики — члены Академии в Новосибирске и Москве — сделали все возможное для избрания кандидата биологических наук Д. К. Беляева прямо членом-корреспондентом АН СССР, а вскоре и академиком. Случай уникальный в истории АН СССР, и сам Беляев первые годы воспринимал его именно как поддержку коллектива ИЦиГ, а не как признание его научных заслуг. Ведь в период избрания его членом-корреспондентом АН СССР по физиологии он имел в списке научных работ всего 8 наименований статей, опубликованных в журнале "Кролиководство", а по физиологии и генетике у Д. К. Беляева вовсе не было ни одной публикации!

В помощь мне Салганик выделил лишь одну лаборантку (Таню Конышеву). Мне одному пришлось заниматься и строительными, и биохимическими, и даже радиофизическими работами на ЭПР. Сменивший Н. П. Дубинина новый директор Института цитологии и генетики (как я узнал с подсказки Р. И. Салганика) Д. К. Беляев публично критиковал меня за то, что у меня мало публикаций в зарубежных журналах, тормозил издание двух моих монографий в Издательстве Сибирского отделения Академии Наук. И хотя мне не хотелось ехать на край Земли русской, рядом с грозным Китаем (я помнил остров Даманский), бросить прекрасную квартиру, какой у меня с тех пор не было, все блага Академгородка на берегу Обского моря, я внутренне решил не тратить силы на борьбу, которая мне была не нужна. Я в то время не различал наций, не знал, что такое расизм, лишь впоследствии я понял истинные мотивы моих недругов, разобрался в расизме, даже написал брошюру "Генетика против расизма" (451). Уже в то время я понял, что жизнь ученого коротка и тратить силы на борьбу — не позволительная роскошь.

В Новосибирск переехала и моя томская любовь — выпускница Томского университета Тамара Борисовна Дьячковская, которая только что поступила в аспирантуру Центрального Сибирского ботанического сада СО АН СССР, в лабораторию ее директора проф. К. А. Соболевской. В 1961 г мы с ней поженились и вскоре родился мой первенец сын Андрей. За ним родились Алексей, Дмитрий, Наталия. Я стал счастливым многодетным отцом. Моя супруга освободила меня от многих домашних дел и ее труд и забота делают ее участницей и соавтором всех моих научных исследований.

Став директором Института цитологии и генетики СО АН СССР, Д. К. Беляев превратился в местного царька. Он неистово стал преследовать молодых, перспективных ученых славянского происхождения, имеющих свое мнение. После меня он набросился на моих друзей в Институте.

В 1961 г, после переезда в Новосибирский Академгородок, я перетащил из Томского мединститута молодого ассистента кафедры гистологии моего друга и сокурсника Л. И. Корочкина. Первое время он жил у меня на квартире, а потом вошел в доверие к Д. К. Беляеву, стал заведующим лабораторией в Институте цитологии и генетики и заведующим кафедрой физиологии Новосибирского университета. Как доктор медицинских наук он стал профессором и приобрел известность своими микрогенетическими исследованиями по методике Хидена (он стажировался у него в Швеции). Он стал автором и соавтором более 200 научных работ, ряда монографий, в том числе переведенной на английский язык "Взаимодействие генов в онтогенезе", состоял членом двух редколлегий международных журналов, был человеком широчайшей эрудиции и огромной работоспособности. Он имел высокий научный авторитет в нашей стране и за рубежом. До 1977 г он был одним из самых приближенных к Д. К. Беляеву ученых, печатал вместе с ним работы, пользовался его благосклонностью, даже поддерживал его в интригах против меня. Но жизнь заставила сделать выбор и проявить принципиальность. В 1976 г на отчетной научной сессии ИЦиГ СО АН старейший сотрудник Института зав.лабораторией к.б.н. Никоро Зоя Сафроньевна выступила с критикой так называемого коэффициента наследуемости, который ранее она сама и другие сотрудники во главе с Д. К. Беляевым рекомендовали через Минсельхоз СССР селекционерам как надежный метод оценки качества потомства. Публичное признание своей ошибки — принципиальный и мужественный шаг, в котором, однако, Д. К. Беляев узрел скрытую угрозу своему престижу и предложил не утверждать отчет З. С. Никоро (до этих пор Ученый совет почти всегда единогласно принимал предложения директора). После длительной дискуссии Л. И. Корочкин внес свое предложение — отчет утвердить, так как отрицательный ответ есть также научный результат. Состоялось голосование и в процентном отношении голоса членов совета разделились следующим образом: за предложение Д. К. Беляева — 54%, за предложение Л. И. Корочкина — 46%.

В таком голосовании Д. К. Беляев узрел явную опасность своему авторитету и безраздельному влиянию на совет и решил проучить "вольнодумца" Л. И. Корочкина. В это время состоялось выдвижение Л. И. Корочкина в члены-корреспонденты АН СССР на объявленную вакансию. Опередив многих конкурентов, Л. И. Корочкин набрал на отделении общей биологии 18 голосов (проходной балл 22). Президиум АН СССР предложил Д. К. Беляеву место член-корреспондента СО АН СССР для Л. И. Корочкина, но Д. К. Беляев отказался от этого предложения, и это стало известно всем в Институте. Очевидно, что выдвижение Л. И. Корочкина в член-корреспонденты было своеобразной игрой Д. К. Беляева. Затем на Л. И. Корочкина посыпался обычный набор скрытых и прямых административных притеснений директора. Л. И. Корочкин подал документы на конкурс в Москву. Но Д. К. Беляев развернул целую компанию, чтобы помешать этому. Он забирает положительную характеристику и выдает новую с надуманными клеветническими обвинениями. Он оказывает давление на директоров институтов, куда пытался перейти Л. И. Корочкин с тем, чтобы они не принимали его на работу. Д. К. Беляев даже обратился в Московский горком партии и дал Л. И. Корочкину отрицательную характеристику, называя его пособником сионизма и молодым Сахаровым. У Л. И. Корочкина создается критическая ситуация. Будучи хорошим зоопсихологом и политиканом, Беляев с холодной жестокостью все рассчитал. Он знал, что Корочкин не выдержит и "сломается", если на него оказывать давление, лишить работы или загнать куда-нибудь на периферию. До трагического конца оставался один шаг, о чем свидетельствует отчаянное письмо Л. И. Корочкина в Новосибирский обком КПСС и Президиум СО АН СССР.

У Л. И. Корочкина создается критическая ситуация с работой, прервался трудовой стаж. В это время Национальная Академия наук и искусств США и четыре университета США обратились в Академию наук СССР с просьбой командировать Л. И. Корочкина в США сроком на год, пока в СССР найдется работа для этого ученого (они предоставили финансирование).

Все это имело огромный политический резонанс, известный всем советским генетикам. Незадолго до обращения Национальной Академии наук США Новосибирский обком КПСС (его отдел науки, зав.отделом М. В. Глазырин) полностью снял ничем не обоснованные обвинения, которые инкриминировал Д. К. Беляев Л. И. Корочкину. В Москву было направлено соответствующее представление и д.м.н.проф. Л. И. Корочкин стал работать в столице в Институте биологии развития заведующим лабораторией.

Д. К. Беляев жестко преследовал моего второго друга, Тарасенко Николая Дмитриевича, доктора биологических наук, автора и соавтора 150 научных работ (в том числе 4-х монографий), члена Облсовпрофа, инструктора Новосибирского обкома КПСС, человека активной жизненной позиции. В 1977 году по предложению Д. К. Беляева он перешел на работу из Института цитологии и генетики в Центральный Сибирский ботанический сад (ЦСБС СО АН СССР), где возглавил новую лабораторию, призванную разрабатывать генетические основы интродукции растений. За короткий срок возглавляемая им лаборатория по своим научным результатам и связям с производством была признана лучшей в ЦСБС. Вскоре после перехода в ЦСБС Н. Д. Тарасенко был назначен заместителем директора ботанического сада по науке.

Успешная работа в ЦСБС СО АН СССР для Н. Д. Тарасенко продолжалась недолго. В начале 1978 г Н. Д. Тарасенко открыто выступил с критическими замечаниями в адрес программы "Лизин" на заседании объединенного ученого совета по биологическим наукам СО АН СССР, и на него обрушилась серия преследований Д. К. Беляева. Это было вызвано тем, что куратором программы "Лизин" как раз и был Д. К. Беляев. Сначала Д. К. Беляев не рекомендовал в Президиуме к утверждению Н. Д. Тарасенко в должности заместителя директора. Чуть позже, введя в комиссию по проверке работы ЦСБС своих ставленников, он буквально продиктовал рекомендацию о реорганизации генетической лаборатории в группу, якобы потому, что "у Тарасенко пока мало учеников-генетиков,— пусть готовит кадры". Я не буду описывать все формы давления на д.б.н. Тарасенко Н. Д. со стороны Д. К. Беляева, упомяну только еще один. Президиумом ВОГиС им. Н. И. Вавилова книга Н. Д. Тарасенко и его жены Г. И. Лушановой "Что вы знаете о своей наследственности" в 1982 г была отмечена первой премией как лучшая книга, популяризующая генетические знания. Книга была переведена на японский язык и вышла в Японии в 1982 году. Однако от момента написания книги (1976 год) до ее выхода в свет по вине Д. К. Беляева прошло 4 года. После критического выступления Н. Д. Тарасенко Беляев отозвал из издательства книгу и рекомендацию своего совета, создав непреодолимое препятствие на пути выхода книги, несмотря на то, что заявки на книгу в то время составили многие тысячи экземпляров. Когда же книга вышла, он сделал все, чтобы наложить запрет на ее распространение.

Д. К. Беляев обрушил свой гнев и на В. Д. Драгавцева, к.б.н., заведующего лабораторией генетических основ селекции ИЦиГ СО АН СССР, автора и соавтора более 100 работ, высококвалифицированного ученого и хорошего организатора, руководителя комплексной программы "ДИАС". Много лет он был непосредственным помощником Д. К. Беляева (как ученый секретарь Научного совета по генетике и селекции АН СССР). Но когда В. А. Драгавцев проявил научную принцципиальность, выступив против рекламируемых Д. К. Беляевымм работ по "гиберсибу" как дешевому способу поднятия урожайности растений и против курируемой Д. К. Беляевым программы "Лизин" как способа решения белковой проблемы, Драгавцев разделил судьбу проф. Тарасенко Н. Д., Л. И. Корочкина и других молодых ученых, имеющих собственные взгляды на научные проблемы. Д. К. Беляев начал обычную серию преследований молодого ученого.

Он не утвердил научный отчет лаборатории, возглавляемой Драгавцевым, на ученом Совете Института, упрятал его докторскую диссертацию под сукно на много лет (до самой своей смерти). Он задержал публикоование двух коллективных монографий, где В. А. Драгавцев был автором и соавтором двух книг ("Генетика продуктивности яровых пшениц Сибири" и "Взаимодействие генотип-среда у растений"). Он снял В. А. Драгавцева с должности ученого секретаря Научного совета по генетике и селекции и вывел его из центрального Совета ВОГиС им. Н. И. Вавилова на состоявшемся в Кишеневе в феврале 1982 г 4-м съезде генетиков и селекционеров.

Гнев Д. К. Беляева обрушился на меня раньше этих событий, в 1963 г. Я был избран руководителем жилищной комиссии Института и следил за строгим соблюдением очередности. Д. К. Беляев начал раздавать квартиры своим сторонникам, нарушая утвержденную профкомом очередь. Я пытался остановить беззаконие директора Института, чем вызвал его гнев. Воспользовавшись тем, что я перед этим вступил в КПСС и стал кандидатом в члены партии, Д. К. Беляев убедил партком СО АН СССР в качестве кандидатского поручения послать меня во Владивосток организовывать новый Институт биологичесски активных веществ СО АН СССР. Меня вызвали в партком и предложили на 4 года поехать во Владивосток помочь в организации этого нового института. Академия Наук решила изучать биологические ресурсы океана и новый Институт нуждался в биохимике, способном организовать исследование нуклеиновых кислот и ферментов — нуклеаз морских организмов.

Меня посылали во Владивосток как в своеобразную ссылку. Я работал рядом с женой Беляева С. В. Аргутинской, которая видела во мне соперника в исследованиях нуклеиновых кислот. Она ранее работала в Институте пушноводства и совершенно не владела технологией молекулярно-генетических исследований. В Новосибирске я впервые столкнулся с тщательно скрываемым оскалом расизма. До сих пор я даже не подозревал, что в мире существует такое явление как расизм. Расист считает свою национальность выше других. Научные кланы создаются чаще всего на базе расизма.. Такой клан начал создаваться в Институте цитологии и генетики Р. И. Салгаником и его помощниками. Члены клана — заведующие ряда лабораторий Института стремились увеличить еврейскую часть сотрудников своей лаборатории, освободившись от славян. Беляев, Салганик и Аргутинская объединили свои усилия и начали выталкивать меня из лаборатории. Беляев начал предлагать мне перейти на должность ученого секретаря по биологии СО АН. Я отказался, сославшись на то, что я ученый, а не администратор (на эту должность он впоследствии взял Н. Н. Воронцова). Затем он начал предлагать мне лаборатории в различных филиалах СО АН СССР (в Хабаровске, Владивостоке, Иркутске).

Я был рад уехать из Института цитологии и генетики еще и потому что его директор Д. К. Беляев быстро превращался во второго Лысенко советской генетики. В 1972 г его волевым решением М. А. Лаврентьева избрали, наконец, в академики. Опишу его подвиги, которые он совершил уже после моего отъезда. Как и Лысенко, Д. К. Беляев стал обещать быструю революцию в сельском хозяйстве Сибири. Начал он с озимой пшеницы.

Как известно, массовые опыты Т. Д. Лысенко с озимой пшеницей в Сибири были одними из самых разорительных и дорогостоящих в стране. Озимая пшеница высевалась на очень больших площадях в трудные военные и послевоенные годы. Результат был однозначным — отрицательным. С тех пор прошло более 35 лет, многое позабылось.

И вот эту авантюру подхватил Д. К. Беляев, который усиленно пытался навязать озимый клин в Сибири. Не являясь специалистом в области растениеводства и селекции (он зоотехник по пушным зверям), Д. К. Беляев наобещал в своих выступлениях дать озимую пшеницу для Сибири. Для реализации этой задачи в конце 70-х годов в ИЦиГ СО АН СССР была выделена большая группа сотрудников. На мелкоделяночных опытах, в особо благоприятных для перезимовки условиях (среди леса) был получен ряд образцов озимой пшеницы. Однако эти образцы озимой пшеницы при перенесении их в производственные условия вымерзали или слабо переносили зиму. Так случилось в 1980 г, в базовом хозяйстве в совхозе "Медведский" и в 1981-1982 гг во многих других местах.

Попытка передать в Новосибирскую инспектуру по сортоиспытанию несколько образцов озимой пшеницы для проведения госиспытаний не принесла успеха, так как при проверке оказалось, что у Института цитологии и генетики нет на то никаких оснований. Инспектура защищала государственные интересы и настаивала на соблюдении всех правил сортоиспытаний. Д. К. Беляев, будучи уверен, что ему все позволительно и что образцы ИЦиГ будут приняты, упорно рекламировал свою затею. Не предвидя отказа Госинспектуры по сортоиспытанию, он опубликовал в газете "Советская Сибирь" от 27 августа 1982 г статью "Проблемы решает селекция" с заведомо ложными данными о том, что сорта озимой пшеницы ИЦиГ СО АН уже проходят госиспытания. Не располагая научно обоснованными данными, Д. К. Беляев занялся прожектерством, что будто бы озимые имеют перспективу занять в с/х производстве Сибири серьезное место. Так от имени высокой академической науки читатели, селекционеры и специалисты сельского хозяйства были введены в обман и заблуждение.

С треском провалились все другие проекты Д. К. Беляева, которые сыпались как из рога изобилия.

1. Вегетативная гибридизация птиц с помощью инъекции в яйца чужеродных белков (например, от орлов курам; за орлами ездили в заповедник).

2. Лечение рака с помощью неочищенного суммарного препарата ДНК.

3. Мясные породы крупного рогатого скота — помеси между якутской и джерсейской породами.

4. Стимуляция плодовитости свиней за счет дополнительного освещения.

5. Синтез серосодержащей ДНК.

6. Одомашнивание льва в городской квартире на основе "дестабилизирующего отбора" и многие другие.

Что касается одомашнивания львов, то Д. К. Беляев выступил как научный руководитель опытов по приручению льва в городской квартире Берберовых в г. Баку, что зафиксировано его статьей в журнале "Химия и жизнь" № 3 за 1980 г. под названием "Зачем людям ручной лев". В историю сибирской науки вошло изречение Д. К. Беляева, сказанное на ученом совете ИЦиГ СО АН в 1979 г: "…думаю, что Академия наук СССР в состоянии прокормить одного льва". По прямому указанию Д. К. Беляева лев был зачислен на финансирование Института (перечисление наличных денег в г. Баку шло по статье № 5) и в течение нескольких лет его ежемесячное содержание соответствовало ставке двух старших научных сотрудников. По прямому указанию Д. К. Беляева на специальное финансирование в течение нескольких лет было израсходовано более 20 тысяч академических рублей для покупки многих тонн мяса для кормления льва и других хищников. С того времени, как у Берберовых появился такой богатый покровитель (за государственный счет), все проблемы были сняты. Ежедневно к дому, где жили Берберовы, подъезжал фургон, и для хищников выделялось около 20 кг мяса — их суточный рацион. Перед обсуждением проблемы финансирования этого "эксперимента" ошеломленным членам ученого совета Института было сделано напоминание, что предстоит очередное сокращение штатов Института — в итоге никто из членов ученого совета не стал возражать. Известно, что лев растерзал семью Берберовых, одомашнивание львов не состоялось.

В "Комсомольской правде" № 282 от 02.10.1980 г в статье "Урок" и по телевидению по поводу трагедии в г. Баку выступил известный писатель и журналист В. М. Песков. Он оказался прав, когда говорил, что все научные учреждения страны, специалисты зоопарков и дрессировщики зверей единодушно выступали против содержания льва в квартире. Однако В. М. Песков не знал, что "эксперимент" материально поддержал Д. К. Беляев от имени Сибирского отделения АН СССР, и это подтолкнуло Берберовых к трагическому исходу.

Лопнули и все другие шумные начинания Д. К. Беляева — лизиновая программа, "Гибберсиб" (использование отходов Курганского завода, якобы содержащих ауксин и гибберелиновую кислоту) и другие. Было израсходовано много сил, много денег, но ни одно из беляевских начинаний не дало эффекта. Новосибирский Институт цитологии и генетики прославился лишь достижениями, полученными при Н. П. Дубинине и при другом его директоре — академике В. К. Шумном.

Став академиком, Д. К. Беляев вскоре обрел много других должностей к уже имевшимся и довел их до 25. Главными из них были: заместитель Председателя СО АН СССР и Президент Международной ассоциации генетиков (должность что ни есть номинальная, но с дипломатическим иммунитетом). Вот в этот период его работы в СО АН СССР (с 1962 по 1982 гг) проявились все его подлинные черты, его подлинная сущность, тщательно до сих пор скрываемые и маскируемые, его холодный цинизм и безразличие к окружающим и обществу. Главным мотивом в деятельности Д. К. Беляева стало болезненное тщеславие стать во что бы то ни стало во главе всей сибирской и советской биологии. Его деятельность вне Института в этот период была направлена, главным образом, на подрыв авторитета главы советской генетики академика Н. П. Дубинина, на устранение его с занимаемых ключевых постов и изоляции как ученого.

В результате целенаправленной борьбы с Н. П. Дубининымм с использованием всех возможных и недопустимых честными людьми приемов, включая разжигание внутренних неурядиц в Институте общей генетики АН СССР, объединение всех недовольных Н. П. Дубининым, чрезмерное выпячивание и охаивание неудач и промахов этого большого ученого, тот был снят с поста директора Института общей генетики АН СССР и отстранен с других ключевых постов. Но с точки зрения вклада в науку Н. П. Дубинин все же остался признанным лидером отечественной генетики. Я много сил потратил, защищая Н. П. Дубинина во все периоды его жизни.

Ученый секретарь по с/х СО АН СССР Петр Акимович Дьячук вспоминает: "В период с 1965-1973 гг мне в числе других приходилось бывать вместе с Д. К. Беляевым в служебных командировках в Москве. Дела есть дела. Нам иногда приходилось обедать вместе в столовой Академии наук СССР. И нужно было видеть только, как преображался Д. К. Беляев, особенно когда он был еще членом-корреспондентом, если в столовой появлялся академик Т. Д. Лысенко. Д. К. Беляев вскакивал и спешил ему навстречу. Они очень дружелюбно приветствовали друг друга. При этом Д. К. Беляев обеими руками потрясал негнущуюся сухую руку Т. Д. Лысенко, весь подавшись вперед, словно изогнувшись для коленопреклонения. Они что-то говорили друг другу, затем расходились, так как за одним столом не обедали. Меня подобные встречи приводили в полное недоумение. Я спрашивал у Д. К. Беляева: "Что вы делаете?" или "Неужели это возможно?", или "Дмитрий Константинович, Вы меня поражаете!". На что следовал ответ: "…э, нет, голубчик. Этот человек держал всю страну в руках! И как держал!". Или: "Этого человека надо понимать. Ведь Трофима учили все наизусть! Советую тебе, Петр Акимович, прочитать всю его писанину. Там кое-что есть". На мой вопрос, читал ли он труды Лысенко, он отвечал, что от корки до корки если не читал, то внимательно просмотрел.

Я привожу эти, уже ставшие историей многолетние встречи Т. Д. Лысенко с Д. К. Беляевым, невольными свидетелями которых был целый ряд сотрудников, в том числе и я, чтобы показать, в чем состоит сходство этих двух людей, а также раскрыть побудительные мотивы целого ряда отрицательных, а порой антиобщественных поступков Д. К. Беляева. Т. Д. Лысенко, не будучи доктором наук, стал академиком и, заняв ведущие посты в биологической и сельскохозяйственной науках, стал вершить дела, как ему угодно. Прежде всего, он устранил со своего пути всех неугодных и непослушных научных противников и стал фактическим диктатором советской биологии, затормозив ее развитие на много лет. Такой же стремительный взлет от кандидата зоотехнических наук, минуя доктора наук, в члены Академии наук совершил Д. К. Беляев. Как и Лысенко, он занял монопольное положение в советской генетике. Движимый болезненным тщеславием стать во что бы то ни стало во главе всей сибирской и советской генетики, а быть может, подняться еще выше, Д. К. Беляев, с одной стороны, занялся политиканством и интригами в науке, а с другой — стал создавать какую-то видимость науки, занялся саморекламой с целью достижения научного признания среди коллег. Особенно объединяет Лысенко и Беляева желание достичь за очень короткое время "оглушительных" практических достижений. Методы одни и те же: необоснованные научные рекомендации выдаются за последнее слово науки и железной рукой в приказном порядке, под прикрытием рекламы, начинают внедряться сразу в производственных условиях. Через 2-3 года один бум заканчивается и раздувается новый, который якобы сулит еще больший практический выигрыш. Одновременно научные оппоненты и критики подвергаются гонению и преследованию.

Различие между Т. Д. Лысенко и Д. К. Беляевым состоит в том, что Лысенко занимался только сельским хозяйством и не касался молекулярной биологии и медицины. Д. К. Беляев же, наоборот, стал "руководить" работами и по лечению рака, и по синтезу серосодержащей ДНК и по многим другим проблемам биологии и медицины. Другое отличие состоит в том, что он не только не добился признания как лидер всей советской биологической науки, но что за ним нет какой-либо фундаментальной работы или крупной концепции. Именно это обстоятельство служило серьезным аргументом против избрания Д. К. Беляева в академики. Члены Академии Наук, особенно в отделении общей биологии во главе с Н. П. Дубининым настоятельно требовали, чтобы Беляевым была представлена к защите докторская диссертация, в которой Беляев изложил бы решение хотя бы одной маленькой проблемы в биологии или генетике.

Следует сказать несколько слов о так называемом "дестабилизирующем отборе", о котором Беляев говорил в последние два десятилетия как о "фундаментальной" концепции в биологии. Термином "дестабилизация" обозначается появление разных отклонений у животных при отборе по поведенческим признакам. На самом деле в селекционной практике и в эксперименте важнейшим формообразующим фактором был и остается метод близкородственных скрещиваний (инбридинг). Именно этим путем и были получены на ферме у Беляева лисы с различными нарушениями и отклонениями от нормы. И абсолютно ничего удивительного нет в том, что у этих лисиц, отобранных затем по поведению, изменилось количество гормонов (для рекламы этой простой истины было затрачено более 50 тыс. рублей при создании специального фильма для показа на 14 Международном генетическом конгрессе. Д. К. Беляев писал: "Результаты описанных опытов могут быть правильно объяснены только с позиций общебиологической теории стадийного развития, обоснованной академиком Т. Д. Лысенко" ("Кролиководство и звероводство", 1953, № 1).

Каждый может вспомнить, как без великой теории "дестабилизирующего отбора" создано феноменальное разнообразие собак, различных по внешнему виду и поведению, а также золотых рыбок от их предка — обыкновенного карася. Все это разнообразие возникло как следствие близкородственных скрещиваний и обычного отбора. Но для Д. К. Беляев нужна была видимость хотя бы какой-то концепции.

В 1976 году Международная федерация генетиков из уважения к вавиловскому периоду развития генетики в СССР дала согласие на проведение 14 Международного генетического конгресса в Москве в 1978 году. К этому времени академик Б. Л. Астауров умер, а крупнейшего отечественного генетика академика Н. П. Дубинина Д. К. Беляев со своей сионистской "компанией" изолировал, чтобы по существующей традиции в Международной федерации самому занять пост Президента на 5 лет. И хотя у Д. К. Беляева не было ни одной монографии, ни одной книги (даже брошюры) или каких-либо мало-мальских крупных публикаций, он все же занял крупный пост в Федерации генетиков.

Когда стала известна программа XV Международного генетического конгресса, который состоялся в 1983 г в Индии, генетики с изумлением узнали, что ни один из 70 симпозиумов не возглавляет советский ученый. Это совершенно небывалый случай, тем более, что предыдущий XIV генетический конгресс состоялся в Москве, а президентом Международной ассоциации генетиков на срок 1978-1983 гг был избран советский ученый академик Д. К. Беляев. Не отвечая вовсе или несвоевременно реагируя на письма индийского оргкомитета, Беляев сделал все возможное, чтобы советская наука не была представлена на этом международном форуме. Более того, Беляев не счел нужным информировать нескольких крупных отечественных генетиков, получивших личные приглашения на чтение лекций в рамках XV МГК 1983 г. По-видимому, личные амбиции не позволили Д. К. Беляеву известить приглашенных ученых, и в итоге мы получили полный провал, полную изоляцию советской генетики от мировой науки на XV Международном генетическом конгрессе".

Хотя мне очень нравился Институт цитологии и генетики (его строительство начиналось с моим участием — я вбивал первый колышек при строительстве его корпуса), любил Академгородок, лес, полный грибов, Обское море и другие блага Академгородка, работать с Д. К. Беляевым стало невмоготу. Я был даже рад уехать в длительную командировку. Поговорив с директором Института биологически активных веществ СО АН СССР во Владивостоке доктором химических наук Б. Г. Еляковым, я согласился переехать во Владивосток, оформил перевод в другой Институт СО АН СССР, , сдал свою прекрасную двухкомнатную квартиру в Золотой долине Новосибирского Академгородка и отправил контейнером свою библиотеку во Владивосток. У меня были двое маленьких сыновей — Андрей (родился 8 сентября 1962 г) и Алексей (родился 1 декабря 1963 г), жена ботаник и биохимик. Хорошо, что она родилась в г. Зее Амурской области, жила там до поступления в Томский университет. Она не боялась Дальнего Востока и вместе со мной готова была помочь Г. Б. Елякову в создании будущего Института биоорганической химии (сначала его называли Институтом биологически активных веществ).

И вот в апреле 1964 г я прибыл с семьей во Владивосток, где был избран заведующим лабораторией морской биохимии Института биологически активных веществ (вскоре преобразованном в Тихоокеанский институт биоорганической химии). Моя супруга, Дьячковская Тамара Борисовна, стала работать младшим научным сотрудником в этом же Институте.

До выделения постоянной квартиры Г. Б. Еляков поселил нас в гостинице Академгородка г. Владивостока рядом с Институтом биологически активных веществ, которому отдали готовое здание Института геологии. Он выделил мне в этом здании 10 комнат для лаборатории, 20 вакансий научных сотрудников и лаборантов, необходимые деньги на закупку приборов и реактивов.

За 4 года я организовал хорошую лабораторию биохимии в Институте, воспитал примерно 20 молодых специалистов-биохимиков, одновременно читал курс биохимии в Дальневосточном университете и мединституте

Самым большим резервуаром жизни на Земле являются моря и океаны, занимающие 71% земной поверхности. Их заселяют более 500000 видов растений и животных, а количество микроорганизмов, обитающих в этой среде, еще даже не удается оценить.

Химический состав морских организмов в середине 20-го века только начал изучаться. Были мало изучены фармакологические свойства биологически активных соединений, полученных их гидробионтов. Совершенно не разработанными оставались методы их синтеза, биотехнология получения лекарственных и других хозяйственно ценных химических соединений морских организмов. С целью ликвидировать отставание СССР в этой области Академия Наук и организовала на берегу океана наш огромный Институт, выделив для его развертывания большие нефтедолларовые ресурсы.

Заместителями Г. Б. Елякова были молодые химики из Москвы — Виктор Евгеньевич Васьковский и Юрий Иванович Оводов. Институт был сугубо химический. В нем было лишь три нехимические лаборатории: фармакологии (зав. доктор мед. наук И. И. Брехман), ботаники (зав. кандидат биологических наук П. П. Горовой), биохимии (зав. кандидат медицинских наук Г. Д. Бердышев). Мне сразу же присвоили звание старшего научного сотрудника по биохимии.

Мне очень понравился коллектив Института — простые работящие славяне, привыкшие ко всем жизненным трудностям Владивостока. Во Владивостоке, как в Томске и Новосибирске, никто не обращал внимания на национальность человека. Почти все мои учителя в Томске были евреи. Половина Института цитологии и генетики состояла из лиц еврейской национальности. Еврейский национализм здесь не проявлялся в открытой форме, был мягким и скрытым. Естественно, не было даже малейших проявлений антисемитизма. Хотя Р. И. Салганик держал меня в черном теле, старался отправить меня в другой город, внешне он относился ко мне дружески. Мы с ним иногда вдвоем ездили с ночевкой на рыбалку. Однажды за ночь поймали на блесну 11 крупных щук.

Обучение кадров, сооружение аквариума

Из молодых врачей, выпускников вузов Владивостока, ни один из которых не имел специальной биохимической подготовки, я набрал штат сотрудников лаборатории и начал обучать их биохимии. Подбору кадров способствовала моя работа на полставки доцента в Университете и медицинском институте Владивостока. Лучших выпускников этих вузов я брал в свою лабораторию. Особенно тесно я сотрудничал с мединститутом. В течение нескольких лет мне приходилось работать с нагрузкой 240 часов в год. Я читал общий курс биохимии и ряд спецкурсов на кафедре биохимии Дальневосточного университета, руководил курсовыми и дипломными работами, принимал зачеты и экзамены. Два раза в неделю мы проводили учебные семинары с утра до вечера, совмещая их с футбольными матчами, которые устраивали сам директор Института Г. Б. Еляков и его замы. В. Е. Васьковский и Ю. И. Оводов. Был составлен график соревнований между лабораториями и все мужчины — сотрудники Института участвовали в этих футбольных матчах. Тренировались несколько раз в неделю после работы.. Футбольное поле было рядом с Институтом на берегу океана. За день семинаров мы заслушивали четыре двухчасовых лекций, состоящих в основном из обзоров иностранной и отечественной литературы. Отдел снабжения доставал для нас оборудование и реактивы. У нас в штате было два водолаза для заготовки трепангов, морских ежей и прочей морской живности. Камбалу мы брали у рыбаков Владивостока, выезжая в море с баллонами, наполненными жидким азотом для быстрого и глубокого замораживания органов на их рыболовных судах. Для исследования горбуши мы оборудовали филиал лаборатории на Соколовском рыборазводном заводе на о. Сахалин и работали там с мая по сентябрь. Главное внимание в этот период я уделял оборудованию аквариума для содержания морских животных в Институте. Г. Б. Еляков выделил нам несколько подвальных помещений, дал средства и мы, пригласив из ТИНРО специалистов, соорудили многокамерный аквариум для содержания беспозвоночных и рыб. Главный инженер аквариума в свое время создавал аквариумы в Мурманском биологическом институте и в Севастопольском Институте биологии южных морей. Он участвовал в строительстве и одесского аквариума. Вода по трубам после очистки бралась из бухты Петра Великого. Были поставлены два насоса типа "СНШ" производительностью 80 м3/час с электродвигателями 4,5 кВт. Аэрация обеспечивалась компрессором "ОИ-16" на 4 атм объемом 16 м3 воздуха в час. Снабжение расходных резервуаров водой и воздухом было автоматизировано и специальных круглосуточных дежурств не проводилось. Кроме морского водопровода в аквариуме был сооружен единый пресноводный пожарно-хозяйственный водопровод. Был сооружен фреоновый холодильник и электронагреватель воды, которые позволяли регулировать температуру воды в каждой аквариальной камере. Была отработана аквакультура тех объектов, которые мы исследовали в сравнительном аспекте. Были решены вопросы развития личинок рыб и беспозвоночных, их питания, отношения к градиенту температурных факторов и друг к другу, к колебанию солености, освещения. На все эти разработки я впоследствии получил авторские свидетельства на изобретения (235, 237-240, 273, 275, 276, 277, 300, 303, 304, 306, 307, 310, 317, 344, 345, 379, 382, 384, 449, 457-461).

В аквариуме постоянно содержались трепанги, морские ежи, морские звезды, актинии нескольких видов, голотурии, офиуры, гастроподы, прибрежные крабы, креветки, изоподы, асцидии, мидии, литорины, из рыб — камбалы и горбуша. Периодически в аквариумах жили другие гидробионты, необходимые для сравнительных исследований.

Владивостокский опыт строительства аквариумов мне пригодился в последующие годы, когда в Киеве и Перми мне пришлось получать генопротекторы из аквариумных гидробионтов.

Поскольку гидробионты, обитающие в Днепре, Каме и многих других реках Украины и Урала сильно загрязнены радионуклидами, тяжелыми металлами, пестицидами, нитратами, бифенилами и многими другими вредными ксенобиотиками, они не могут служить экологически чистыми источниками генопротекторов. Поэтому для решения проблемы "лекарств из гидробионтов" в загрязненных чернобыльских и кыштымских регионах необходимо было воспользоваться Владивостокской методикой аквакультуры с тем, чтобы получать чистые лекарства непосредственно из аквариума.

Интенсивное обучение сотрудников, напряженная методическая и научно-исследовательская работа уже через год дала высокие результаты. Наши статьи стали публиковаться в самых серьезных журналах как у нас в стране, так и за рубежом. Г. Б. Еляков, сам публиковавший свои статьи только за границей, был доволен высоким уровнем нашей работы.

В 1965 г мне присвоили звание старшего научного сотрудника по биохимии. Для этого я собрал массу документов. Полагалось представить отзыв о моих научных работах крупного специалиста – биохимика. Его дал единственный на Дальнем Востоке биохимик доктор биологических наук И. Ф. Беликов, старик, всю жизнь проработавший во Владивостоке. Сохранилась копия этого отзыва.

ОТЗЫВ

о научных работах зав. лабораторией биохимии Института биологически активных веществ кандидата мед. наук Г. Д. Бердышева

За период 1957-1965 гг. Г. Д. Бердышев опубликовал в различных изданиях более 25 научных работ, объем которых составляет около 30 печатных листов. По характеру всю печатную продукцию Г. Д. Бердышева можно разделить на три группы — журнальные статьи, монографии и библиографические работы.

Свои превые печатные работы в количестве 8 статей Г. Д. Бердышев посвятил изложению экспериментальных данных, полученных им при изучении витамина В12 и его действию на систему крови при лучевом поражении, вызванным рентгеновскими лучами и лучами бетатрона. Эти работы являются первыми, они часто цитируются отечественными и зарубежными авторами. Исследования по изучению витамина В12 были завершены автором опубликованием монографии "Ионизирующие излучения и витамины" (Медгиз, 1960). Этой работой Г. Д. Бердышев была впервые обрисована проблема ионизирующих излучений и витаминов и сделан обзор мировой литературы по данному вопросу. Его монография до сих пор остается единственной и является своего рода справочником по вопросу обмена и действия витаминов в облученном организме.

Вторая группа статей Г. Д. Бердышева посвящена изложению результатов исследований в области изучения нуклеиновых кислот и ферментов — нуклеаз в возрастном аспекте у наземных и морских животных. В частности, в отдельных статья показано, что синтез нуклеиновых кислот в синхронных культурах кишечной палочки протекает синхронно.

Впервые в биохимии им отработана методология изучения обмена этих соединений у холоднокровных морских животных и начаты обширные исследования в этой области.

Следующая группа печатных работ Г. Д. Бердышева носит историко-библиографический характер. Эти отдельные издания посвящены выдающимся ученым Сибири В. В. Сапожникову и С. И. Коржинскому. В этих работах автор проявил большую эрудицию в вопросах ботаники и физиологии растений. Объективно была показана роль в развитии науки Сибири этих двух замечательных людей. Часть работ посвящена изучению механизмов старения.

Все работы Г. Д. Бердышева оригинальны по замыслу и проведены на высоком уровне. Он показал себя способным пользоваться научной литературой, самостоятельно ставить и решать актуальные вопросы биохимии. Считаю Г. Д. Бердышева зрелым научным работником, который может работать не только сам, но квалифицированно руководить коллективом, а потому он достоен присвоения ему звания старшего научного сотрудника.

Зав. лабораторией биохимии Биолого-почвенного Института СО АН СССР, доктор биологических наук И. Ф. Беликов

14 сентября 1965 г. г. Владивосток

Так получилось, что почти все сотрудники лаборатории были мужчины. Из девушек постоянными сотрудниками были Светлана Баранова, Галя Боярских и Александра Пасницкая. Особенно талантлива и энергичная была Шурочка Парсницкая, которая умерла молодой, не раскрывшей всех своих творческих возможностей исследовательницей. Мы с ней опубликовали несколько серьезных работ, она успешно подготовила и защитила кандидатскую диссертацию. Моим замом по лаборатории был Валерий Александрович Рассказов, прекрасный методист, поставивший почти все методы изучения нуклеаз, которыми пользовалась лаборатория. Леонид Игатьевич Пирский поставил многие методы изучения обмена нуклеиновых кислот с помощью радиоактивных изотопов. Валерий Васильевич Галкин разработал методы количественного определения нуклеиновых кислот в тканях гиюдробионтов. Прекрасный методист и подводный пловец, он страшно не любил писать статьи и научные отчеты. Мне стоило больших усилий заставить написать его кандидатскую диссертацию по биохимии трепанга, которую он успешно защитил в Институте биохимии АН УССР в Киеве (892).

Мне в целом повезло с сотрудниками, которых я набрал, абсолютно их не зная. Примерно 80% из них были трудолюбивые, порядочные, талантливиые сотрудники. Один из них оказался скрытым шизофреником. Я его отправил в Москву в Институт молекулярной биологии АН СССР на стажировку. Он там перебил посуду и самостоятельно отправился в психиатрическую больницу, в которой и окончил свою жизнь. Одна сотрудница из Ленинграда оказалась скандалисткой. В борьбе за квартиру она устроила грандиозный скандал, который длился несколько лет. Перессорившись со всеми во Владивостоке, она отправилась на Сахалин, а затем на Камчатку, где вышла замуж за моряка и обзавелась наконец квартирой. Светлана Баранова оказалась страшной сплетницей, из-за которой я несколько раз попадал в сложные положения. Г. К. Коротаев, Г. Боярских поехали в Московский университет, где под руководством моего друга профессора Б. Ф. Ванюшина изучали метилирование ДНК у горбуши. Летом и осенью они выделяли ДНК из различных оганов горбуши, в жидком азоте увозили ее в лабораторию биоорганической химии академика А. Н. Белозерского и совместно с Б. Ф. Ванюшиным зимой изучали изменение ее метилирования на разных этапах нереста. Так мы открыли возрастную специфичность метилирования ДНК у животных (87, 88).

Во Владивостоке я создал методологию изучения нуклеиновых кислот и ферментов-нуклеаз у холоднокровных морских животных, получения из тканей гидробионтов генопротекторов. Я и мои сотрудники изучали нуклеиновые кислоты и ферменты-нуклеазы камбалы, горбуши, трепанга и других морских животных. У камбалы самцы стареют и умирают не позже 10-11 лет. Самки же камбал не стареют, у них неограниченный рост. В музее Пхеньянского университета хранится одна из 6 самок камбал длиной 3 м, которые были выловлены корейскими рыбаками.

Горбуша — представительница тихоокеанских лососевых рыб — умирает после единственного акта репродукции (смерть "от любви"). Если удалить гонады, то она живет в три-четыре раза дольше. Нами были изучены механизмы запрограммированных старения и смерти горбуши после нереста, связанные с изменением структуры и функций нуклеиновых кислот и ферментов-нуклеаз.

У трепанга, если его извлечь из глубины, автотомируется желудочно-кишечный тракт, который при возвращении его в море регенерирует за несколько дней. Мы изучили роль нуклеиновых кислот и ферментов-нуклеаз в этом чуде регенерации.

Изучая биологически активные вещества гидробионтов, наиболее глубоко мы исследовали нуклеиновые кислоты, их производные и компоненты, ферменты нуклеиновых кислот.

Впервые из ряда морских организмов были выделены и охарактеризованы полимерные нуклеиновые кислоты и ряд ферментов-нуклеаз (трепанг, камбала, горбуша). Показано присутствие тканевой и возрастной специфичности метилирования ДНК у горбуши. У голодающей в течение нерестовой миграции (6 месяцев) горбуши открыт процесс деметилирования ДНК как следствие нарушения обмена метионина. У нерестующей горбуши найдено нарушение процесса транскрипции, приводящее животное к гибели после единственного в жизни акта репродукции. Проведено систематическое изучение нуклеаз у ряда морских организмов. В печени камбалы обнаружена ДНКаза, обладающая специфичностью (на ранних стадиях гидролиза) к азотистым основаниям. Разработаны методы получения азотистых оснований, нуклеозидов и нуклеотидов ДНК (209, 225, 227, 236, 267, 269, 329). У ряда морских животных изучены возрастные изменения обмена нуклеиновых кислот.

По результатам этих исследований я написал три монографии и в Ленинграде защитил докторскую диссертацию (1971 г) "Нуклеиновые кислоты и ферменты-нуклеазы пойкилотермных морских животных" (143, 172, 174, 271, 299, 371).

Во Владивостоке меня поразила величественная природа — горы, покрытые невиданными лесами, которые осенью загорались удивительно пестрым ковром, сотканным сказочным волшебником, море, то ласковое, то грозно катящее на берег могучие волны. Меня угнетала мысль, что мы, горстка русских, окружены миллиардом китайцев, миллионами корейцев, японцев, вьетнамцев и вообще азиатов. Я назвал Владивосток "каменным мешком", о котором забыла Родина-мать. Население города не ощущает никакой заботы россиян. Продукты были дорогие, их не хватало. Часто не было электричества, холодными были квартиры. Ужасным был климат: зимой большая влажность, сильный ветер, приносящий снег и холод с Евразийского материка.

Кончилось время моей командировки, я не захотел остаться в Приморье навсегда. Из Владивостока я уехал по двум причинам: из-за климата, к которому не могли приспособиться моя жена и дети, и вследствие желания возвратиться на свою историческую родину Украину, откуда Петр І отправил в сибирскую ссылку моих предков, обвинив их в пособничестве Мазепе.

Задание командировки я выполнил — создал хорошо оснащенную лабораторию биохимии, из врачей, химиков и моряков воспитал сплоченный коллектив специалистов-биохимиков, которые вышли на мировой уровень исследований.

Я быстро привязываюсь к новым местам и людям. Мне жаль было уезжать из Владивостока, где я принимал участие в решении грандиозной задачи — освоении химических ресурсов мирового океана. Жаль было расставаться с моими учениками, которых я вывел в большую науку.

Я уехал из Владивостока в апреле 1968 г., оставив лабораторию биохимии моему ученику (сначала аспиранту, потом заместителю директора по науке) Валерию Александровичу Рассказову. За прошедшие 35 лет Тихоокеанский Институт биоорганической химии превратился в ведущий академический институт, изучающий биологически активные вещества морских организмов и дальневосточных лекарственных растений.

"Морские организмы,— рассказывает Георгий Борисович Еляков, — сейчас вызывают огромный интерес в связи с развернувшейся в мире "погоней за веществами" со все новыми свойствами, полезными для человека. Соответствующие научные учреждения создаются в США, Японии, Австралии, Германии, Франции". Лидер мировой науки в этой области — Тихоокеанский институт биоорганической химии Российской академии наук, созданный академиком Г. Б. Еляковым. ТИБОХ входит в целую систему институтов, созданную за многие десятилетия в Росии на Дальнем Востоке на берегу Тихого океана.

Задача морской биотехнологии — использовать в промышленности, медицине, фармакологии и других областях деятельности человека то, что найдено в природе, в частности в морской среде, которая сравнительно недавно стала открывать свои тайны и возможности человеку. В Тихоокеанском институте уже получено около 500 новых биологически активных веществ из морских организмов. В перспективе практически каждое из них может найти то или иное применение. В Тихоокеанском институте биоорганической химии идет поиск новых физиологически активных веществ, среди которых антикоагулянты, радиопротекторы, иммуномодуляторы, контрацептивы, а также средства защиты сельскохозяйственных растений. Кстати, у них часто обнаруживаются совершенно новые ценнейшие качества. Например, "морские" антибиотики могут быть лишены недостатка, присущего известным сегодня лекарствам этого класса. Они не вызывают устойчивости к себе к болезнетворных микробов.

В институте собрана большая коллекция морских звезд, из которых выделено несколько серий новых стероидов, — всего более 80 соединений. Среди новых лекарственных препаратов, полученных в институте из морских организмов, можно назвать "пибоцин" (от английской аббревиатуры PIBOC), целый ряд алкалоидов (широко применяемые в меедицине физиологически активные вещества, к которым принадлежат, в частности, кофеин, морфин, эфедрин), а также поликарпин с высокой противоопухолевой активностью и новые противогельминтные препараты.

Другие направления российской морской биотехнологии — использование генетического разнообразия и биосинтетических возможностей морских организмов, поиск новых безотходных технологий, производство штаммов морских микроорганизмов.

Без преувеличения национальным достоянием является коллекция морских микроорганизмов, собранная в ТИБОХ. Она содержит более 4-х тысяч штаммов морских бактерий и тысячу штаммов морских грибов. Они найдены в самых разных районах Мирового океана (за исключением Антарктиды, куда экспедиция не состоялась из-зи материальных трудностей, с которыми столкнулась российская наука в последнее десятилетие). Другие известные в мире коллекции, как правило, посвящены только одному (своему) региону.

Как считает председатель Сибирского отделения АН России Николай Добрецов, развитие биотехнологии на Дальнем Востоке имеет большое значение не только для будущего науки, но и для судьбы всего региона, который сейчас переживает нелегкие времена. Для развития многих отраслей производства в нем сейчас просто не хватает людских ресурсов. Решение этой проблемы, по мнению академика Елякова,— в развитии высокотехнологичных отраслей. Ведь сравнительно небольшое количество специалистов, которое требуется, например, для такой высокотехнологичной отрасли, как фармацевтическое производство, основанное на морских биотехнологиях, можно готовить на месте, используя богатые восзможности дальневосточной науки и образования.

Я до сих пор поддерживаю связи с сотрудниками ТИБОХа. Вместе с заведующим лабораторией фармакологии И. И. Брехманом мы проводили исследования в области валеологии и публиковали совместные работы до самой его смерти в 1992 г. После этого я поддерживаю связи с его учениками. Изредка встречаюсь с профессором Ю. И. Оводовым, когда он прилетает в Киев. Мой ученик профессор Н. Е. Хурсин написал моему "научному внуку" Ю. М. Гафурову (аспиранту А. А. Рассказова) письмо с просьбой прислать книгу по ДНКазам, выпущенную во Владивостоке. Ю. М. Гафуров вместе с книгой прислал ему следующее письмо:

Глубокоуважаемый Николай Ефимович!

Спасибо за Ваш интерес к нашей работе. Мы с большой теплотой вспоминаем нашего Учителя. Я практически не общался с Геннадием Дмитриевичем, но с большим уважением относился к его способностям ставить проблемные задачи и умению не работать в корзину.

Валерий Александрович Рассказов и Валерий Васильевич Галкин передают приветы Геннадию Дмитриевичу. Александра Иннокентиевна Парсницкая лет 15 назад умерла.

Искренне Ваш, Ю. М. Гафуров. 31.08.2001 г.

С моими струдниками по ТИБОХу Л. И. Пирским, безвременно умершей А. И. Парсницкой (хохотуньей Шурочкой, как мы ее звали) мы несколько лет публиковали в Киеве и за рубежом статьи по биохимии морских организмов. Свою сотрудницу из Владивостока С. М. Желябовскую я пригласил в аспирантуру в свой отдел генетики индивидуального развития Сектора (Института) молекулярной биологии и генетики АН Украины. Она выполнила прекрасную кандидатскую диссертацию по молекулярным механизмам изменению транскрипции при старении, опубликовала две статьи в "Experimental gerontology" (?155, ?156). Я помог ей получить в Киеве двухкомнатную квартиру, которую она поменяла и уехала в Ростов-на-Дону, где стала работать в Ростовском университете. В этом городе жили ее родители. Они были счастливы жить вместе с дочерью и нянчить своих внуков и внучек.