Глава 00. Универсальный эволюционизм как основа современного миропонимания: философия, наука, образ жизни

00.1. Предпосылки формирования универсального эволюционизма на Западе

Моменты эволюционного мышления пронизывают все человеческое познание мира. Они проявляются в попытках дать ответы на вопросы о том, откуда возникло то или иное явление, объяснить его происхождение, воссоздать в понятиях его историю и прояснить путь к нынешнему состоянию. Так возникают мифологические истории, отражающие уровень миропонимания людей традиционных обществ. Они фиксируются в традициях, сакрализуются и передаются из поколения в поколение в виде креационистских представлений о творении всего на свете могущественными сверхчеловеческими силами, воплощенными в мифологических образах. Традиционный креационизм есть, следовательно, не что иное как проявление иллюзорного, примитивного, неистинного эволюционизма.

По мере отпочкования философии от религии и ее мифологии в связи с разъятием нерасчлененности, синкретизма традиционного мышления происходит постепенное выделение эволюционизма из креационизма. Философское миропонимание проявляет себя в качестве локального эволюционизма, создает в различных формах представления об истории космоса, жизни и человеческих существ как процесса взаимодействия природных сил, первоначал. С возникновением и развитием науки шаг за шагом расширяется сфера применения локального эволюционизма и начинается постепенное вытеснение мифологического креационизма из сферы человеческого миропонимания.

Это вытеснение отражает длительный, чрезвычайно трудный, зигзагообразный, включающий многочисленные возвраты и падения, но тем не менее поступательный и исторически закономерный путь человечества от традиционного общества к инновационному. И несмотря на очевидную дискомфортность от утраты массой людей их психологического настроя на поддержку с небес, их склонность к защите традиционных ценностей и к бегству от свободы, креационизм в развитом инновационном обществе не имеет шансов, он медленно, но верно сменяется эволюционизмом. При этом локальный эволюционизм, проявляясь теперь уже в специализации наук, но постоянно расширяясь и углубляясь, трансформируется в универсальный, всеобщий, неограниченный эволюционизм.

Разумеется, речь здесь не идет о пресловутом «искоренении» традиций в целях так называемого «преодоления отсталости», как это происходило в тоталитарных обществах, бывших на самом деле крайне отсталыми и по-своему традиционалистскими. Напротив, универсальный эволюционизм как стратегия познания и развития инновационного общества требует защиты, а порой и реставрации укорененных в обществе ценностей и традиций, даже если они отстали в определенной мере от общего уровня развития общества в данный момент его истории. Ведь традиции помогают людям преодолевать перегрузки, связанные с бурным осуществлением инноваций, порождающим разнообразные «шоки от будущего».

В этом смысле универсальный эволюционизм содержит в себе элементы традиционализма и консерватизма. Тем не менее, зародившись в научно-познавательной сфере как обобщение достижений науки в самых различных отраслях познания, универсальный эволюционизм как система взглядов с самого начала был ориентирован на осуществление инноваций и соответствующее преобразование традиций, на формирование традиций и ценностей, соответствующих духу инновационного общества.

Первые попытки создания системы универсального эволюционизма предпринимались уже в XIX веке. Идеалистический эволюционизм Гегеля, механистический эволюционизм Спенсера, диалектический эволюционизм Маркса имели огромное значение для становления идей универсального эволюционизма, явились его классическими предшественниками. Но поворот системы наук к исследованию эволюции начался с появления и широкого общественного признания эволюционной теории Дарвина в биологии. Теория Дарвина была частной эволюционной теорией и не могла стать основой универсального эволюционизма как системы миропонимания. Для того, чтобы универсальный эволюционизм как система миропонимания состоялся, необходимо было накопление эволюционного содержания во всей системе наук. Это и произошло в XX веке.

Вся система наук встала на путь изучения эволюции, идет по этому пути и не сойдет с него никогда. Ибо, как доказывают итоги всей совокупности научных исследований, только этот путь ведет к истине, а все прочие уводят от нее. В XX веке эволюционный характер приобретает физика. Со времен Возрождения, т. е. с возникновением систематического экспериментального естествознания физика занимает лидирующее положение в естественных науках, в формировании естественнонаучной картины мира. Физика в союзе с астрономией была в авангарде науки в жестоком и опасном конфликте со сторонниками религиозно-мифологической картины мира, господствовавшей в традиционном обществе. Несмотря на тяжкие жертвы, гибель на кострах и под пытками выдающихся ученых, наука победила, и сегодня мы знаем Космос, каким он предстает перед нами в научных исследованиях и в наблюдениях с космических кораблей, а не из мифологических сюжетов о создании небесной тверди, прикреплении к ней светил и тому подобных деяниях по сотворению бытия внеэволюционным путем.

Но физика, как и ее союзница астрономия, до определенного времени не была эволюционной наукой. Она была наукой о движениях, взаимодействиях и строении разнообразных вещественных образований, а также свойствах физических полей. Лишь космогоническая гипотеза Канта-Лапласа была первой все еще слабой попыткой эволюционного истолкования космического процесса. По мере формирования в XX веке научной космологии и исследования эволюции нашей Вселенной – Метагалактики, галактик, звезд и планет физика приобретает все больше возможностей для теоретического воспроизведения истории физических объектов самых различных масштабов и форм. Физические модели все полнее встраиваются в картину эволюционирующей Вселенной, все теснее связываются и сообразовываются с ней.

Столь же стремительно эволюционируется и космизируется химия. В биологии, несмотря на ослабление авторитета и влияния синтетической теории эволюции продолжается интенсивный поиск инновационных эволюционных моделей и накапливаются условия для нового эволюционного синтеза. Продолжаются попытки эволюционистского преобразования не только естественных, но и общественных наук, создания эволюционной истории, экономики, этики, эстетики, лингвистики и т. д. По мере насыщения эволюционным содержанием частных, конкретных наук и развития частных эволюционных теорий возникает тенденция и возрастает потребность в развитии универсального эволюционизма как обобщения достижений различных форм локального эволюционизма. Эта тенденция проявляет себя и на общенаучном уровне познания в ходе развития кибернетики, общей теории систем и особенно синергетики.

Переход от ряда локальных эволюционизмов и частных теорий эволюции к универсальному эволюционизму оказывается чрезвычайно сложным вследствие крайней специализации науки и неразработанности научно-философского мировоззрения. Но процесс этот идет и на уровне междисциплинарных связей, и в сфере совершенствования научной картины мира, и на путях неустанных философских поисков. Российский исследователь М. Конашев отмечает по этому поводу, характеризуя последарвиновский период развития науки:

«Началась великая трансформация представлений человека о самом себе и мире, которая может быть названа эволюционной революцией, и одним из результатов которой стало изменение научной картины мира, все более становившейся картиной эволюционирующего мира. Человек оказался перед необходимостью признать, что не просто «все течет, все изменяется», а что отдельные части мира, включая него самого, и мир в целом постоянно, непрерывно развиваются, эволюционируют, становясь тем, чем они не были раньше. Тем самым стал изменяться и предмет науки в целом. Теперь таковым все больше становилась эволюция» (Конашев М.Б. Эволюционная теория и эволюционная культура (от эволюционной теории Дарвина к всеобщему эволюционизму) – в кн.: Идея эволюции в биологии и культуре – М.: Канон, 2011 – 640 с., с. 301).

Сама постановка вопроса об универсальности эволюции настоятельно требует поиска ответов, связанных с обобщениями итогов частных теорий эволюции. «В той степени, – пишет далее М. Конашев, – в какой в любой частной эволюции имеются черты, свойства и некие атрибуты всеобщей эволюции, теория этой частной эволюции содержит в себе понятия, отражающие черты, свойства и атрибуты всеобщей эволюции. Постольку, поскольку в частных теориях эволюции содержатся данные понятия, эти теории, пусть в неполной, частичной, в еще не развернутой форме, содержат также предпосылки и элементы будущей, еще не созданной, но уже имеющейся в возможности теории общей (всеобщей) эволюции» (Там же, с. 302).

В метатеории, формирующейся на базе идеи универсального эволюционизма, в органическое единство приходят философия, система наук и общенаучный уровень научных исследований. В универсальном эволюционизме находят воплощение и развитие очень древние философские представления о всеобщей взаимосвязи и единстве мира, причем единстве безусловно материальном. Это безусловно материализм, и материализм гораздо более глубокий, чем так называемый диалектический материализм марксистов. Он не допускает тоталитарных политических истолкований, как материазилм Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина. Это последовательно эволюционный материализм. Не кровавые революции и диктатуры пролетариата, а последовательные воплощения в обществах порядка и свободы являются средствами социальной реализации идеи универсального эволюционизма.

В универсальном эволюционизме как эволюционно-материалистической трактовке универсума отнюдь не отвергаются плодотворные идеи идеалистического эволюционизма. Все когда-либо существовавшие школы философии вступают здесь в диалог. Отвергаются, а точнее, преодолеваются лишь попытки мифологического, креационистского истолкования эволюции, связанные с представлением о вмешательстве в ход эволюции неких потусторонних, нематериальных антропоморфных сил, действующих извне эволюции. Эволюция всеобща, и ничто не существует вне ее или над ней.

Эволюция есть causa sui, сама себе причина, причина причин. Эволюция универсальна, и ничто не вмешивается в ее ход. Весь мир есть эволюционирующая материя, а духовная сфера разумных существ, сколько бы их ни было во Вселенной, есть ее порождение. Так развивается и реализуется в универсальном эволюционизме классическая идея Спинозы об исходной причине всякого бытия, о первопричине мира, не допускающая никакой иной первопричины, кроме всеобщей, всеохватной, самодвижущейся эволюции.

Соответственно, универсальный эволюционизм не допускает реального существования никаких сказочно-мифологических персонажей – ни богов, ни ангелов, ни чертей, ни леших, ни водяных, ни оживших покойников, ни чудотворных способностей или предметов, ни прочих сверхъестественных явлений и существ, которыми религиозно мобилизованная фантазия человека населяет небесный, земной и подземный миры. Придется выбирать: или вы мыслите реально, как эволюционист, или вы тешите себя иллюзиями о загробном мире, вечности души и ее переселении из эволюционирующего тела в фантастический мир за пределами эволюции. Вы вправе выбрать последнее, но тогда вся ваша жизнь пройдет в рабском подчинении архаическим традициям и предрассудкам, в ожидании смерти и загробного воздаяния, а не в постоянном развитии своих телесных и духовных возможностей.

Исследование универсального эволюционного процесса, или, как выражались исследователи, глобальной эволюции, началось в западных странах главным образом на уровне решения общенаучных, междисциплинарных проблем. В США возникла школа так называемого «нового эволюционизма», идеи которой распространились на Западную Европу, но пользовались лишь незначительным влиянием. В 50-е – 60-е годы XX века бурное развитие кибернетики вскрыло возможности небожественного управления процессами в технике, социальной сфере, живой и даже неживой природе. Кибернетика показала важность информации небожественного происхождения в управлении эволюционными процессами. Распространилась идея самоуправления, спонтанного, автоматически действующего управления в процессах и объектах различного уровня сложности.

Распространение моды на общую теорию систем, созданную еще в 1930-е годы биологом-неоламаркистом Л. Берталланфи, не только натолкнуло многих ученых на поиск проявлений системности в развитии объектов исследования, но и указало на общность строения систем различного уровня, всеобщность системообразования на всех уровнях бытия и принципиальную несводимость целостности систем к простой совокупности их элементов. Системологическое миропонимание наслоилось на кибернетическое моделирование, в котором особая важность придавалась прямым и обратным, положительным и отрицательным связям, а идея «черного ящика» ориентировала исследователей на изучение сложных систем путем анализа входных и выходных параметров, поскольку такие системы не реагируют вполне адекватным и точно прогнозируемым образом на внешние воздействия.

Но непосредственное осмысление мира на общенаучном уровне как эволюционирующей системы систем началось с созданием неравновесной термодинамики и синергетики. В основу такого осмысления была положена идея самоорганизации, осуществляемой посредством спонтанного упорядочения хаоса. В работах создателя неравновесной термодинамики Ильи Пригожина была обоснована необходимость нового диалога человека с природой, позволяющего установить общие тенденции в развитии эволюционных процессов. Если классическая термодинамика в своих мировоззренческих выводах приходила к признанию неизбежности всеобщей деградации материи, распадению разнообразия и тепловой смерти Вселенной, то неравновесная термодинамика Пригожина, основанная на анализе открытых систем, приходила к противоположным выводам. Она показала принципиальную возможность последовательного повышения разнообразия космических систем, направленности эволюции к усложнению организации и достижению прогрессивных изменений. Что, разумеется, не исключает и противоположной направленности ряда эволюционных процессов. Когда немецкий ученый Герман Хакен обобщил на общенаучном уровне проявления процессов самоорганизации и предложил для их изучения и моделирования новую научную дисциплину, названную им синергетикой, эта дисциплина стала претендовать на объяснение механизмов эволюции не только в неживой природе, но и в живой материи, и в человеческом обществе. Сторонниками синергетики эволюция стала пониматься как всеобщая самоорганизация.

Опираясь на идею самоорганизации, американский ученый Эрих Янч по аналогии с попытками создания единой теории поля в физике предложил свою концепцию единой теории эволюции. Его книга «Самоорганизующаяся Вселенная: Научные и гуманистические следствия возникающей парадигмы эволюции», посвященная этой проблеме, получила широкую известность и была переведена на многие языки мира. (Jantsch E. The self-organizing Universe: Scientific and human implications of the emerging paradigme of evolution. Oxford: Pergamon press, 1980 – 343 p.). Российская интеллигенция, к сожалению, так и не дождалась издания этой книги на русском языке.

В ней Янч показывает сходство различных механизмов и динамик самоорганизации, характеризует это сходство как фундаментальное. Самоорганизация в живой природе и в обществе, согласно Янчу, является продолжением и преобразованием космической самоорганизации. Он ставит перед собой задачу «дать контуры унифицированной парадигмы, которая способна пролить неожиданный свет на всеохватывающий феномен эволюции» (Ibid., p. 4).

Янч выявляет иерархию уровней самоорганизации, каждый их которых характеризуется спецификой взаимодействий, коммуникаций и коэволюционных связей. Янч характеризует эволюцию как многоаспектную и многоуровневую коэволюцию, т. е. сопряженное развитие различных форм, образующее «универсальную развертываемость» и закономерный естественноисторический процесс» (Ibid., p. 4).

Космическая эволюция в полном соответствии с современной физикой рассматривается Янчем как арена действия четырех основных космических сил – гравитационных, электромагнитных, сильных и слабых взаимодействий. Соответственно в естественноисторическом процессе эволюции нашей космической системы, Метагалактики, на эту арену поочередно выходят различные силы. После Большого Взрыва космическая история начинается действием ядерных сил, по мере расширения Метагалактики образуются гравитационные взаимодействия, затем в процессе звездообразования происходит коэволюция гравитационных и ядерных взаимодействий. Возникающее при этом нарушение симметрий рассматривается Янчем как источник эволюционных изменений.

В развитии жизни Янч особую роль придает информации, которая явилась не только основой наследственности в виде структур нуклеиновых кислот, но и была использована в качестве разнообразных инструкций для самоорганизации. Другим определяющим фактором развития жизни, согласно Янчу, выступает обмен веществ. На уровне социокультурной эволюции коммуникативные связи обеспечиваются развитием нейронных структур. Разум как форма самоорганизации порождает новые коммуникации, принципиально отличные от генетических и метаболических. Человеческая мораль, религиозное сознание, сама идея Бога – суть порождения самоорганизации, подобные диссипативным структурам. В то же время разум как новое качество самоорганизации характеризуется Янчем как ступень совершенствования всеобщего метаболического разума.

Янч верит в существование вселенского разума, органами которого являются природные процессы. Разумеется, подобная вера уводит ученого не только от универсального понимания эволюционизма, но и от эволюционизма вообще.

Эволюционизм Янча обладает глобальным охватом бытия и его можно назвать глобальным, но он явно недостаточно универсален. Стремясь унифицировать «технологию» самоорганизации биологических и социальных систем с эволюцией космических систем, Янч явно не учитывает эффектов негеоцентрической организации Космоса. Пытаясь нарисовать грандиозную картину всеобщей эволюционной самоорганизации, Янч не выходит за рамки синергетики в понимании структурных основ эволюционных процессов. Он сводит понимание структурных источников эволюции к образованию диссипативных структур, по аналогии с действием которых он представляет самоорганизацию на высших уровнях организации. Но подобное перенесение механизмов эволюции с тепловых процессов на живую природу и общество некорректно.

Диссипативные структуры Пригожина, как и когерентные структуры Хакена представляют собой примеры спонтанного образования элементарной упорядоченности из динамического хаоса путем «сбрасывания» беспорядочных движений из открытых систем в окружающую среду и структурирования вещества на основе множества случайных совпадений хаотических движений. Янч не идет дальше неравновесной термодинамики и синергетики в понимании структурных предпосылок образования и преобразования порядка. Напротив, он пытается распространить термодинамические и синергетические механизмы на всю эволюцию в целом. Поэтому предложенный им проект единой теории эволюции мы считаем несостоятельным.

Эволюцию нельзя сводить к спонтанной самоорганизации и возникновению самопроизвольных структур непосредственно из массы хаотических движений. Структурные предпосылки эволюции чрезвычайно разнообразны и связаны со способностью определенных структур генерировать порядок, соответствующий их внутренней организации, т. е. производить эволюционную работу по упорядочению окружающей среды. Это означает, что эволюция не сводится к спонтанной самоорганизации, что ее механизмы представляют собой единство самоорганизации и организации, направляемой действием конкурирующих между собой упорядочивающих структур. Мы называем такие структуры мобилизационными. Именно они, а не некий запредельный космический разум, мобилизуют косную материю на эволюцию, действуя изнутри материи, а не извне.

Решительный протест против «дополнения» теории эволюции признанием существования вселенского разума и теорией «разумного замысла» содержится в работах английского биолога-эволюциониста Ричарда Докинза. Докинз рассматривает эволюционизм как критерий зрелости цивилизаций.

«Разумеется, жизнь на той или иной планете, – полагает он, достигает зрелости, когда ее носители впервые постигают смысл собственного существования. Если высшие существа из космоса когда-либо посетят Землю, первым вопросом, которым они зададутся, с тем, чтобы установить уровень нашей цивилизации, будет: «Удалось ли им уже открыть эволюцию?» (Докинз Р. Эгоистичный ген – М.: Мир, 1993 – 318 с., с. 14).

Острая публицистичность книг Докинза немало способствовала распространию интереса к эволюционным проблемам на Западе. Однако эволюционизм Докинза носит крайне упрощенный, рассчитанный на массовое восприятие, можно сказать, популистский характер. В его основе лежит культ весьма своеобразно понимаемого дарвинизма. Докинз строит свою концепцию эволюции на апологии биологического эгоизма. Согласно Докинзу, эгоистичное поведение живых организмов в борьбе за существование способствует выживанию и преимущественному размножению организмов с оптимальным набором генов. Это и является источником естественного отбора как движущей силы биологической эволюции. Проповедуя подобную трактовку биологической эволюции в книге «Эгоистичный ген», Докинз намеренно сводит систему хорошо известной ему синтетической теории эволюции к простой до наивности форме геноцентрического объяснения, чтобы сделать эволюционизм доктриной, доступной для усвоения так называемыми простыми людьми. Гены у Докинза не только образуют преимущества при отборе, но и диктуют организмам нормы поведения.

«Основной тезис этой книги, – поясняет Докинз, – состоит в том, что человек и все другие животные представляют собой машины, создаваемые генами. Подобно преуспевающим чикагским гангстерам, наши гены сумели выжить в мире, где царит жесточайшая конкуренция… Я утверждаю, что преобладающим качеством преуспевающего гена должен быть безжалостный эгоизм. Генный эгоизм обычно дает начало эгоистичности в поведении индивидуума» (Там же, с. 15).

Подобный вульгарный геноцентризм, т. е. придание наследственной информации несвойственных ей функций абсолютного контроля и предопределения развития и поведения организмов характерен не только для Докинза. Он стал настоящим бедствием биологического эволюционизма XX века и наводнил массовое создание, побудив его видеть в любом проявлении индивидуальных особенностей фатальный результат комбинации генетических структур. Но если отбор потворствует только эгоистам, откуда же тогда берется склонность к альтруистическому поведению?

Чтобы ответить на этот вопрос, Докинз вынужден признать ошибочность фаталистического геноцентризма, который следует из его же представления об эгоистичности генов и их доминирования в эволюции. Он заявляет:

«Представление о генетически унаследованных признаках как о чем-то постоянном и незыблемом – это ошибка, кстати, очень распространенная. Наши гены могут приказать нам быть эгоистичными, но мы вовсе не обязаны подчиняться им всю жизнь. Просто научиться альтруизму при этом может оказаться труднее, чем если бы мы были генетически запрограммированы на альтруизм. Человек – единственное живое существо, на которое влияние оказывает культура, приобретенная в результате научения и передачи последующим поколениям» (Там же, с. 16).

Здесь постулируется полный разрыв между биологией и культурой, биологической и социально-исторической эволюцией. При таком разрыве и отсутствии всякой преемственности не приходится говорить об универсальности эволюционизма. Докинз ищет истоки эгоизма на молекулярном уровне, в генах сохраненных при отборе особей. Поэтому многочисленные примеры альтруистического поведения животных ему приходится объяснять эгоистическими устремлениями, что далеко не всегда соответствует действительности.

Дело в том, что стимулы для проявления эгоистических или альтруистических побуждений в животном мире коренятся отнюдь не в генах, а в особенностях группового поведения, которые изучаются не генетикой, а этологией и социобиологией. Эти особенности, приобретенные в процессе эволюции психики, выступают в определенной мере в качестве одной из предпосылок общественного, культурно организованного, цивилизованного поведения людей. Разумеется, в общественной среде формируются и другие стимулы и предпосылки эгоистического и альтруистического поведения, относящиеся к более высокому уровню эволюции.

Докинз считает естественный отбор направляющим фактором не только биологической эволюции, но и всякой эволюции вообще. Он убежден, что «все на свете эволюционирует под действием естественного отбора» (Там же, с. 304). Вместе с тем гены, возникающие и приобретающие эгоистическую направленность под действием отбора, наделяются собственными стремлениями и намерениями. «Осознаем, – призывает Докинз, к чему стремятся наши собственные гены, и тогда у нас по крайней мере будет шанс нарушить их намерения» (Там же, с. 16).

Но в соответствии с этой логикой, если мы нарушим «намерения» наших генов, развиваясь по пути гуманизма и альтруизма, это приведет к отбору наименее приспособленных и вырождению биологической природы человека. Подобная бессмыслица проистекает из неуниверсальности эволюционизма, из представления об отсутствии преемственности между ступенями эволюции. Книги Докинза «Эгоистичный ген», «Слепой часовщик», «Бог как иллюзия» представляют огромную ценность защитой эволюционизма, убедительностью, мобилизационной активностью в пропаганде преимуществ научно-эволюционного мировоззрения. Но эволюционизму Докинза явно не хватает универсализма.

Понимая, что только на уровне биологической эволюции и в рамках «эгоистично» истолкованного дарвинизма невозможно противостоять креационистским атакам на науку, он в книге «Бог как иллюзия» обращается к рассмотрению предбиологической и космической эволюции. Полемизируя с креационистами, постоянно указывающими на низкую вероятность возникновения жизни из небиологической химии, лежащей в ее начале, Докинз считает возможным допустить, что появление жизни «было крайне маловероятным событием, на много порядков менее вероятным, чем полагает большинство людей» (Докинз Р. Бог как иллюзия – М.: Колибри, 2009 – 560 с., с. 195).

Но огромное число процессов во Вселенной, которые могли обладать сходством с процессом образования жизни на Земле, делает это чрезвычайно маловероятное событие весьма вероятным. В химической среде, предшествовавшей формированию жизни, не могло быть «эгоистичного» естественного отбора как двигателя биологической эволюции. Зато присутствовал закон больших чисел, по своему действию в чем-то сходным с дарвиновским принципом отбора.

«Подсчитано, – пишет Докинз, – что в нашей Галактике существует от 1 до 30 миллиардов галактик. Отбросив для большей строгости подсчетов, получим заниженное количество планет во Вселенной – миллиард миллиардов. Представим, что зарождение жизни… настолько маловероятно, что может произойти только на одной планете из миллиарда… и тем не менее, несмотря на абсурдно малую долю вероятности, она означает, что жизнь возникнет на миллиарде планет, одна из которых, конечно, – наша Земля» (Там же, с. 199).

Докинз категорически протестует против того, чтобы и отбор причислять к чисто вероятностным процессам, действующим на основе закона больших чисел. Он считает подобный взгляд «одним из самых серьезных недопониманий дарвинизма» (Там же, с. 201). «Зарождение жизни было (или могло быть) уникальным событием, которому достаточно было случиться единожды. Адаптационное же приспособление видов к средам обитания – это миллионы событий происходящих ежедневно. Очевидно, что на всей поверхности планеты Земля – на всех континентах, на всех островах – непрерывно происходит процесс оптимизации видов» (Там же, с. 202). Движет этим процессом естественный отбор, который, как считает Докинз, «со случайностью уже ничего общего не имеет» (Там же). «Естественный отбор работает, потому что он представляет собой кумулятивный и однонаправленный путь к усовершенствованию» (Там же, с. 203).

Понятно, что Докинз донельзя упростил и примитизировал процесс формирования и развития жизни, чтобы преподнести его в увлекательной и не требующей размышлений форме далеким от науки читателям. Фактически его приемы убеждения не очень сильно отличаются от приемов вульгаризации науки, которыми пользуются креационисты для того, чтобы опорочить эволюционизм. Отбор с точки зрения науки отнюдь не является чисто кумулятивным и однонаправленным путем к усовершенствованию, не имеющим ничего общего со случайностями. Напротив, это многонаправленный, извилистый, разветвленный путь, включающий множество поворотов вспять и проходящий через огромную массу случайностей.

Рассматривая космическую эволюцию, Докинз даже не упоминает о проблемах самоорганизации. Его интересует только непосредственное противостояние креационизму, использующему для обоснования идеи «разумного замысла» в образовании Вселенной так называемого антропного принципа. Они утверждают, что обнаруженные наукой характеристики фундаментальных постоянных, как бы специально приспособленным для возникновения жизни на Земле и человека, доказывают существование подобравшего их Творца. На самом деле, как будет показано в настоящей книге, не Вселенная приспособлена к возникновению земного типа жизни и человека, а земной тип жизни и способ восприятия человека приспособлен к данным характеристикам окружающей Вселенной.

Докинз, мысля именно в этом ключе, высказывает предположение, что может существовать какой-то механизм, который направляет эволюцию Вселенной подобно тому, как отбор направляет развитие жизни на Земле. «Когда мы наконец сформируем долгожданную Теорию Всего, – полагает Докинз, – мы увидим, что все шесть постоянных каким-то непонятным нам пока образом зависят друг от друга или от чего-то еще, пока неизвестного. Может оказаться, что шесть постоянных так же связаны между собой, как отношение длины окружности к ее диаметру… И тогда бог-настройщик будет не нужен, потому что нечего будет настраивать» (Там же, с. 208–209).

Несмотря на некоторую легковесность и упрощенность, эволюционизм Докинза помогает мыслительной работе, уже идущей в западных странах по выработке идей универсального эволюционизма.

00.2. Зарождение и развитие идей глобального и универсального эволюционизма в России

Своеобразным прологом к формированию в России – СССР комплекса идей глобального эволюционизма явилось комплексное исследование так называемых глобальных проблем современности, развившееся в рамках марксистски ориентированной глобалистики. Инициатором проведения этого исследования был влиятельный в партийном руководстве философ Иван Фролов. Он сумел «пробить» эту тему в верхах КПСС, несмотря на интенсивное сопротивление со стороны престарелых идеологов, высказывавших сомнения насчет целесообразности для нужд «реального социализма» изучения проблем, которые порождаются природой «обреченного» капитализма. Обреченным же в действительности оказался советский социализм.

Уже с начала 1970-х годов И.Т. Фролов развернул бурную деятельность по пропаганде нового направления в науке. Редактируемый им журнал «Вопросы философии» публиковал многочисленные материалы «круглых столов» по глобалистике. Крупнейшие ученые с воодушевлением восприняли появление этого междисциплинарного направления и включились в его разработку, поскольку оно позволяло им заняться живым делом, открывавшим большие возможности для научной новизны и недоступным для прямого давления агрессивной идеологии. Вскоре на стезю исследования глобальных проблем встали такие крупные научные учреждения, как Институт мировой экономики и международных отношений, Всесоюзный научно-исследовательский институт системных исследований, Вычислительный Центр АН СССР.

С начала 1980-х годов координацию работ по исследованию глобальных проблем стал осуществлять Научный совет Академии наук СССР по философским и социальным проблемам науки и техники, председателем которого был назначен И.Т. Фролов. Им была предложена классификация глобальных проблем, подразделившая их на три основные группы. В первую группу вошли проблемы взаимоотношений между крупными социальными общностями человечества – мирного сосуществования систем с различным социальным строем, предотвращения термоядерной катастрофы, прекращения гонки вооружений, преодоления разрыва в экономической и социальной сферах между развитыми и развивающимися странами и т. д.

Ко второй группе Фролов относил проблемы взаимоотношений человека со средами его обитания, включая минимизацию техногенных загрязнений экологической среды, оптимизацию природопользования и использования природных ресурсов, преодоление энергосырьевых и продовольственных трудностей, освоение космического пространства. Третья группа охватывала проблемы взаимоотношений человека с обществом – использование на благо человека достижений научно-технической революции, совершенствование систем здравоохранения и образования, создание оптимальных условий для социального и интеллектуального развития личности, и, наконец, феномен человека, для изучения которого Фролов основал и возглавил отдельный институт.

С тех пор утекло немало времени, и классификация глобальных проблем, а соответственно, и глобальных угроз, предложенная Фроловым, во многом устарела. Распад социалистического лагеря свел на нет проблемы, связанные с противостоянием двух систем и угрозой третьей мировой войны, закончилась холодная война, на смену угрозе глобальной термоядерной катастрофы пришли локальные конфликты в слаборазвитых странах и на стыках между локальными цивилизациями, глобальный характер приняла угроза терроризма, в чем-то была снижена, а в чем-то еще более усугубилась острота экологических проблем и т. д.

Повысилось понимание того, что решение глобальных проблем требует глобальных усилий, что идущие на планете процессы глобализации никого не оставят в стороне, что ни одна из стран, даже наиболее развитая, не может решить свои проблемы в одиночку и необходима глобальная кооперация вплоть до отказа государств от части своего суверенитета и передачи определенных полномочий интегральным межгосударственным объединениям. Именно по этому пути пошло объединение народов европейской семьи в рамках Евросоюза. Возникли и другие, пока еще гораздо менее успешные интеграционные объединения.

Но создание региональных интеграционных объединений и сотрудничество между ними может лишь смягчить остроту глобальных проблем, но не способствовать их фундаментальному разрешению. Для такого разрешения необходим универсально-эволюционный подход, предполагающий создание глобальных регулирующих и даже наделенных управленческими полномочиями структур. Так возникает и пробивает себе дорогу идея мирового государства с мировым правительством и парламентом, которая огромным большинством граждан, включая ученых, и особенно традиционалистски мыслящими теоретиками встречается в штыки и характеризуется как вредная и несбыточная утопия. В самом деле, учитывая жесткие противоречия между различными государствами, их соперничество за постепенно иссякающие и дорожающие природные ресурсы, о какой всемирной интеграции и кооперации может идти речь? Возникло даже движение антиглобализма, объединившее не только маргиналов разных стран и народов, но и некоторых интеллектуалов традиционалистского толка.

И все же собаки лают, а караван идет. Процессы международного сотрудничества и кооперации в сферах освоения Космоса, охраны окружающей среды, борьбы с криминалом и терроризмом набирают силу. А главное, происходит глобализация информационных процессов и распространение демократических идей. Лидеры диктаторских режимов, повергающие в страх своих подданных, сами дрожат от страха перед неизбежностью возмездия. Все больше людей осознает свои права и понимает значение реализации этих прав для развития своей страны. Тенденция налицо. Утопическая идея пролетарского интернационализма уходит в прошлое, призрак коммунизма похоронен вместе с распространявшим его террористическим режимом. Им на смену приходит идея и реальная тенденция к международной интеграции, глобальному объединению для решения глобальных проблем и преодоления глобальных угроз на маленькой голубой планете.

К числу наиболее важных и наиболее трудных для разрешения среди этих проблем мы относим несовершенство человеческой природы. Это с нашей точки зрения проблема проблем, от решения которой зависит решение всех остальных проблем человечества. Решение глобальных проблем по мере развития инновационного общества возможно только на основе распространения научно-эволюционного и научно-гуманистического мировоззрения, которое в России получило название универсального эволюционизма. Факт передового положения эволюционизма показывает не только то, каким огромным интеллектуальным потенциалом обладает эта огромная страна. Этот факт показывает и то, каким огромным потенциалом инновационного развития обладает эта погрязшая в криминале и коррупции, отставшая (даже от Китая) в промышленном отношении, низведенная до уровня энергосырьевого придатка страна.

Миру нужна подлинно великая, а не отсталая, погруженная в комплекс неполноценности, страдающая манией величия и имперскими амбициями Россия. Такая Россия опасна прежде всего для себя самой. Путь России к обретению достойного положения в мире, соответствующего ее человеческому потенциалу, лежит не через противостояние Западу, не через восстановление советских порядков и традиций самодержавно-бюрократической организации государственности, а через цивилизационный бизнес, инновационную экономику, состязательную демократию, интенсивное участие в глобализационных процессах.

Глобализация – объективный процесс, и как бы ни охаивали его ксенофобы-традиционалисты, это процесс хотя и не беспроблемный, но позитивный. Достигнутые в мире масштабы движения капиталов и рабочей силы, научно-технических и экономических инноваций, формирование и функционирование мирового рынка труда, размах международной торговли, возникновение скоростных транспортных коммуникаций, появление всемирной информационной сети – все это составляющие единого, мощного и все усиливающегося процесса глобализации, который ни остановить, ни повернуть вспять невозможно. Уклониться от него, остаться в стороне в принципе можно, но это значит лишь упустить драгоценное время и долго потом догонять ушедших вперед соседей. Мы знаем, какая сильная и многочисленная сложилась в России традиционалистская оппозиция глобализации и связанной с ней либерализации. Эти люди позиционируют себя в качестве патриотов, но на самом деле тянут Россию назад, не к восстановлению ее могущества, а к упрочению отсталости.

Интеллектуальным выражением процесса глобализации в сфере мировоззрения, миропонимания, стратегического и идеологического обоснования развития инновационного общества выступает глобальный, универсальный эволюционизм.

В России интенсивное развитие идей универсального эволюционизма явилось прежде всего результатом стремления многих новаторски мыслящих ученых сохранить рациональную сторону ранее господствовавшего марксизма, отказавшись в то же время от его догматической стороны, обеспечивавшей мировоззренческие предпосылки тоталитарной (ультрамобилизационной) идеологии, т. е. своеобразной религии тоталитарного строя. Важно отметить, что универсальный эволюционизм в России начал развиваться только в период освобождения философии из пут тоталитарной догматики. До этого всем философам было предписано считать уже состоявшейся общей теорией развития принятую в качестве символа веры диалектику. Эволюции же не находилось места в понятийно-категориальном аппарате канонизированной диалектики, она оказывалась где-то сбоку и требовала объяснений, исходя из требований диалектики.

Обладая монополией на трактовку развития, диаматовская диалектика была, в сущности, учением о преимуществах советского типа развития. Из «алгебры революции» она эволюционировала в теорию ведомого, несвободного развития. Главной задачей диаматовской диалектики было обоснование того, что какие бы изменения ни происходили в мире и какие бы открытия ни совершались в естественных науках, все они осуществляются в соответствии с ее предначертаниями и подчиняются ее законам. Это обусловливало застылость и метафизичность диалектики, ее закоснелость на тех в свое время прогрессивных началах, которые она обрела в философии конца XIX века. Попытки серьезного реформирования диалектики пресекались идеологическим начальством. В этих условиях требования научной новизны и разработки диалектических проблем естественных и общественных наук в огромном большинстве случаев закономерно приводили к схоластическому теоретизированию, что констатировалось даже на съездах КПСС. Но растущее в стране недовольство и духовное сопротивление тоталитарным порядкам влияло и на умы философов, побуждая некоторых из них к переходу на позиции последовательного эволюционизма. Будучи идеологической основой реакционного общественного строя, подавлявшего любую свободную общественную мысль, диаматовская диалектика позиционировала себя как революционное учение, противопоставленное реформистским, последовательно эволюционным формам социальных преобразований. Эволюционные изменения рассматривались лишь как подготовительный этап к революционным скачкам, ведущим к слому предшествующих систем и построению на их материале более прогрессивных. Подобный сальтационизм не должен был распространяться на саму систему «реального социализма», которая якобы развивалась планомерно и пропорционально в соответствии с мудрыми предначертаниями партии и правительства. И тем не менее система рухнула в ходе своеобразной революции вследствие того, что и «верхи», и «низы» не могли ни жить, ни управлять по-старому (но не умели по-новому).

Такая общественная среда во многом предопределила развитие эволюционизма в России. Одной из первых книг, посвященных в России проблемам «глобального» эволюционизма стала работа И. Черниковой, изданная в 1987 г. (Черникова И.В. Глобальный эволюционизм: Философско-методологический анализ – Томск: Изд-во Том. ун-та, 1987 – 182 с.). В самом начале книги Черникова обращается к тем наработкам в сфере понимания эволюционных процессов, которые осуществлялись в СССР в «доперестроечный» период.

«Чаще всего, – отмечает И. Черникова, – эволюцию трактуют как одну из форм развития, противопоставляя революции и подчеркивая непрерывный и постепенный характер эволюционных изменений. Встречается также мнение, согласно которому эволюция – это более сложная форма изменения, чем развитие, когда возникают и исчезают не только индивидуальные вещи – системы, но также виды, роды и уровни вещей-систем» (Там же, с. 7).

Действительно, если признать монополию догматической диалектики на трактовку развития, вполне логично трактовать эволюцию как форму развития, а не наоборот. Здесь материалисты-диалектики впадают в своеобразный креационизм, поскольку развитие, наделяемое всеобщностью, перерастает из абстрактной категории в своеобразного Творца мира, действующего путем скачкообразных преобразований, тогда как эволюция, лишаемая всеобщности, превращается в средство, подготавливающее революционные преобразования этого Творца.

Намечая идею глобального, т. е. всеобщего эволюционизма, И. Черникова вопреки мнению большинства своих коллег по философскому цеху, признает, что «под эволюцией понимаются не только постепенные, но и скачкообразные, качественные изменения» (Там же). Тем не менее она заявляет:

«Понятие «развитие» есть философская категория и обозначает универсальное свойство материи. Понятие «эволюция» не имеет философского статуса, а является естественнонаучным и, как будет показано, не обладает универсальностью, присущей философским категориям» (Там же). Но в таком случае о каком же глобальном, а тем более универсальном эволюционизме можно говорить, если его основное понятие лишено категориального статуса и не обладает универсальностью? В эволюционистской философии понятие эволюции является ключевой, стержневой категорией. Догматическая диалектика, отказывая понятию эволюции в статусе философской категории, тем самым признает, что она не является эволюционной философией. Она выступает как идеология несвободы, глобально развернутая и героизированная теория необходимости бесправия человека перед всесильным демиургом-государством. Такая диалектика для построения системы универсального эволюционизма явно не годится.

Следует отметить, что идеи глобального эволюционизма стали вызревать уже в начале 1980-х годов в отдельных статьях крупных представителей российской философии естествознания. Почему глобального, а не универсального? До универсализма в этой философии было еще далеко. Глобальный эволюционизм явился ответом российской эволюционной мысли на глобальные проблемы современности, жгучие и трудноразрешимые проблемы, в которых СССР как одна из двух глобальных сверхдержав принимала самое непосредственное участие, пытаясь утвердить свой вариант их разрешения. Возникла и широко распространялась в философии проблематика глобалистики – дисциплины, специально предназначенной для рассмотрения глобальных проблем.

Глобалистика в СССР была уже легализована и канонизирована в качестве науки, распространяющей идеологизированную диалектику на глобальное развитие. Это позволяло «впустить» в глобалистику как бы с черного хода эволюционизм. Пионерами подобного подхода были космолог В. Казютинский и философ биологии Р. Карпинская. Рассматривая глобальный эволюционизм, они отмечали прежде всего его методологическое значение для развития естествознания, а также его общую мировоззренческую значимость, которая превосходит возможности отдельных эволюционных представлений в конкретных науках (Казютинский В.В., Карпинская Р.С. Идея развития в познании структуры материи – Вопросы философии, 1981, № 9, с. 117–132; Карпинская Р.С., Ушаков А.Б. Биология и идея глобального эволюционизма – в кн.: Биология и основания естественных наук – М.: ИНИОН, 1981, с. 107–130).

Приводя эти наработки и опираясь на них, И. Чернякова в своей книге рассматривает глобальный эволюционизм главным образом как философию естествознания. «Термином «глобальный эволюционизм», – поясняет она, – обозначается стремление эволюционных дисциплин естествознания к интеграции и экстраполяции закономерностей, механизмов эволюции… В нашем исследовании глобальный эволюционизм характеризуется прежде всего с позиций достижений конкретных наук – биологии, геологии, астрономии, химии, эволюционной термодинамики; обосновывается стремление естественных наук осмыслить эволюцию как всеобщий, универсальный процесс» (Черникова И.В. Глобальный эволюционизм: Философско-методологический анализ – Томск: Изд-во Том. ун-та, 1987 – 182 с., с. 10–11).

Отсюда хорошо видно, насколько такой глобальный эволюционизм не является универсальным, хотя и подводит к постановке проблем универсального эволюционизма. Эволюция признается всеобщим, универсальным процессом, но ее исследование ограничивается эволюцией в природе. Социально-историческая эволюция выпадает из сферы исследования глобального эволюционизма. Отчасти это объясняется тем, что в условиях советской систем все вопросы общественного развития были монополизированы в решениях съездов КПСС и в речах ее Генеральных секретарей, а философам предписывалось подводить под них диалектическую базу, претендующую к тому же на глобальное значение. Но несмотря на это В. Казютинский, Р. Карпинская, И. Черникова, а вслед за ними Н. Моисеев заложили необходимые мыслительные предпосылки для становления глобального эволюционизма в России, его отпочковывания от ортодоксальной диалектики развития, а значит, и для его последующего перерастания в универсальный эволюционизм.

«Современное естествознание, – пишет И. Черникова, – приходит к пониманию эволюционного процесса как универсального, включающего в себя человека как составляющую и специфический фактор эволюции» (Там же, с. 63). При такой постановке проблем глобального эволюционизма остается только шаг к его трансформации в универсальный эволюционизм. Но этот шаг невозможно сделать при отсутствии эволюционного объяснения истории, без рассмотрения проблем эволюционной экономики, без создания общей теории эволюции. В этом отношении универсальный эволюционизм выступает как процесс универсализации глобального эволюционизма.

Если глобальный эволюционизм нацелен главным образом на обобщение эволюционных достижений естествознания и рассмотрение глобальных проблем человечества то универсальный эволюционизм, опираясь на усилия, предпринимаемые в рамках глобального, направлен на создание универсальной эволюционной картины мира и реформирование как миропонимания, так и миросозидания человечества. Поэтому глобальный и универсальный эволюционизм нельзя отождествлять. Но их не следует и противопоставлять.

Значительным достоинством книги И. Черниковой является то, что она строит свою концепцию глобального эволюционизма не только на теории самоорганизации (как мы это наблюдали в книге Э. Янча «Самоорганизующаяся Вселенная» и в многочисленных трудах И. Пригожина, Г. Хакена и их последователей), но и с учетом попыток распространения на космическую эволюцию некоторых наработок биологического эволюционизма, в частности – дарвиновской теории отбора. Это особенно важно сегодня, когда в период очередного кризиса дарвинизма все чаще раздаются голоса скептиков, требующих доказательств эффективности отбора как фактора биологической эволюции. В науках о неживой природе накапливается все больше фактов, свидетельствующих об эффективности отбора в эволюции космических, геологических, химических систем. Еще более велико значение отбора и конкуренции в эволюции социальных систем. Отбор универсален, как и сама эволюция, и главное доказательство его эффективности состоит в том, что эволюция вообще происходит и в ее развертывании отбираются системы, наиболее эффективно организующие движение внутри себя, получение из среды всегда ограниченных ресурсов, продляющие благодаря этому свое существование и образующие тем самым определенную преемственность после своей неизбежной гибели.

Конечно, галактики, «конкурирующие» за звезды или звезды, вступающие в «конкуренцию» за газопылевые облака, подвержены совсем иным формам отбора, чем живые организмы, вступающие в конкуренцию за пищевые ресурсы или предпринимательские структуры, выходящие на рынок со своими товарами. Но во всех этих случаях происходит отбор тех, кто при данных обстоятельствах наиболее пригоден к существованию. Все, что существует, проходит проверку эволюцией, и результатом этой проверки является отбор того, что выдержало испытание на способность к продолжению существования. Отбор не всегда поддерживает лучшее. Но отсеивая непригодное к существованию и проходя через массу случайностей, он в конечном счете подбирает то, что обладает преимуществами в конкурентной борьбе. Но сами эти преимущества создаются не только отбором, они формируются при содействии отбора самодвижением, самоорганизацией, самопреобразованием в самих постоянно изменяющихся материальных системах, адекватностью их реакций на внешние воздействия. Неадекватное разрушается. Эта адекватность является предпосылкой приспособления, а переживание наиболее приспособленного выступает предпосылкой развития и прогресса.

Попытки распространить теорию отбора на неживую материю предпринимались уже с возникновение учения Дарвина. Г. Спенсер рассматривал естественный подбор как изменение структуры по линии наименьшего сопротивления. Создатель «организационной науки» А. Богданов в начале XX века рассматривал отбор как фактор, способствующий реализации принципа оптимального конструирования. Способность отбора не только в специфических формах, но и в качестве универсально фактора поддерживать образование устойчивых структур, оптимально использующих энергию, подчеркивал Э. Янч. Было предложено немало и других объяснений роли отбора в функционировании универсального механизма эволюции.

Понятие универсального эволюционизма стало распространяться в российской науке с 1988 г. Судя по всему, термин «универсальный эволюционизм» впервые употребил доцент кафедры философии Горьковской высшей партийной школы Владимир Кутырев в статье, опубликованной в журнале «Природа». Во всяком случае, из этой статьи данный термин заимствовал Н. Моисеев, который придал выработанному им варианту универсального эволюционизма системный характер и в наибольшей степени способствовал тому, что в российской философии и науке идея универсального эволюционизма приобрела широкую поддержку и высокий авторитет.

Как ни парадоксально, будучи автором термина «универсальный эволюционизм», Владимир Кутырев явился первым критиком и принципиальным противником идеи универсального эволюционизма. Если американский профессор Э. Янч строил свою эволюционную концепцию на синтезе идей самоорганизации и коэволюции, то В. Кутырев прямо противопоставлял идею коэволюции комплексу идей универсального эволюционизма. Его программная статья так и называлась: «Универсальный эволюционизм или коэволюция?» (Кутырев В.А. Универсальный эволюционизм или коэволюция? – Природа, 1988, № 8, с. 4–10).

Кутырев признает огромное и все возрастающее значение универсализации эволюционизма в современной науке. «Распространение идей эволюции в последние 10–15 лет, – констатирует он, – напоминает триумфальное шествие. Почти все отрасли знания объявили себя эволюционными. Если бы в науке было принято проводить хит-парады, то в пятерке популярности оказались бы работы, так или иначе связанные с проблематикой эволюционирования. Эта ситуация нашла терминологическое отражение: теперь в литературе часто говорят о «глобальном эволюционизме». Учитывая, что идеи направленного развития прочно внедрились в термодинамику, микро– и астрофизику, в космологию и многие другие области науки, более правильно, по-видимому, называть его универсальным эволюционизмом… Универсальный эволюционизм – своего рода парадигма фундаментальной науки конца XX века, оказывающая огромное влияние на все другие сферы культуры» (Там же, с. 4).

Признав таким образом универсальный эволюционизм, по существу, основой миропонимания современной науки, оказывающей огромное влияние на все сферы культуры, В. Кутырев в то же время ощущает дискомфорт от распространения научного мировоззрения на культуру. Он чувствует потребность поставить какой-то заслон, создать барьер для такого распространения. Кутырев стремится замкнуть научное мировоззрение внутри науки и помешать его распространению на общественную, массовую среду. Зачем? Что есть настолько плохое в научном мировоззрении, чтобы это могло стать основанием для запрета на его распространение за пределы наших знаний о реальном мире? Уж не приведет ли, упаси Бог, распространение истины к развращению юношества, в чем в свое время обвинили Сократа?

«Следует ли, – задается вопросом автор статьи, – признавать однозначное соответствие между внутринаучной и мировоззренческой, общекультурной ролью эволюционного подхода? Как он преломляется за пределами науки и есть ли ему альтернатива? Если да, то в чем она? Иными словами, должен ли, имеет ли право эволюционный подход быть поистине глобальным и универсальным? Скажу сразу: я считаю, что нет. Не умаляя значения эволюционного подхода в научном познании, постараемся понять направленность его распространения на всю культуру, вред подобного расширительного толкования и противопоставить ему в качестве парадигмы идею коэволюции, которая выражает ориентацию на всеобщность (универсальность) движения, а не развития материи (Там же, с. 4–5). Согласно Кутыреву, эволюционный подход, базирующийся на прочном фундаменте научного знания, должен ограничиться сферой науки, но допускать знание в культуру – Боже сохрани! Культуру необходимо сохранить в невежестве и заблуждении.

Итак, первое, что не устраивает в идее универсального эволюционизма ее как бы крестного отца – это приверженность философского мышления к признанию всеобщности, атрибутивности не только движения, но и развития. Это, по мнению, В. Кутырева, влечет за собой признание всеобщности прогресса. «Ядром установки на всеобщность развития, – полагает он, – фактически оказывается установка на «прогрессивное развитие»… Универсальный эволюционизм – это прогрессизм» (Там же, с. 4–5).

То, что универсальный эволюционизм как идеология инновационного общества связан со стратегией развития, делающей ставку на достижение прогресса, а не на свертывание развития и остановку экономического, научно-технического и общественно-политического прогресса – совершенно верно. Но то, что универсальный эволюционизм влечет за собой признание всеобщности прогресса и выступает как прямолинейный, некритический прогрессизм, не соответствует действительности.

Универсальный эволюционизм связан с признанием возможности прогресса и возможности только на его основе последовательно разрешать даже неразрешимые на данном уровне развития глобальные проблемы, а отнюдь не с убеждением во всеобщности прогресса или в разрешении всех проблем только на базе технического прогресса. Всеобщность эволюции не означает ни всеобщности прогресса, ни автоматического разрешения по мере прогресса всех человеческих проблем. Прогресс также необходимо регулировать, не допуская, чтобы прогресс техники и материального обеспечения вступал в конфликт с прогрессом человечности, сопровождался ростом цивилизационного варварства и разрушением природы. К сожалению, возможности для глобального регулирования пока еще слишком слабы, но они могут возрасти только на основе дальнейшего прогресса. Антипрогрессизм, выражаемый автором статьи и многими его единомышленниками, есть тупик в развитии глобального мышления, чреватый тупиком в развитии цивилизации. Он есть такое же проявление цивилизационного варварства, как и загрязнение природной среды, на которое он постоянно ссылается в качестве аргумента, оправдывающего страх перед прогрессом. Он есть проявление агрессивного традиционализма, который стал необычайно популярен в России в результате крушения советской формы подстегивания прогресса.

Антипрогрессизм как программа лишает человеческую цивилизацию всяких перспектив, обрекает человечество на унылое существование посреди всяческих запретов и ограничений, очень напоминающих порядки «реального» социализма. Кто не верит в прогресс, тот не имеет будущего. Традиционалисты живут прошлым, у них фобия к инновациям. Человек не может просто выживать. Он хочет надеяться на лучшее. Поэтому традиционалистское стремление остановить прогресс есть не что иное как ретроградная утопия.

Универсальному эволюционизму В. Кутырев противопоставляет традиционалистское понимание коэволюции. При этом он говорит правильные слова: «Понятия комплекса, коэволюции – важнейшая ступень в обеспечении эффекта целостности сложных систем. Они применимы к пониманию как мировоззрения, так и науки, междисциплинарного взаимодействия в ходе коллективных исследований, взаимодействия общественных, естественных, технических форм знания» (Там же, с. 10). Под этим призывом усилить коэволюционную составляющую в развитии цивилизации можно подписаться. Но как можно отрывать коэволюцию от универсальной эволюции, противопоставлять ее идее прогресса? Идея коэволюции как неотъемлемая часть эволюционизма должна служить прогрессу цивилизации, а не препятствовать ему. Коэволюция цивилизации с природой, на которую постоянно ссылаются традиционалистски мыслящие экологисты, может быть осуществлена только на базе гуманистически направленного и постоянно стимулируемого прогресса, а не за счет остановки прогресса на нынешнем уровне, на котором возможности для такой коэволюции пока еще слишком ограничены. Разумеется технический прогресс в тех регионах, где он разрушает экологию и препятствует коэволюции, необходимо существенно притормаживать как регулирующими, так и ограничительными мерами. Это нужно делать именно во имя прогресса человеческой цивилизации, а не вопреки ему.

Серьезным возражением против универсального эволюционизма и его стремления к распространению научно обоснованного мировоззрения является тезис о несводимости мировоззрения к науке, четко сформулированный В. Кутыревым. Он пишет:

«Человеческая практика отнюдь не ограничивается научной. Раздувание роли последней неизбежно приводит к сциентизму, типичным проявлением которого является концепция универсальной эволюции. Сциентизм не учитывает, что во взгляде на мир (а шире – во взаимодействии с ним) так или иначе воплощаются господствующие в обществе ценности, представления о Добре и Красоте. Человеческие отношения к миру являются не только познавательными, но и чувственными, духовными, художественными. В формирование мировоззрения вносят вклад искусство, моральные и правовые нормы, политические интересы и т. д. Будучи бытийным проявлением личности, мировоззрение выражает ее устремления и жизненные ориентации. Люди никогда не обладают абсолютным знанием, поэтому мировоззрение дает им энергию убеждения и веры, которые возмещают неполному теорий и позволяют действовать» (Там же, с. 9–10).

Все это совершенно верно, кроме обвинения универсального эволюционизма в сциенистской ограниченности и попытках свести всякое мировоззрение к его научной составляющей, насадить сциентизм во всякое мировоззрение. Цель современных эволюционистов совсем иная. Мы стремимся достучаться до сознания людей с различными точками зрения на жизнь, на мир и показать им, как в действительности он, этот мир устроен и как можно построить жизнь, руководствуясь знаниями и стремлением к истине, и не иллюзиями и предрассудками. Мы предлагаем согласовать веру со знанием, а не с мифами и фантазиями давно прошедших веков.

На глобальном, общечеловеческом уровне универсальный эволюционизм есть стратегия решения глобальных проблем, стратегия развития инновационного общества, альтернативная традиционализму, пригодному для решения проблем традиционных обществ. Универсальный эволюционизм связан с распространением общечеловеческих ценностей и отстаиванием прав человека, ограничиваемых и ущемляемых в традиционных обществах. На конкретно-человеческом уровне он есть стратегия жизни человека, стремящегося устроить жизнь в инновационном обществе, жить по истине, в соответствии с идеалами гуманности, демократической упорядоченности и свободы.

Универсальный эволюционизм есть распространение системы научных истин на область культуры, в сферу человеческого мировоззрения. Каждый волен отвергнуть истину со всеми вытекающими отсюда последствиями для жизни и деятельности. Универсальный эволюционизм есть форма адаптации современного человека к вызовам, трудностям, стрессам и перегрузкам инновационного общества, такая форма адаптации, которая позволяет смотреть правде в глаза, а не зарывать голову в песок, открывает новые перспективы, позволяет принять за основу жизнедеятельности и отстаивать мораль терпимости, свободы и человечности, а не мораль ксенофобии, запретов и ограничений. Этика ответственности приходит на смену этике зависимости.

В этом отношении универсальный эволюционизм как раз противоположен позитивистскому сциентизму и сухому рационализму. Позитивистский сциентизм с самого начала был связан с ущемлением прав философии на интегральное объяснение мира, характеризовал саму возможность такого объяснения как устаревшую метафизику. Позитивистский сциентизм был антиисторичен. Он пытался сформулировать раз навсегда установленные и во всем пригодные логико-методологические основы научных исследований. Позитивистский сциентизм за системой многоуровневых абстракций, необходимых для конкретных исследований, не видел целого, в сфере мировоззрения он распространял формальный рационализм, способствовавший лишь обоснованию эгоистического поведения и безудержной гонке за материальным благополучием. Такой рационализм и связанный с ним формализм так же сковывал человеческий разум, как и традиционалистские мифы, фобии и проявления иррационализма. За сухостью теории он не видел зеленого древа жизни.

Универсальный эволюционизм есть не только научное, философское, но и общекультурное явление. Он не ограничивается неверием в истинность мифологического миропонимания, а распространяется и на область веры. Поэтому мы в этой книге предлагаем систему научной веры, ибо только вера, основанная на знании, может помочь человеческой культуре противостоять внутрицивилизационному варварству и помочь людям своими творческими усилиями сделать себя и окружающий мир лучше, чем они были до сих пор.

Культура, уходящая от истины, неизменно впадает в бескультурье и приводит к торжеству варварства в любой цивилизации. Говоря о ценностях, Добре и Красоте, В. Кутырев забыл упомянуть Истину. И это не случайно. Он пытается придать ценностям вневременный, независимый от развития истины и социальной реальности, внеэволюционный характер. Это типично традиционалистский взгляд в сфере учения о ценностях, в аксиологии. Но истина не является посторонней по отношению к ценностям, добру и красоте. Перед людьми постоянно встают судьбоносные вопросы о том, что есть истина, об истинности ценностей, добра и даже красоты.

Ибо открытие новых истин побуждает нас к переоценке ценностей. Заблуждающееся стремление к добру оборачивается наихудшим злом. За внешней красивостью, в глянцевой оболочке может скрываться поистине безобразное. Истину на бытовом уровне каждый постигает сам. Истину же на общечеловеческом уровне можно добыть только на основе научных знаний. Универсальный эволюционизм есть способ соединить истины индивидуального сознания с истинами накопленных человечеством реальных, а не мифологизированных знаний. Конечно, путь истины труден, как и сама человеческая жизнь.

Комплексный подход к решению глобальных проблем, коэволюцию, сотрудничество, диалог, которые В. Кутырев рассматривает как альтернативы универсальному эволюционизму, на самом деле выступают как формы его проявления и реализации.

Наиболее значительный вклад в развитие идей универсального эволюционизма в России внес авторитетный российский ученый Н. Моисеев, заимствовавший сам термин из статьи В. Кутырева. Концепцию Н. Моисеева мы рассмотрим в следующем разделе.

00.3. Универсальный эволюционизм в трактовке Н. Моисеева

Понятие универсального эволюционизма в России часто связывают с именем Никиты Моисеева, который поднял его на щит, обсуждал в своих многочисленных работах и буквально «заразил» этим комплексом идей других исследователей. Эволюция мышления Н. Моисеева в направлении универсального эволюционизма началась с его участия в разработке теории глобальных проблем – научном движении 70-х – 90-х годов XX века, признанным лидером которого в России был философ Иван Фролов. В вычислительном центре Академии наук под руководством Н. Моисеева была разработана система компьютерных моделей для имитации динамических процессов эволюции биосферы. Это позволяло подвести конкретно-научную базу под философское осмысление глобального экологического кризиса и обосновать новый подход к изучению экологических процессов планетарного масштаба. Такой подход открывал возможности для научно достоверной прогностики эволюции биосферы во взаимодействии с ускоряющимся развитием антропосферы и для выдвижения рекомендаций по их целенаправленной эволюции. Это был своеобразный трамплин, отталкиваясь от которого можно было совершить высокий прыжок к исследованию глобального, а затем и универсального эволюционизма. Совершая этот «прыжок», Моисеев во многом оставался естествоиспытателем, опирался в философской сфере на методологию физико-математического и синергетического моделирования.

«На определенном этапе исследований и стабильности биосферы, которые с начала 70-х годов велись в Вычислительном центре АН СССР, – объясняет Моисеев свой приход к идее универсального эволюционизма, – я пришел к пониманию необходимости выработки достаточно общей исследовательской программы, содержащей, помимо методологических средств, определенную концептуальную картину мира. Именно с такой утилитарной целью я предпринял попытку построить схему мирового процесса самоорганизации… Позднее я стал называть эту схему «универсальным эволюционизмом», термином, который уже использовался в литературе» (Моисеев Н.Н. Универсальный эволюционизм (Позиция и следствия) – Вопросы философии, 1993, № 3, с. 3 – 28, с. 3).

Заимствовав термин их работы Кутырева, на что Моисеев неоднократно указывает в разных работах, он расширил эту схему, или конструкцию, отраженную в книге «Алгоритмы развития» и носившую первоначально вспомогательный характер, и она переросла в центральную концепцию нового исследования, лежащего «на границе естествознания и философии» (Там же).

Ограниченная, неполная, а значит, и недостаточная универсальность первоначальной схемы эволюционизма Моисеева, лежащей на границе естествознания и философии, проявляется сразу, как только он начинает развивать эту схему на философском уровне. Это все-таки больше естественнонаучный, чем философский эволюционизм. Сам Моисеев называет свою схему физикалистской, поскольку «в ее основе лежат взгляды, традиционные для физики и всего современного естествознания» (Там же, с. 5). Это обнаруживается в отношении Моисеева к креационистской доктрине и вере в сверхъестественное. Он пишет:

«Принципиально существующая неопределенность и роль чувственного начала в наших представлениях об окружающем мире является одновременно и источником веры в сверхъестественные силы, – точнее, множественности вер. Каждая из религий – явление историческое, но религиозное чувство, почва для взрастания веры в силы сверхъестественные, по-видимому, органически присуща человечеству. И будет ему сопутствовать, пока оно существует во Вселенной. Но конкретный человек может им обладать или не обладать – это уже другой вопрос… В силу понимания этих обстоятельство я не могу себя считать атеистом. Но в то же время я могу отнести себя к тем, кого естественно назвать «не-теистом». У меня нет достаточных эмпирических и логических оснований считать отсутствующим начало, недоступное моему разуму. Но нет и внутреннего ощущения в необходимости его существования» (Там же).

Эволюционизм, сомневающийся в универсальности эволюции и допускающий существование сверхъестественного за пределами эмпирических и логических оснований, не может считаться универсальным. Он ограничивается системой естественных наук, которые не находят в сфере своих исследований ничего сверхъестественного и сверхэволюционного. Физикалистский подход Н. Моисеева к существованию сил за пределами эволюции ограничивается, как он сам подчеркивает, бритвой Окама, предписывающей не умножать сущностей без надобности, а также тезисом Лапласа, который на вопрос Наполеона о том, почему он не нашел в его книге идею Бога, ответил, что такой гипотезы ему не потребовалось (Там же).

Понятно, что подобная позиция означает лишь изящный уход от вопроса об универсальности, о всеобщности эволюции. За этим уходом стоит все же совершенно определенный ответ, только публично не афишируемый: мы не знаем, что существует за пределами чувственного начала наших представлений, и не можем этого знать. Такая позиция получила в истории философии название агностицизма, который в марксистской традиции характеризовался как стыдливый материализм. Мы не разделяем фанатического, агрессивного отношения марксизма к религии, приведшему к подавлению свободы совести и репрессивному насаждению атеизма. Не разделяет его и Моисеев.

«Относясь с глубоким уважением к любым искренним убеждениям, – замечает он, – я полагаю и воинствующий атеизм, и любого вида фундаментализм и фанатизм в равной степени несовместимыми с принципами цивилизованного общества» (Там же). В этом Моисеев совершенно прав, но он незаметно для себя подменяет вопрос об универсальности эволюции и возможности существования сверхъестественного с точки зрения универсального эволюционизма вопросам о цивилизованном отношении к свободе совести и свободе веры. В этом отношении Моисеев мыслит как стыдливый эволюционист.

Нам незачем стыдиться своего эволюционизма. Напротив, мы гордимся им и верим в его колоссальные возможности для интеллектуального обеспечения гуманистического развития инновационного общества. Стыдливый эволюционизм не может быть универсальным. Это эволюционизм локальный, ограниченный естественнонаучной методологией и эмпирией. Универсальный же эволюционизм возводит во всеобщность всю систему человеческих знаний о мире и практических отношений с этим миром. Он опирается не только на естествознание, но и на всю систему гуманитарных наук, включая теорию и историю религий, воспроизводящую эволюцию религиозно-мифологической картины мира, на эволюционное объяснение истории человеческих обществ, на эволюционную экономику, политологию, логику, этику, эстетику, лингвистику, педагогику, искусствоведение и так далее.

Мы не просто нигде не находим ничего сверхъестественного, кроме как в мифологизирующем мышлении, подстегиваемом соответствующей психологической установкой. Универсальный эволюционизм как целостное, системное, научно обоснованное мировоззрение вполне доказательно исключает самую возможность сверхъестественного как основы мифологического мировоззрения и утверждает происхождение абсолютно всего в мире посредством эволюции, и только эволюции. Универсально-эволюционное миропонимание зиждется на всем многообразии наших знаний, тогда как религиозное миропонимание – на многообразии мифологических представлений, также подверженных последовательной эволюции, но жестко ограниченных символом веры. Религиозно-мифологическое и научно-эволюционное миропонимание обладают совершенно разной гносеологической природой, их невозможно совместить на научной почве, их можно только разграничить, развести, что и осуществляется в процессе секуляризации и обращает их в предмет свободного выбора. Всякая попытка рассмотрения Бога как гипотезы кощунственна с религиозной точки зрения и несостоятельна с точки зрения научно-эволюционной. Научный креационизм также невозможен, как кентавр или химера, обретшие «виртуальную» реальность в древнегреческой мифологии.

Универсальный эволюционизм Н. Моисеева базируется прежде всего на признании системности, взаимной связанности всего со всем. «В основе той схемы, которую я называю универсальным эволюционизмом, – поясняет Моисеев, – лежит «гипотеза о суперсистеме». Вся наша Вселенная представляет собой некую единую систему – все ее составляющие между собой связаны» (Там же). Он рассматривает это положение как результат эмпирического обобщения, поскольку в нашем опыте ему ничто не противоречит. Таким образом, Моисеев рассматривает универсальный эволюционизм как основанный на гипотезе о суперсистеме, т. е. признании всеобщей взаимосвязи явлений. Преимущество гипотезы суперсистемы он видит в том, что «любые гипотезы о несистемном характере Вселенной непроверяемы в принципе, они не могут изменить следствий из гипотезы суперсистемы и поэтому на основании принципа Оккама должны быть отсечены» (Там же, с. 6).

Понимая, что к системности Вселенной и всеобщей взаимосвязи явлений невозможно свести обоснование универсального эволюционизма, Моисеев добавляет к этому принцип всеобщей изменчивости. Но этот принцип известен в философии со времен Гераклита, а принцип всеобщей взаимосвязи и системности бытия в классической форме был сформулирован Гегелем. Что же тогда нового вносит концепция универсального эволюционизма?

Н. Моисеев пытается объяснить это, опираясь на близкую ему естественнонаучную почву. Прежде всего, он переносит на неживую материю механизм действия дарвиновской триады: изменчивость, наследственность, отбор. Моисеев даже не уточняет, что наследственность можно рассматривать вне жизни только как преемственность, поскольку наследуемость как таковая в неживой природе отсутствует. Дарвиновские механизмы он считает наиболее простыми, поскольку он, видит в них проявления однозначной детерминации. К классу дарвиновских механизмов он относит механические взаимодействия.

«Поскольку в окружающей нас реальности, – рассуждает Моисеев, – все и всегда подвержено действию случайностей и неопределенностей, то даже в случае процессов дарвиновского типа нельзя говорить о полной детерминированности. Можно лишь видеть тенденции, если угодно, «каналы эволюции». Примерами подобных процессов являются процессы селекции животных или движение космического аппарата. Этими свойствами обладает множество процессов, с которыми мы имеет дело в повседневной жизни и которые позволяют нам как-то предвидеть результаты наших активных действий и делать их целенаправленный выбор. Таким образом, механизмы дарвиновского типа являются основой сознательной деятельности человека» (Там же, с. 7).

Насколько правомерно такое смешение дарвиновской теории с механистическим детерминизмом, проблемой «канализации» эволюционных процессов и детерминацией человеческой деятельности, пусть судит читатель. Определенное рациональное зерно в их сближении есть, ибо все они суть проявления движения на макроскопическом уровне материи. Но они представляют принципиально различные формы движения, а соответственно, и совершенно различные по своему действию механизмы. Отбор действует и в неживой природе, но совершенно по-другому, чем в борьбе за существование активно стремящихся к выживанию организмов. То же можно сказать и об изменчивости и наследственности. Дарвиновские механизмы не проще, а сложнее физико-механических.

Другим типом механизмов эволюции, выделяемых Моисеевым, являются процессы, которые он называет бифуркационными. Действие таких процессов, как подчеркивает Моисеев, принципиально непредсказуемо. При описании таких механизмов Моисеев ссылается на Леонарда Эйлера и Анри Пуанкаре, предложивших математическое описания бифуркаций, но совершенно не принимает во внимание многочисленные и получившие широкую известность работы создателя синергетики Германа Хакена. По-видимому, Моисеев был в этот период с ними незнаком или знаком понаслышке, поскольку свою концепцию универсального эволюционизма он связывает с теорией самоорганизации. Не был он знаком, по-видимому, и с теорией неравновесной термодинамики Ильи Пригожина, поскольку, упоминая далее второй закон термодинамики, он совершенно не касается интерпретации этого закона в термодинамике открытых систем, хотя и приходит к выводам, сходным с выводами Пригожина.

Бифуркационные механизмы, согласно Моисееву, в отличие от дарвиновских, присущи эволюции сложных систем. Чем сложнее система, тем больше возникает в ней бифуркационных переходов, т. е. явлений быстрой и коренной перестройки характера развития системы. Бифуркационные механизмы являются выражением стохастичности мира. Они определяют непредсказуемость и необратимость эволюции (Там же, с. 8). Действительно, чем сложнее система, тем менее прямолинейно она реагирует на внешние воздействия. Но утверждение о связи сложности системы с ее предрасположенностью к бифуркационным переходам довольно спорное.

Системы с высокоразвитыми регулирующими механизмами, как правило, способны избегать бифуркаций и катастроф, при которых порядок, поддерживаемый в данной системе, идет вразнос. Например, демократические социальные системы, в которых приобретают перманентный характер реформы и разнообразные институциональные регуляторы типа сдержек и противовесов, оказываются несравнимо более устойчивыми, нежели тоталитарные и жестко авторитарные режимы, изменения в которых запускают бифуркационные механизмы и часто приводят к социальным катастрофам. К тому же дарвиновские механизмы в их дарвинистском, а не в специфическом моисеевском понимании, действуют на уровне живой природы, тогда как бифуркационные изменения характерны прежде всего для явлений динамического хаоса в неживой природе, где порядок образуется непосредственно из хаоса и носит крайне примитивный, неустойчивый характер. Разумеется, бифуркации и катастрофы происходят и в живой природе, и в социальных системах, но здесь возникновение бифуркационных состояний сдерживается регулятивными механизмами поддержания порядка и его последовательного преобразования. Моисеев же настаивает на существовании «еще одной важной тенденции – уменьшении стабильности систем по мере роста их сложности» (Там же, с. 10). О существовании противоположной тенденции он совершенно не задумывается. Это также свидетельствует об узости, неуниверсальности его эволюционного мышления.

Третья группа эволюционных механизмов, выделяемых Моисеевым, называется им механизмами сборки. «Природе свойственна кооперативность, – полагает он, объединение элементов в системы. В результате у образующейся системы могут возникать новые свойства» (Там же, с. 8). Получается, что системы образуются главным образом за счет сборки элементов, поскольку природе присуща устремленность к кооперации, а не путем выработки элементов внутри развивающихся систем.

В качестве наиболее яркого примера такой сборки Моисеев приводит действие второго начала термодинамики. Но самосборка диссипативных структур, исследованная И. Пригожиным, вытекает не непосредственно из второго начала термодинамики, а из термодинамики открытых систем, способных сбрасывать энтропию, т. е. беспорядочное движение во внешнюю среду. Непосредственно же из второго начала термодинамики вытекает не структурное упорядочение, а накопление беспорядка и эволюция вспять, к распадению всякой упорядоченности и тепловой смерти Вселенной. В чем же тогда состоит эволюционное значение эффекта сборки?

Моисеев объясняет это так. Будучи одним из наиболее фундаментальных законов физики, второй закон термодинамики не имеет значения для отдельных частиц, отдельных молекул. «Он проявляется только на уровне их совокупностей: лишь при достаточном количестве взаимодействующих частиц возникают принципиально новые системные свойства. Возникает возможность ввести новую характеристику системы – энтропию, а также обнаружить, что она возрастает со временем. Это типичный результат «сборки», возникновения новых системных свойств окружающего мира» (Там же, с. 9).

Пример крайне неудачный. Это пример скорее «разборки» существующих систем, чем сборки возникающих в процессе эволюции. Нарастание энтропии разрушает порядок, обеспечивающий «кооперативное» взаимодействие элементов внутри систем. В конечном счете каждая молекула движется беспорядочно. Моисеев прибегает к этому примеру без обращения к термодинамике открытых систем, в которой процесс принимает противоположное направление, не случайно. Его универсальный эволюционизм зиждется на идеях спонтанной самоорганизации и системности, он исчерпывается этими идеями. «В веке двадцатом, – пишет Моисеев, – во все большей степени в нас проникают идеи системности и самоорганизации (синергетики), которым мы придаем все более и более широкий смысл. Мы начинаем видеть новые взаимосвязи, и Вселенная в свете новых знаний и нового опыта предстает перед нами в качестве единой системы, которая эволюционирует как единое целое» (Там же, с. 18).

Поэтому к процессу самоорганизации Моисеев относит и деструкцию всякой организации. Конечно, универсальный эволюционный процесс включает как самоорганизацию, так и дезорганизацию, которая является предпосылкой новой самоорганизации. Но самоорганизация, как и в синергетике Хакена, понимается узко, как процесс структурообразования из динамического хаоса и столь же спонтанной деструктуризации после прекращения направленного притока энергии. При этом совершенно не принимается во внимание процесс генерирования порядка самоорганизующимися структурами, их роль в качестве источников и стимуляторов дальнейшей организации. Если бы эволюция исчерпывалась спонтанной, хаотической самоорганизацией и столь же спонтанной, хаотической дезорганизацией и деструктуризацией, никакой прогресс не был бы возможен.

Эволюционизм, базирующийся на синергетических процессах и ограничивающийся ими, не может быть универсальным. Хаотическая самоорганизация, исследуемая синергетикой, является лишь предпосылкой структурно обусловленной организации и реорганизации. Сведение эволюции к спонтанному образованию связности и стохастическому образованию структурности представляет коренной недостаток эволюционизма XX века. И этот недостаток в полной мере присущ эволюционизму Н. Моисеева.

В физикалистски ориентированных представлениях о самоорганизации отсутствует саморегуляция, структурная самореорганизация и самомобилизация, которые составляют существенное условие всякой эволюции. И когда пытаются представления о самоорганизации, почерпнутые из физики, распространить на биологическую и социально-историческую эволюцию, получается не общая теория эволюции, которая выступает важнейшим достижением универсально-эволюционного миропонимания, а лишь еще одна форма редукционизма, т. е. объяснения более высокоразвитого, исходя из менее развитого.

Биффуркационный путь эволюционных преобразований явно абсолютизируется Моисеевым. Он рассматривает бифуркационные механизмы как переход от однозначной канализации развития к возникновению множества «каналов», причем выбор системой одного из каналов для последующего развития происходит в результате чисто случайного и совершенно незначительного события. Однако в реальности выбор «канала» подобным образом осуществляется только в крайне примитивных системах типа турбулентного движения газов и жидкостей, где сложность определяется крайней неустойчивостью системы и оборачивается образованием хаотически организованных вихрей.

В высокоразвитых сложных системах как правило, т. е. в огромном большинстве случаев даже в крайне неустойчивом, переходном состоянии системы движение по одному из каналов оказывается настолько более подготовленным преемственностью развития, а силы, которые концентрируются в структурах, обеспечивающих образование этого «канала», настолько превосходят возможности других «каналов», что никакие случайности не могут поколебать движения по этому каналу. Необходимость не просто пробивает себе путь через огромную массу случайностей и не только повышает вероятность событий, способствующих своему осуществлению. Необходимые, эволюционно назревшие изменения приводят к таким формам структурообразования, которые в конечном счете (но не прямо и непосредственно) организуют основную массу случайностей и делают иной путь развития вообще невероятным. Такой путь проявляет себя лишь в альтернативных тенденциях, в «сослагательных наклонениях» исторических процессов.

Значение случайностей в эволюции не так велико, как это казалось создателям естественнонаучных теорий XX века, погруженных в исследование стохастических процессов. Из того, что эти процессы допускают только вероятностные описания, следует лишь то, что они находятся в состоянии динамического хаоса. Значение случайностей не так велико, потому что в процессе эволюции неизбежно складываются структуры, организация которых при данных обстоятельствах конкурентоспособнее, чем у их конкурентов. Признание этого обстоятельства не означает возврат к механистическому детерминизму. Оно связано с переходом к эволюционистскому детерминизму, учитывающему роль случайностей и стохастических процессов в качестве меры хаотичности, которая всегда присутствует в любом порядке, в любой структурной организации и сопровождает, и разнообразит, и видоизменяет путь реализации любой эволюционно обусловленной необходимости. При этом необходимое осуществляется как результирующая бесчисленного множества случайностей, что и создает видимость, будто она возникает из случайностей, состоит из них.

В признании малых случайных флуктуаций, возникающих в биффуркационных состояниях, основой выбора пути развития сложны систем, их самоорганизации и эволюции, проявляется основной методологический недостаток не только физикализма Моисеева, но и теории самоорганизации, принятой в синергетике.

Биффуркационные состояния и случайные отклонения возникают в эволюции постоянно. В этом Моисеев и сторонники связанных с синергетикой подходов совершенно правы. Но в огромном большинстве случаев ход развития сложных систем направляется не малыми случайными флуктуациями, а большими конкурентными преимуществами последовательно эволюционирующих мобилизационных структур.

В книге «Восхождение к разуму» (Моисеев Н.Н. Восхождение к разуму. Лекции по универсальному эволюционизму и его приложениям – М.: Изд. АТ, 1993 – 192 с.) Моисеев вновь определяет универсальный эволюционизм как схему, представляющую собой рафинированный физикализм и пытается объяснить, исходя из этой схемы, все многообразие эволюции. «Универсальный эволюционизм, синергетика, теория самоорганизации, – полагает он, – все эти термины почти синонимы. Они отражают наше представление о всех тех процессах, которые идут «сами по себе», без целенаправленности «указующего перста» (Там же, с. 26).

Действительно, синергетика как теория самоорганизации раскрывает один из аспектов спонтанного самопреобразования и возникновения первоначальной упорядоченности из динамического хаоса. Но для универсального эволюционизма этого недостаточно. Структурные преобразования сложных систем различного уровня организации не сводятся к хаотичной самоорганизации. Они включают сложные структурные реорганизации, при которых в зависимости от исходных структур совершается переупорядочение прежнего порядка. Такое переупорядочение не охватывается синергетикой и физикалистской схемой самоорганизации вообще.

Как же может физикалистски ориентированный «универсальный» эволюционизм подниматься от физико-химических к биологическим и социальным процессам, имеет ли он право на распространение своей схемы для постижения эволюции в живой природе и в обществе? Н. Моисеев отвечает на этот вопрос следующим образом:

«Универсальный эволюционизм позволяет рассматривать развитие мирового эволюционного процесса во всех его измерениях… Ничто живое не способно нарушить законы физики или химии и в то же время принципы отбора, определяющие развитие живого вещества, т. е. законы развития живого мира, не сводятся только к законам развития физики или химии (более точно – мы не можем, а может, и не умеем их сводить к тем фундаментальным законам, которые изучают эти дисциплины)» (Там же, с. 37). К тому же, как определяет Моисеев, «плавное, почти предсказуемое» развитие эволюционного процесса, которое мы условимся называть дарвиновской эволюцией» (Там же, с. 28) составляет, по его мнению, более низкий уровень эволюции, чем бифуркационные и кооперативные механизмы, подчиняющиеся фундаментальным законам физики и химии.

Конечно, с такой именно физикалистской и наивно-редукционистской трактовкой универсального эволюционизма мы никак не можем согласиться. Когда тела движутся под действием гравитации, например, падают с высоты на землю с ускорением 9,8 м/сек2, они полностью находятся под действием закона физики вне зависимости от того, живые они или неживые. Но их эволюция включает эти законы лишь в эволюционно преобразованном, подчиненном виде. Поэтому ни о каком сведении биологической эволюции к фундаментальным законам движения в неживой природе не может быть и речи. Дарвиновская эволюция в понимании самого дарвинизма, а не в «физикалистском» понимании, неизмеримо сложнее физико-химического уровня эволюции.

Предпринятая Н. Моисеевым попытка построения философии истории с позиций эволюционизма зиждется на тех же основаниях. Он понимает историю как синергетический процесс, в котором необходимо отделить универсальное от индивидуального. Универсальное изменяется относительно медленно и включает характеристики процессов самоорганизации, которые физики называют адиабатическими инвариантами динамических процессов. «Такой подход, – сознается автор, – это тоже своеобразная форма рационализма, рожденного современной неклассической наукой, поскольку автор неспособен принять что-либо иное, кроме физикализма» (Там же, с. 70). Но неспособность, как и незнание – плохой аргумент.

Конечно, некоторые полезные аналогии можно таким образом использовать. Но объяснение истории с помощью физики вряд ли можно назвать эволюционным. Моисеев видит различие только в активной деятельности людей, участвующих в исторических процессах. В действительности же это различие является именно универсальным.

Н. Моисеев был талантливым ученым и оригинальным мыслителем, которому мы обязаны широким распространением понятия универсального эволюционизма. С его подачи это понятие приобрело широкую популярность в российском научном сообществе, вошло практически во все учебники по философским вопросам естествознания. Но предложенная им физикалистская схема не может считаться по-настоящему универсальным эволюционизмом. Она остается физикализмом, распространенным на сферы, где любые физические и химические процессы лишь обслуживают специфические формы эволюции.

Что же касается учебников, изданных в России по философским проблемам естествознания, воспринявшим у Н. Моисеева идею универсального эволюционизма и существенно развившим, переработавшим ее, мы придаем им исключительное значение. Они выполняют, как правило, не только обучающую, но и просветительскую роль, распространяя научно-эволюционное, гуманистическое мировоззрение, наставляя студенческую молодежь в духе самостоятельного мировоззренческого поиска, насыщая знаниями как основой для избавления от предрассудков. Из трех десятков изученных нами учебников по данной проблематике только один содержит притянутое за волосы теологическое, креационистское толкование научных фактов. Но и она испаряется, как только автор учебника переходит к изложению фактов.

Конечно, одних учебников недостаточно. Необходимо широкое просветительское движение, мобилизуемое научной верой.

00.4. Универсальный эволюционизм и угроза экологического апокалипсиса

Определенной вехой в развитии универсального эволюционизма в России явился выход в 2011 г. книги «Идея эволюции в биологии и культуре» (М.: Канон+, 2011 – 640 с.). В книге представлен цвет российской науки – крупнейшие философы, генетики, экологи, биологи-эволюционисты и культурологи. Она представляет собой своеобразный дискуссионный клуб, в котором сторонники синтетической теории эволюции в биологии спорят с ее противниками, дарвинисты – с антидарвинистами, убежденные прогрессисты – с ярыми традиционалистами. Уже в предисловии к книге признанный лидер российской философии Вячеслав Степин охарактеризовал идею эволюции как фундаментальную универсалию культуры, прошедшую в разных вариантах через всю историю последней и во многом определившую «характер и специфику человеческого понимания бытия и его познания» (Там же, с. 6). Это предопределило особую важность концепции универсального эволюционизма, формирование которой, как отмечает Степин, явилось закономерным следствием современного решения задач, связанных с осмыслением «совместной и сопряженной эволюции природы и человека, биосферы и ноосферы, природы и культуры» (Там же).

Мы хотели бы заострить внимание читателей на двух статьях из этой книги, представляющих альтернативные взгляды на реализацию принципов эволюционизма. Одна из них рассматривает проблемы глобального эволюционизма с позиций традиционалистского экологизма, а другая стремится наметить перспективы развития цивилизации с позиций универсального эволюционизма. Обе статьи очень типичны как проявления поляризации российской ментальности на крайний традиционализм и инновационный эволюционизм. Первая из этих статей написана Л. Фесенковой и Е. Дерябиной (Фесенкова Л.В. Дерябина Е.Д. Экология в дискурсе эволюционных проблем – в кн.: Идея эволюции в биологии и культуре – М.: Канон+, 2011, с. 477–494).

В самом начале статьи авторы подвергают резкой критике общепринятые модели «устойчивого развития» и представления о «ноосферном» пути развития человечества. Отрицание столь уважаемых и авторитетных концепций потребовало, безусловно, немало смелости и даже отчаяния. Авторы считают, что ни о каком устойчивом развитии не может идти речи, если каждый шаг в экономическом и научно-техническом развитии человеческой цивилизации сопровождается не просто загрязнением окружающей человека среды, а гибельным для биосферы углублением общепланетарного экологического кризиса.

Следует отметить, что и концепция устойчивого развития, и концепция ноосферы В. Вернадского вполне удовлетворяют не только современных эволюционистов, но и экологистов традиционалистского толка, усматривающих в этих концепциях альтернативу бурно развивающемуся инновационному обществу и трактующих устойчивость развития и торжество разума на планете как необходимость общепланетарного регулирования развития дабы избежать экологической катастрофы. Спор идет лишь о формах и пределах такого регулирования. Конечно, предупреждения экологов о надвигающейся экологическом апокалипсисе полезны для эволюции общественного мнения в различных странах, как и предупреждения ученых о надвигающемся ядерном апокалипсисе были полезны для его предотвращения в период ядерного противостояния сверхдержав.

Если бы не усилия ученых-экологов, поддержанные общественностью, правительства и парламенты развитых стран никогда не решились бы на столь решительные меры по регулированию экономического развития с целью улучшить состояние природной среды, которые были предприняты в этих странах с конца 1960-х годов и привели к достаточно серьезным, эмпирически регистрируемым результатам. Концепции устойчивого развития, коэволюции, ноосферогенеза учитывали позитивный, хотя и не вполне достаточный характер этих результатов и были направлены на их последовательное, эволюционное расширение и углубление. Устойчивость развития ни в коей мере не означает его остановку и прекращение.

Вместе с тем в экологическом движении наблюдалась и маргинальная струя, за идеологическими установками которой скрывалось традиционалистское неприятие прогресса как такового, ужас перед проблемами инновационного общества, стремление повернуть эволюцию вспять и возвратиться к привычным стереотипам не только взаимоотношений человека с природой, но и патриархальных взаимоотношений между людьми. Проблемы оптимизации взаимоотношений человека и природы подменяются распространением панических настроений, которые легко подхватываются массовым сознанием и приобретают все большую популярность. Возникает парадоксальная ситуация: с одной стороны потребительское отношение к жизни и безудержная гонка за материальными благами подстегивает столь же безудержную гонку за расширением производств и соответствующее угнетение природной среды, а с другой от тех же потребителей со всех сторон слышатся лицемерные причитания о вредности прогресса и приближении катастрофы. Катастрофизм присущ потребительски ориентированным личностям, поскольку их образ жизни чреват разнообразными катастрофами, и прежде всего – со здоровьем.

Весь этот комплекс проблем поднимают авторы статьи. Согласно их представлениям, экологическая катастрофа уже наступает, деградация природной среды приняла глобальный, а вскоре примет и необратимый характер, природа гибнет, а вслед за гибелью природы неизбежно последует и гибель человечества. То, что предпринимает человечество для предотвращения собственной гибели, авторы считают совершенно недостаточным, даже неприемлемым как в концептуальном, так и в практическом плане. Ни концепция ноосферы Вернадского, ни концепция устойчивого развития, которыми ограничивается концептуальное обеспечение защиты биосферы, не обладают, по мнению авторов, достаточным побудительным потенциалом для решения возникших проблем.

Характеризуя концепцию ноосферы В.И. Вернадского, Л. Фесенкова и Е. Дерябина пишут:

«В.И. Вернадский считал, что разум вписан в эволюцию, развивается по ее законам и выполняет ее цели. Отсюда вытекает неодолимость возникновения ноосферы как закономерного этапа развития биосферы. Ноосферой – сферой разума – ученый называет биосферу, преобразованную разумной деятельностью человека. Разум (по Вернадскому) – высшая стадия разумной и целесообразной природоустроустрояющей силы. Он должен совершенствовать сферу своего обитания по законам эволюции, превращая биосферу в ноосферу. При этом предполагается, что процесс ноосферогенеза явится одновременно и духовным совершенствованием человека… Современные представления о ноосфере имеют своим источником взгляды В.И. Вернадского на роль научной мысли как планетарного фактора и наступления эпохи разума, которая сменит современное несовершенное сознание человечества» (Там же, с. 477).

Авторы статьи считают эту концепцию утопией, а связанные с ней надежды – несбыточными мечтами. Столь же утопичными они считают и взгляды современных отечественных ученых, базирующиеся на концепции ноосферы, и, в частности, точку зрения Н. Моисеева на необходимость создания новой нравственности, соответствующей требованиям ноосферогенеза, и положение В.И. Степина о человеке как закономерном и естественном этапе в развитии Вселенной, ответственном за состояние мира, в который он погружен. Не верят авторы статьи и в наступление новой духовной реформации и выработки новой системы ценностей как предпосылки неосферогенеза, на возможность которой указывает В. Степин (Там же, с. 478).

Даже взгляды А. Печчеи, одного из основателей и теоретиков Римского клуба, в рамках которого было выработано представление о пределах роста и экономического развития человеческой цивилизации, не удовлетворяют авторов статьи. «А. Печчеи, – замечают они, – ориентируется на представления о разумной и гуманной природе человека. В своих проектах трансформации сознания они (т. е. теоретики Римского клуба – Л.К.) опираются на его внутреннюю доброту, на утверждение, что все злое в нем связано с социальным воздействием, что человек по природе добр и альтруистичен. Отсюда вытекают провозглашенные ими идеи «гуманистического сознания» и гуманистической революции» (Там же, с. 480).

В своем неприятии упований на изначальную гуманность, разумность и альтруистичность природы человека либо на реформацию сознания и появление нового нравственного начала, пробуждающего ответственность за состояние природы, авторы статьи совершенно правы. Природа человека двойственна, она включает и разумное, и животное начала. На протяжении многих тысячелетий люди убивали друг друга, чтобы получить ресурсы для своих сообществ, покорить и поработить других людей. Тем более естественной для них была и остается война против природы, из которой они испокон веков выкачивали ресурсы, оставляя после себя пустыни.

Но они же своим трудом создавали новую природу, и не только искусственную, но и естественную. Они возделывали поля, сажали деревья, заботились о прирученных ими животных. Человек способен и губить природу, и воссоздавать ее. Он способен воссоздавать и дикую природу, если это соответствует его потребностям и интересам. Поэтому не следует уповать на возникновение нравственности и разумности, противоречащей потребностям и интересам. Ноосферогенез напрямую зависит от мобилизации потребностей и интересов, направленных на оздоровление окружающей человека среды, восстановление и упрочение естественных механизмов самоорганизации биосферы. Совершенно иначе рассуждают авторы статьи с присущей им традиционалистской ментальностью.

Источник заблуждений и необоснованных надежд, мешающих осознанию подлинных масштабов грозящей катастрофы, они видят в вере в созидательную силу разума, в прогресс, в возможности эволюции человека, которую разделял В. Вернадский и которая в наше время получила обобщенное выражение в идее универсального эволюционизма.

«Такой подход к проблеме человека, – считают они, – опирается на мировоззренческие представления о едином, универсальном законе природы, в котором человек с его разумом составляет вершину прогрессивного развития материи. Сегодня такая установка получила название глобального (универсального) эволюционизма. Эти представления основаны на эволюционном мировоззрении, и в этом качестве они включились в массовое сознание современности и получили широчайшее распространение в современном менталитете» (Там же, с. 481).

Одновременно с универсальным эволюционизмом как современным итогом развития научного мировоззрения авторы развенчивают и сам путь, идя по которому европейское научно ориентированное мышление пришло к осознанию универсальности эволюции и связанной с ней идеей прогресса.

«Такое понимание человеческой природы, – напоминают Л. Фесенкова и Е. Дерябина, – сформировалось еще в эпоху Просвещения и Нового времени. Это человек Гольбаха, Руссо и Вольтера. Оно широкого распространилось в общественном менталитете XIX–XX веков и было подхвачено современной экологической мыслью. Таким образом, в основании столь модной сегодня модели ноосферы лежит старинная, рационалистическая концепция человека» (Там же, с. 481).

Стремясь изобразить европейский рационализм как старинную, т. е. ныне, в эпоху глобального экологического кризиса устаревшую модель развития, авторы забывают о том, что эта модель отвечала реальному прогрессу общества, достигнутому в Новое время и пришла на смену религиозно-креационистской утопии, господствовавшей в эпоху Средневековья, согласно которой Апокалипсис и Страшный Суд положат конец погрязшему в грехах человечеству и катастрофическим путем установят Царство Божие во веки веков.

Чтобы показать утопичность именно научно-рационалистической модели развития, авторы подчеркивают ее близость с утопическими проектами создания идеального общества:

«Многочисленные учения о будущем справедливом обществе возникали на протяжении нескольких столетий. Поражает единообразие представлений о человеке в этих утопических проектах. Разные страны, разные эпохи, а представления о человеке – одни и те же. Везде за основу принимается его гуманная и разумная природа, способность построения идеального общества на рациональной основе. Эти представления столетиями живут в сознании людей разных эпох и разных стран. По-видимому, они возникают как результат архетипической потребности человека в самоутверждении и в надежде на торжество справедливости в идеальном обществе будущего, т. е. как проекция человеческих надежд и желаний» (Там же).

Соответственно, и любые представления о позитивном характере эволюции человеческой цивилизации, по мнению авторов, столь же утопичны, они базируются лишь на проекции человеческих надежд и желаний, они опираются не на науку, а исходят «из мировоззренческого представления о человеке, не требуя теоретического обоснования» (Там же).

Л. Фесенкова и Е. Дерябина правы в одном: нельзя научные прогнозы и научно-эволюционное мировоззрение строить на принципах хэппи-энда, счастливого конца, который фатальным образом ожидает человечество, которое рано или поздно возьмется за ум, вспомнит о своей гуманной природе и построит идеальное общество всеобщего сотрудничества и справедливости. Подобные представления действительно построены лишь на вере, и притом на утопической, а не научной вере. Научное прогнозирование и научные представления об эволюции человеческой цивилизации должны учитывать сложившиеся глобальные угрозы и вероятность наступления их негативных последствий, чтобы формировать реалистичные стратегии их предупреждения и преодоления.

Последствия утопической веры в идеальное общество будущего мы уже испытывали на себе, живя в обществе, которое строило коммунизм посредством тотального насилия над свободой и правами человека. Мы и сейчас еще испытываем последствия и преемственность этой утопии. Всякая утопия, будучи реализована, обращается в антигуманную антиутопию, за исключением разве что тех утопий, которые призваны как-то реально украсить человеческую жизнь (например, утопия города-сада, созданная архитекторами XX века).

Однако авторы статьи далеки от понимания того, что любые утопии носят антиэволюционистский характер, что неутопические, эволюционистские представления о перспективах человечества построены совсем на иной основе и включают совсем иную, связанную с научно-эволюционным миропониманием, реалистическую веру. Такие представления отражают результаты реального прогресса в природе и обществе, рассматривают человечка не только как разумное, но и прогрессирующее по мере прогресса цивилизации существо.

Неверно утопически трактовать и прогресс, ибо всякий прогресс неизбежно связан с неким относительным регрессом, а всякое развитие – с определенной деградацией. Да и могло ли быть иначе: ведь всякому движению вперед в эволюции неизбежно сопутствует изменение того, что было до этого, а значит, и нарушение того, что устоялось ранее. Развитие инновационного общества влечет за собой расставание с многими преимуществами общества традиционного, что травмирует консервативное сознание. Но это не означает, что мы должны останавливаться и перестать двигаться вперед. Более того, любое замедление интенсивного развития цивилизации, продиктованное стремлением ограничить научно-технический прогресс, повлекло бы за собой в сложившихся условиях лишь дальнейшее ускорение экстенсивного развития, расширения устаревающих производств, что привело бы к еще более тяжким последствиям для состояния биосферы.

Авторы статьи считают неэффективными все меры, реализуемые в мире для защиты природной среды, и непродуктивными, недостаточными, даже чисто паллиативными усилия, предпринимаемые для улучшения ситуации в этой сфере. В мире нет недостатка в проведении разнообразных широковещательных мероприятий. Постоянно проводятся экологические конференции, совещания, симпозиумы, дискуссии о правах природы, публикуются призывы лидеров ведущих стран мира, авторитетных политиков, ученых, представителей культуры, издается множество книг и журналов экологического направления, создаются различные консультативные правительственные и неправительственные органы по охране окружающей человека среды. Во всем этом, как считают авторы, проявляется больше «экодемагогии», чем реальных результатов.

Но несмотря на это, глобальная экологическая ситуация на планете продолжает ухудшаться. По мнению авторов, человечество уже перешло пределы роста и не может сохранять принципы устойчивого развития, поскольку находится вне области устойчивости. «Отмечена нарастающая деградация окружающей среды: истощение озонового слоя, изменение климата, потеря биоразнообразия, активизация процессов опустынивания и обезлесения. Это значит, что антропогенные воздействия на окружающую среду, которые не должны превышать определенного предела – хозяйственной емкости биосферы, были превышены» (Там же, с. 483).

Таким образом, экологический апокалипсис не только на подходе, он согласно авторам, уже наступил, хотя его заметили только экологисты. Соответственно характеризуются и реальные достижения в области экологии, которые даже самые консервативные экологисты не могут не признавать:

«В мире произошел огромный сдвиг в создании инфраструктуры по охране окружающей среды. Развиваются мощные национальные программы по глобальной экологической политике в большинстве стран. Создана государственная программа «Глобальные изменения природной среды и климата» и в России. И тем не менее экологическая общественность вынуждена констатировать, что результаты этих масштабных мероприятий непродуктивны» (Там же).

Кто же виновен в непродуктивности всех мероприятий – и реальных, и идеологических? Наряду с философами, верящими в возможность разумно организованного прогресса, виноваты, по мнению авторов статьи, прежде всего представители крупного бизнеса. «Призывы беречь природный мир остаются лишь на бумаге. Научные разработки, доказывающие губительность революционного самоуправства по отношению к природе, не принимаются во внимание руководством большинства стран мира. Интересы монополий оказываются сильнее… Сегодня нужно говорить не о разумности человечества в целом, а о групповых интересах промышленных магнатов планеты – главных виновников агрессии против природы» (Там же, с. 484, 482).

Здесь проявился основной стержень апокалиптических рассуждений по поводу экологических проблем. Он выходит за пределы собственно экологии и пролегает в области антикапиталистической ментальности, которая широко распространена в традиционалистской ментальности во всем мире и очень популярна в постсоветской России с ее весьма своеобразным развитием предпринимательства и сохранением множества мешающих нормальному развитию тоталитарных предрассудков. Техногенная цивилизация, проникнутая духом предпринимательства, инноваций и прогресса, источник благосостояния народов, спаситель от холода и голода, производитель высококачественных товаров и услуг, материальная основа человеческого комфорта, удобства, быта, удовлетворения потребностей, процветания экономики, мощи государства объявляется врагом человечества, разрушителем его существования, предпосылкой его неизбежной гибели

При этом сами радикальные экологисты отнюдь не отказываются от благ цивилизации, которые создают и предоставляют конкурирующие между собой «монополии», «промышленные магнаты», использующие в полной мере достижения научно-технического прогресса, инновационного менеджмента, обеспечивающие работой и высоким заработком миллионы наемных работников, а своей налогооблагаемой базой – финансирование социальных программ и тем самым – реализацию той социальной справедливости, какая только возможна в рыночной экономике без массового распространения иждивенчества на шее у налогоплательщиков.

Согласно убеждению авторов статьи, никакой научно-технический прогресс в принципе неспособен привести к улучшению или хотя бы к стабилизации сложившейся ситуации. Наоборот, он только будет усиливать дальнейшую техногенную экспансию в окружающую среду, распространение в ней ранее неведомых для нее веществ и т. д. «Сознание общества, – восклицают они, – загипнотизировано техническим прогрессом. Современный человек находится во власти технократического мышления, которое порождает идею неограниченных возможностей преобразования не только природы, но и собственного, и телесного, и психического статуса» (Там же, с. 486).

Но именно достижения современной науки дают для этого вполне серьезные основания, хотя ожидания от генной инженерии и химических технологий скорых и невероятных «чудес», безусловно, сильно преувеличены. А с другой стороны, бурное развитие в наше время информационных технологий уже творит настоящие чудеса, которые и не снились пророкам и чародеями. Губит природу не сам по себе научно-технический прогресс, а его варварское использование в сложившихся объективно экономических условиях. Несмотря на все успехи цивилизационного развития, та цивилизация, которая существует на нашей планете, все еще имеет слаборазвитый характер. Она обеспечивает огромным массам людей потребительское существование, но пока не в силах пробудить в них широкие возможности для творческой эволюции.

Земная цивилизация уже достаточно сильна, чтобы создать возрастающие угрозы для среды своего обитания, но она все еще слишком слаба, чтобы без ущемления прав человека на достойное существование осуществить тотальное оздоровление окружающей человека среды, глобальное восстановление ущемленных человеком прав живой природы. Но многое мы можем сделать уже сейчас. Суть того, что можно сделать, заключается не в том, чтобы ограничить экономическое развитие, создать заслоны для развития научно-технического прогресса, как это предлагают радикальные экологисты, а совсем наоборот – повысить интенсивность экономического развития и направить во все возрастающих масштабах достижения инновационной экономики и научно-технического прогресса на оздоровление окружающей человека среды и восстановление естественных механизмов эволюции биосферы.

А что же предлагают авторы анализируемой нами статьи, раскритиковав, и притом с некоторой долей справедливости, все, что предлагается и делается для спасения природы в объективно сложившихся условиях? Охарактеризовав в качестве утопий все существующие мировоззренческие предпосылки для эволюционных преобразований в сфере защиты природной среды, авторы опять же связывают реальное изменение кажущейся им почти безнадежной ситуации с коренным преобразованием мировоззрения.

«Итак, задача, которая стоит сегодня перед экологией, ясна, – подводят итог своим размышлениям Л. Фесенкова и Е. Дерябина, – осуществить переворот в массовом сознании, переделать сознание миллионов и миллиардов, изменить их мировоззрение, обеспечить смену поведенческих норм и ценностных ориентиров. Масштабы – планетарные» (Там же, с. 487).

Но не утопия ли это? И почему же преобразование мировоззрения в духе развития ноосферы авторы характеризуют как утопию, а свой проект внедрения экологического мировоззрения в массовое сознание они позиционируют в качестве альтернативы утопическому подходу? Чтобы преодолеть вполне основательные сомнения в реальности поставленной задачи, они сравнивают предлагаемый ими переворот в массовом сознании с массовой перестройкой общественного сознания при распространении христианства. Провозглашенные христианством идеалы добра и любви обеспечили переход к новому мировоззрению и новым поведенческим нормам. Авторы признают несоизмеримость норм и ценностей, жизненных целей и задач, принятых в христианской религии с теми, что связаны с современным эволюционным мировоззрением, в том числе и экологическим. Поэтому они предлагают подвергнуть коренной перестройке не что иное, как современный глобальный, универсальный эволюционизм. Мы обязаны Л. Фесенковой и Е. Дерябиной очень хорошим определением того значения, которое универсальный эволюционизм приобретает в современном миропонимании и осмыслении современных общественных проблем и в интеллектуальном обеспечении их практического разрешения. Они пишут:

«Наше мировоззрение пропитано эволюционными представлениями о мире. Современный эволюционизм – это не только совокупность научных теорий и их обобщения. Это – образ бытия, находящегося в состоянии развития, это и эволюционное мышление, и умонастроение, в котором выражается стремление осмысливать мир в терминах процесса и становления» (Там же, с. 490).

Превосходно сказано, не правда ли? А вот как в представлении авторов соотносятся основополагающие идеи религиозного и универсально-эволюционистского мировоззрения:

«В средневековом мировоззрении идея Бога являлась основополагающей установкой. Это был центральный объяснительный принцип мира, вне которого все теряло свой смысл. В современном мировоззрении эту роль выполняет образ глобальной эволюции – целостного эволюционного процесса, в ходе которого последовательно развиваются первоначально объекты неорганического мира, затем органического мира и, наконец, мира социальных систем. Глобальный эволюционизм задает объяснительные и смысловые ориентации нашей эпохи. Он лежит в основании идеи единства мира. Считается, что глобальный эволюционизм является основой современной картины мира» (Там же, с. 491).

Но если все это верно, то как, и, главное, зачем следует ломать глобально-универсальную эволюционную картину мира, чтобы подвести ее под специфически выстроенное экологическое мировоззрение? Авторы стремятся «исправить» универсальный эволюционизм, дополнив его представлениями о замкнутой цикличности и жесткой иерархичности, присущей, как они полагают, системным особенностям эволюции биосферы. Но будет ли такой «исправленный» ампутацией идеи прогресса эволюционизм действительно эволюционизмом? И сможет ли он отразить эволюцию биосферы и положение в ней человека?

«Трансформация глобального эволюционизма, – поясняет Л. Фесенкова и Е. Дерябина, – должна начаться с популяризации системного взгляда на мир, ориентированного на «функциональные» взаимодействия между частями целого и иерархическое строение системы, с распространения этих взглядов в массовом сознании… Человек лишь элемент, лишь частичка целого, лишь винтик в общем устройстве – биосфере. Его существование вне биосферы так же бессмысленно, как существование крышки от чайника без чайника. Системный подход акцентирует внимание на гармоничности и целесообразности природы, несет ощущение зависимости от нее и чувство неразрывной связи с ней… Эти представления существенно изменят образ универсального эволюционизма» (Там же, с. 492).

По этому поводу можно сказать следующее. Системный подход составляет весьма существенную сторону универсального эволюционизма, так что нет никакой нужды заново вводить его для нужд экологического сознания. Но он понимается именно эволюционно, а не в виде некоей застывшей иерархии, в которой человек – всего лишь винтик, зависимая составная часть, крышка от чайника. Человек – не винтик и не крышка от чайника. Он не занимает раз и навсегда отведенное ему место в природной эволюции.

Человек сам есть эволюция, преобразующая и оптимизирующая природу и самого себя. Он содержит в себе потенциал творческой эволюции, хотя и может проявлять его только в рамках объективно, эволюционно сложившихся условий, в рамках уровня развития своей цивилизации. Да, человек зависим от природы. Но его задачей является не только вписаться в сложившиеся в ней циклы, в иерархию разворачивающихся в ней процессов, но и оптимизировать свои взаимоотношения с ней. А это, к ужасу консервативных экологистов, предполагает, хотя и очень осторожное, но все же существенное вмешательство в ее процессы.

Земная биосфера на протяжении миллионов и миллиардов лет изменялась и приспосабливалась к вмешательству космических, геологических, геоклиматических процессов. Суть испытываемых сегодня человечеством экологических проблем состоит в том, что человеческая цивилизация становится столь же мощным катастрофическим фактором воздействия на биосферу, как и те, что уже были в ее истории. И притом, возможно, еще гораздо более мощным. «Нужно понять, – совершенно справедливо утверждают Л. Фесенкова и Е. Дерябина, – что дело не только в истреблении видов животных, вырубке лесов и в нарастающем загрязнении мирового океана, а что дело в нарушении стабильности глобальных биосферных циклов и биоценозов планеты» (Там же, с. 491).

Испытав в своей нелегкой истории немало катастроф, биосфера приспособилась к ним и не только выжила, но и с присущей ей гибкостью и адаптируемостью всего живого не только не погибла, но и обеспечила все ускоряющийся прогресс жизни и породила человека – вершину ее эволюции, выше которой она, безусловно, подняться неспособна. Сегодня биосфера безусловно деградирует как под действием варварски организованной цивилизации, так и в результате того, что ее эволюционный потенциал, возможно, подходит к своему исчерпанию. Это факт. Но человек не может позволить себе вписаться в деградацию биосферы, которую его цивилизация принимает и ускоряет.

Человек не может оставаться слишком долго катастрофическим фактором, подобным тем, которые ранее нарушали стабильность биосферы и стимулировали либо подавляли ее эволюцию. Не может потому, что это подрывает основы существования его и его цивилизации, угрожая исчерпанием природных ресурсов и их главного компонента – свежего воздуха, чистой воды и здоровой среды обитания. Человек будет не только приспосабливаться к земной биосфере, как на этом настаивают узко мыслящие экологисты, но и во все возрастающих масштабах приспосабливать ее к себе. А для этого необходимы громадные, несоизмеримые с сегодняшними возможностями и все возрастающие затраты труда на оздоровление и регулирование биосферы.

Подобно тому, как в современной рыночной экономике механизмы саморегулирования рынка сочетаются с демократически направляемыми механизмами государственного регулирования, в отношениях человека с биосферой необходимо оптимальное сочетание саморегуляции и разумно направляемого регулирования. Для этого необходимо очень большие пространства выделять для восстановления саморегулирующихся механизмов дикой природы. Как быстро и эффективно природа восстанавливает свои силы, показывает опыт создания зон отселения людей на территориях Украины и Беларуси в результате чернобыльской катастрофы. В ужасающих человека условиях радиоактивного загрязнения плотность распространения здесь высших растений и животных превысила все научно обоснованные ожидания и прогнозы.

Воспроизводительная сила живой природы несоизмеримо выше, чем это полагают катастрофистски мыслящие экологисты. Она разворачивается в геометрической прогрессии, как это вслед за Мальтусом показал Дарвин в «Происхождении видов». Она ограничивается лишь наличием ресурсов и конкуренцией между видами. Это обстоятельство обеспечивает колоссальный запас прочности биосферы, хотя и он, конечно, не безграничен. Поэтому нужно дать воспроизводительной силе природы свободу для ее проявления, обеспечить ее необходимыми ресурсами, в том числе и прежде всего пространством, свободным от хозяйственной деятельности человека. А сделать это очень непросто. Наши города растут, население увеличивается почти в той же прогрессии, что и воспроизводительная сила природы, ибо в человеке заложена та же самая сила, обеспеченная ресурсами экономики. Земля дорожает.

Поэтому решение проблемы освобождения воспроизводительной силы природы от ее угнетения человеком может быть связана не с ограничением, торможением или даже остановкой экономического развития и научно-технического прогресса, а совсем наоборот, с интенсификацией экономического развития, которая позволит эффективно преодолевать экстенсивное расползание экономики, заполняющей все новые пространства и удушающей живую природу.

По мере интенсификации экономического развития становится возможным изымать из хозяйственного оборота достаточно большие территории, выращивать в них растительность и поселять в них животных, превращая их тем самым в зоны, свободные от вмешательства человека и способствующие защите прав дикой природы. По мере интенсификации экономического развития появляется и расширяется также возможность для оздоровления природной среды городов. Необходимо принять международно-правовые нормы по обеспечению роста городов соответствующим ростом территорий, отведенных под зеленые насаждения.

Только обеспечение наших городов в достаточном количестве лесными и садовыми массивами наряду с диверсификацией промышленности может способствовать оздоровлению окружающей человека городской среды. Свободный и здоровый человек невозможен без свободной и здоровой природы. Проблема озеленения городов на разных уровнях городского пространства весьма актуальная для нашего времени. Попытки ее решения предпринимались в истории человечества неоднократно. Наиболее яркими примерами таких попыток являются висячие сады Семирамиды в древнем Вавилоне и садовое искусство Японии. Интенсификация экономического развития не только позволяет высвободить для восстановления природы необходимое пространство, но и обеспечить работы по озеленению и воссозданию живой природы необходимой рабочей силой по мере высвобождения работников из промышленности. Это перераспределение трудовых усилий на воспроизводство живой природы могло бы в немалой степени способствовать решению проблемы роста безработицы.

А что же предлагают Л. Фесенкова и Е. Дерябина в качестве реализации своих взглядов на решение экологический проблем и соответствующее преобразование комплекса идей универсального эволюционизма? «Мы надеемся, – пишут они, – на создание нового общественного идеала, способного не на словах, а на деле изменить ценностную ориентацию человека. Внутреннее приятие новых ценностных регулятивов может заставить его идти против себя, против своих интересов, против личной выгоды хищнического отношения к природе. Это будет новое мировоззрение, налагающее запрет на разрушение нашей обители – биосферы» (Там же, с. 493).

Вот это как раз и есть чистейшая утопия. Заставить массовое сознание идти против себя, против своих интересов не просто нереально. Это еще и аморально. Люди хотят лучше жить, иметь перспективу в жизни. Они верят, что дальнейшее развитие цивилизации раскроет перед ними новые возможности, будет способствовать более полному удовлетворению их потребностей и интересов, обретению условий для более полнокровной, насыщенной и интересной жизни. Отнять у них надежду на это – значит убить в них стимулы к эффективному труду, жажду творчества и стремление к поиску нового. Это означало бы закат человеческой цивилизации, а не спасение природы.

Пропаганда отказа от благ цивилизации могла бы увлечь кучку идеалистов из интеллигенции, обладающих обостренным чувством вины и склонных к аскетизму. Но заставить массу людей идти против себя и своих интересов все-таки можно. Но не путем добровольного самоограничения, укорененного пропагандой оторванных от жизни идеалов и воспитанием противоречащих интересам чувств и побуждений, как это предполагают авторы статьи. Реализовать утопические проекты ограничения потребностей массы людей во имя установления экологического равновесия со средой можно только путем жестокого насилия над этими людьми, путем создания системы, которую мы называем экологическим тоталитаризмом.

В рамках, а точнее в тисках такой системы самым жестким ограничениям подвергнется все и все будет нормироваться и лимитироваться. Все сверхнормативное будет подвергаться жесточайшим запретам, а их нарушение – подвергаться жесточайшим наказаниям. Потребление любых ресурсов, количество пищи, использование электроэнергии, топлива, воды, рождение детей – все подвергнется четкой регламентации и законодательному оформлению. Чиновники экологического ведомства получат право вторгаться в вашу личную жизнь и контролировать ваше поведение, прослушивать телефонные разговоры и проводить визуальное наблюдение за происходящим в вашем жилище. Хотели бы вы иметь подобное будущее для себя и своих потомков?

Конечно, это всего лишь антиутопия, достойная пера профессиональных писателей-фантастов. Но так ли уж утопична эта антиутопия? Разве мы не жили в советский период в обществе, очень похожем на то, которое описал Оруэлл в своем романе «1984»? «Зато держава была сильная и ее все боялись», как это еще и сейчас оценивается в массовом сознании миллионов. Представим себе, что решение экологических проблем пойдет по пути ограничений на экономическое и научно-техническое развитие. Экономика все равно будет расти, чтобы обеспечить потребности растущего населения, но исключительно экстенсивным путем.

Встав на путь запретов и ограничений, невозможно прийти ни к чему иному, кроме как к дозированию самой жизни и войнам за ресурсы, к власти, распределяющей любые блага. Это и есть экологический тоталитаризм. Чтобы его избежать, необходимо не ограничивать, а наращивать развитие цивилизации, наращивая одновременно усилия цивилизации по оптимизации состояния биосферы. При этом некоторые разумные и строго дозированные ограничения все же необходимы. При чрезвычайных обстоятельствах могут стать необходимыми и чрезвычайные меры. Но главным и решающим средством предотвращения экологических катастроф и глобальной катастрофы является творческая эволюция человека и его цивилизации в инновационном обществе.

00.5. Универсальный эволюционизм и перспективы творческой эволюции человека

Возможности и перспективы творческой эволюции человека раскрываются в другой статье этого же сборника, непосредственно посвященной проблеме развития универсального эволюционизма – в статье М. Конашева «Эволюционная теории и эволюционная культура» (Конашев М.Б. Эволюционная теория и эволюционная культура – в кн.: Идея эволюции в биологии и культуре – М.: Канон +, 2011, с. 301–325). В ней автор развивает противоположные, альтернативные по отношению к статье Л. Фесенковой и Е. Дерябиной взгляды на эволюцию и перспективы взаимоотношений цивилизации и биосферы.

Эти перспективы он связывает не с распространением некоего особого экологического мировоззрения, основанного на самоограничении человека и противоречащего его экономическим потребностям и интересам, а с созданием и развитием прежде всего экологической экономики, ориентированной на воссоздание и оптимизацию естественных механизмов эволюции биосферы. Он рассматривает экологическую экономику как необходимый элемент эволюционной экономики, которая, в отличие от доэволюционной экономики, активно и целенаправленно формирует материальные предпосылки творческой эволюции человека. Конечно, «доэволюционная» экономика также постоянно эволюционирует, но она эволюционирует и воспроизводит человеческую цивилизацию и самого человека главным образом за счет природы, а не посредством совместного воспроизводства с ней.

«В доэволюционной экономике, – пишет М. Конашев, – человек воспроизводит самого себя и все ближайшие, необходимые условия своего существовании в основном за счет природы, причем его собственный вклад в это воспроизводство лишь частичен, и в этом своем воспроизводстве он все-таки все еще подчинен природе и не понимает причин этого подчинения, хотя уже осознает сам факт подчинения, например, в религиозной форме… В экологической экономике (а следом, соответственно, и в экологической культуре) природа уже не является лишь материальным источником, причем часто даровым или почти даровым, экономики, но уже становится и целью, продуктом» (Там же, с. 320).

Конечно, сам термин «эволюционная» экономика не вполне удачен. Но он выражает реальную тенденцию развития современной экономики к регулированию ее взаимоотношений с природой и к партнерским, а не командно-бюрократическим способам регулирования экономических взаимоотношений между людьми. Нет сомнения, что эта тенденция пока еще очень слаба. Но она уже проявляется и в экологическом законодательстве, и в методологии современного менеджмента, и в перераспределении доходов, направляемом на экологические и социальные нужды, и в широком развитии малого предпринимательства, и в опережающем росте промышленности высоких технологий.

Под «эволюционной» экономикой автор статьи имеет в виду направленность современной инновационной экономики на создание институтов и способов регулирования и саморегулирования, которые в перспективе способны помочь человеку овладеть эволюцией собственной цивилизации, а не оставаться ее «колесиком и винтиком», функциональным звеном, а в какой-то мере даже и жертвой.

М. Конашев вполне осознает опасности, возникающие при переходе от «доэволюционного» способа развития экономических отношений к «эволюционному». Средства производства экстенсивно разрастаются, а возможности для овладения эволюцией цивилизации, для усовершенствования и созидания человеческой эволюции пока еще слишком слабы, и возникает целый ряд угроз, связанных с бессилием человека в удовлетворительном разрешении глобальных проблем современности, в том числе и экологической проблемы.

«На этапе становления эволюционной культуры, – полагает Конашев, – когда собственная эволюция человека подвела человека к такому порогу, такой грани, перейти и преодолеть которую он может лишь поменяв сам модус своего бытия, сам тип своего воспроизводства с доэволюционного на эволюционный, когда все больше и больше главным предметом деятельности человека становится совершенствование всего окружающего мира и его самого, когда человек уже сознательно, целенаправленно созидает себя, свою собственную эволюцию и эволюцию всего доступного, всего зависящего от него, от этой его преобразующей, созидательной деятельности мира, кардинально меняется вместе с мерой его свободы и мера его ответственности. Ведь это уже вся свобода и вся ответственность человека, творящего эволюцию» (Там же, с. 321).

Разумеется, положения, защищаемые М. Конашевым и носящие строго научный характер, в то же время не вполне доказательны, а только гипотетичны и проникнуты глубокой гуманистической верой. Эта вера не религиозна, а научна, не утопична, а реалистична. Она исходит не из бесплодных мечтаний и фантазий о будущем, а из экстраполяции реальных тенденций, складывающихся в развитии современной цивилизации. Но этим тенденциям противостоят и другие, противоположные тенденции, исходящие из варварского состояния многих компонентов структуры цивилизации, и реализация этой веры будет зависеть от ее распространения, но и не только от веры, а еще и от способности таких разных человеческих сообществ к инновационному развитию экономики, демократии, гуманистической культуры.

Эволюционная гуманистическая культура – не плод праздных размышлений утопического сознания, она возникает по мере распространения научных знаний, научно ориентированного образования, она базируется на научно-эволюционном мировоззрении, на современном развитии демократии, правового государства и обеспечения прав человека. Демократия по своей природе гуманистична и эволюционна, проникнута ответственностью и реализуется в последовательных реформах. Она соответствует принципам научности, разумности и человечности. Но она всегда несовершенна, как несовершенен сам человек. Дальнейшее усовершенствование демократии зависит не только от развития демократических институтов, но и от способности людей встать на трудный путь самосовершенствования, проникнуться научно-гуманистической верой и эволюционной культурой. Только вкладывая ежедневный труд в свое психофизическое усовершенствование, человек может обрести совершенное здоровье и радость жизни. Только совершенствуя свою культуру, человек может повышать свои творческие способности и обретать нравственные силы для противостояния варварству и бескультурью. Только повышая уровень своей ответственности, он может становиться по-настоящему свободным и готовым к реальному улучшению собственной жизни, а не к созданию иллюзии такого улучшения в результате бесчестных поступков и подавления собственной чести и совести. Безответственность рано или поздно приводит к злоупотреблению свободой и к несвободному, варварскому образу жизни. Нет нужды в фантазиях о наказании с небес, человек наказывает себя, лишая себя свободы, заключая себя в тюрьму кажущегося материального благополучия, обладания властью и агрессивной безответственности.

«Только ответственность, – утверждает М. Конашев, – по-настоящему делает человека свободным. Безответственный человек – это тот же раб либо случая, либо своего собственного произвола. Человек же созидающий, в особенности созидающий эволюцию, – это человек уже по определению свободный, свободный в своем созидании и благодаря созиданию. Но именно поэтому же и ответственный за им созидаемое и созданное. Вот почему в частности, он больше чем любое, созданное им в своем воображении божество, свободнее и ответственнее его… Постулируемый человеком Творец не эволюционирует сам и не участвует в эволюции якобы созданного им мира. В отличие от него человек сам эволюционирует и, создавая эволюцию остального мира, эволюционирует вместе с ним» (Там же, с. 322).

В инновационном обществе способность человека творить собственную жизнь и окружающий его мир, безусловно, возрастает. Она возрастает по мере развития этого общества. Человек в инновационных обществах обретает невиданную ранее свободу, такую свободу, о которой не мог и мечтать и которой лишен человек традиционных обществ. Но от того, как распорядится человек своей свободой, зависит свобода других людей и их способность творить этот мир более гуманным и свободным, чем он был до сих пор. По мере того, как человек сам становится творцом, субъектом творения эволюции, он перестает быть тварью, объектом и жертвой стихийной эволюции. Становясь сам творцом, субъектом творческой эволюции и приобретая творческий образ жизни, человек последовательно и закономерно теряет веру в небесного Творца, орудием и тварью которого он считал себя во всех традиционных обществах.

Разумеется, на том уровне развития, которое сегодня достигло инновационное общество, люди еще очень сильно погружены в зависимость от стихийно возникающих обстоятельств их жизни и очень многие нуждаются в помощи свыше, не в силах справиться с этими обстоятельствами. Религиозная вера дает им надежду и спасение от горестей и неудач, от поражений и катастроф, от страхов перед болезнями и смертью в этом трагически разорванном и стихийно эволюционирующем мире. В этом состоит смысл и значение функционирования самых разнообразных церквей, мечетей, храмов и прочих домов Бога и религиозных институтов самого разнообразного профиля и назначения. Они внушают людям образы всеблагих существ, насыщают их сознание ощущением гармонии, которой они лишены в этом созданном эволюцией и постоянно травмирующем человека жестоком мире.

Но то, как создан этот мир, постоянно пробуждает даже у неистово верующих людей сомнении в существовании Божества. Религиозные философы и богословы придумывают всевозможные теодицеи, богооправдания, которые кощунственны с религиозной точки зрения и несостоятельны с научной. Они стремятся оправдать Творца, нарушая тем самым принципы неисповедимости Божьей воли и благоговейного преклонения перед Ним. Они попытаются объяснить и разумно аргументировать, почему всеблагой Творец создал такой плохой, жестокий, неразумный и негармоничный мир. В ход идет главный аргумент: Господь даровал людям свободу, а они избрали путь греха, изменив своему Создателю. Вот они и мучаются от собственной греховности. Сами виноваты.

М. Конашев пишет по этому поводу:

«Если постулируемый человеком Творец всемогущ и творит по своему произволу, по капризу и не отвечает перед своими созданиями за им содеянное, он безответствен и несвободен. Хуже того, он списывает на свои творения, прикрываясь обвинением в совершении так называемых грехов, свои промахи, недоделки и, так сказать, издержки своего творения. Человек же, созидающий эволюцию, безусловно, становится ответственным за все им содеянное, за все достижения и провалы этой эволюции. Он свободен постольку, поскольку он ответственен, поскольку он овладел законами и гармонией созидания, наукой и искусством творения, а точнее, сотворения, ибо в процессе этого созидания наряду с ним, вместе с ним участвует и весь окружающий мир» (Там же, с. 322).

Уже сама необходимость «оправдания» Бога возникает из косвенного признания естественности, эволюционности бытия. Бог не мог создать другой мир, поскольку этот мир был бы лишен естественности, свободы, самоопределения. Теодицея Г. Лейбница рисует этот мир как лучший из возможности миров. Но лучше этот мир может сделать только человек, осознавший эволюционное происхождение мира и ставший способным к его эволюционному усовершенствованию. Библия Ветхого Завета изображает образ Божий жестоким, деспотическим, карающей десницей, ревнителем, подавляющим свободу совести и приверженность к другим верованиям. В этом нашла отражение действительность исторического мира человека, проникнутого жестокостью, насилием, геноцидом.

В христианстве вера во всеблагого Творца дополняется гуманистическим принципом любви в ближнему и спасения от грехов посредством постоянного нравственного совершенствования. Это – огромный шаг вперед на пути эволюционного развития религиозной веры. Но христианский гуманизм утопичен, ибо невозможно любить всех без разбора. Любовь – интимное, индивидуальное чувство, и кто пытается любить всех, тот обычно никого не любит. Христианский гуманизм мотивируется служением Богу, а не стремлением сделать более свободным, развитым и гуманным человеческий мир. Альтернативу религиозному гуманизму составляет эволюционный гуманизм.

«Эволюционное мировоззрение, – полагает М. Конашев, – естественным и необходимым образом включая в себя представление об эволюционной свободе и ответственности человека, тем самым включает в себя и эволюционный гуманизм. Уже поэтому эволюционный гуманизм есть неотъемлемая часть эволюционной культуры» (Там же, с. 323).

Автор статьи рассматривает развитие человечности как эволюционный процесс, испытавший немало откатов и регрессов, но тем не менее всегда сопровождавший эволюцию человеческих сообществ. Он отмечает:

«Возникшая в ходе эволюции человечность, сначала еще у животных в виде проточеловечности как забота о потомстве, о других членах животной семьи, стаи и т. д., а затем уже как собственно человечность еще на ранней стадии эволюции самого человека, являясь первоначально продуктом чисто биологической адаптации, протокультурной, а затем и культурной эволюции человека, она также эволюционировала, развивалась вместе с человеком как его новое адаптивное качество, как его новая способность, не только дававшая ему эволюционные преимущества, но и возвышавшая, и возвышающая его над всем остальным биологическим миром. Несмотря на все регрессы и откаты в эволюции человека, человечность, ее развитие все более становятся одной из главных, а затем и главной сущностной тенденцией эволюции человека» (Там же, с. 324).

Прогресс человечности в той или иной форме сопровождал прогресс человеческой цивилизации, но он, разумеется, протекал не гладко и прямолинейно, проявляя себя на фоне самой жестокой бесчеловечности, возникавшей в почти дарвиновской борьбе за существование между человеческими сообществами и жесткой конкуренции за доступ к ресурсам власти и материального благосостояния между людьми. Именно прогресс человечности, опиравшийся на повышение возможностей человека по мере прогресса человеческой цивилизации, совершенно не учитывался так называемым социал-дарвинизмом и обозначил его бессилие в объяснении общественных процессов. Борьба за существование человечности против бесчеловечности составляет основное содержание человеческой культуры. Жажда человечности, потребность в ней всегда была одной из насущных потребностей человека, не менее важных, чем потребность в материальных ресурсах, в пище, одежде, жилище и комфорте. Она составляет самую суть человека как общественного существа. Не находя себе полного удовлетворения в общественной жизни, она вытеснялась в сферу культуры, реализовывалась в религии, в искусстве, в фантазиях и утопических проектах идеального общественного устройства.

Но по мере перехода человеческой цивилизации от традиционных общественных систем к инновационным потребность в человечности постоянно возрастает и получает все больше возможности для своего удовлетворения. Новая бесчеловечность, которая пронизывает инновационное общество на ранних стадиях его становления, только усиливает эту потребность. Эволюция человечности в инновационном обществе получает свое выражение в распространении демократии, защите прав человека, в отсутствии мировых военных конфликтов, в появлении более широких возможностей для самосовершенствования человека. Проявляется она и в принятии эволюционно продвинутыми и иновационно мыслящими людьми в качестве основы их мировоззрения добытых наукой истин и их системного обобщения в научно-философском учении универсального эволюционизма. Универсальный эволюционизм выступает не только в качестве рационального обобщения достижений всех конкретных наук, но и в качестве идеологии инновационного общества, открывающей путь к новому образу жизни, к эволюционному усовершенствование человека, к новой вере, базирующейся на знании, к новой человечности, находящей себе опору в эволюционной культуре и достижениях современной цивилизации.

М. Конашев раскрывает важный ракурс универсального эволюционизма, рассматривая его как теорию воспроизводства материальных систем. Он опирается при этом на теорию воспроизводства капитала и способов производства, предложенную К. Марксом. Разумеется, мы не можем рассматривать этого мыслителя XIX века в качестве основателя универсального эволюционизма или даже в качестве последовательного эволюциониста. Основанный Марксом марксизм был учением, носившим двойственный характер, включавший как эволюционные, так и откровенно антиэволюционные составляющие.

Но теория воспроизводства Маркса при всех проявлениях в ней антикапиталистической, антипредпринимательской ментальности, приводящей к совершенно неверным, утопическим и бесчеловечным проектам социальных преобразований антиэволюционного характера, содержит в себе ряд рациональных зерен, которые могут быть использованы для развития теории универсального эволюционизма. Это и пытается сделать М. Конашев, обобщая понятия производства и воспроизводства и распространяя их с известной долей условности на весь многообразно эволюционирующий мир.

«В этом случае, – пишет Конашев, – в самом первом, грубом приближении, материя в целом и ее отдельные формы представляют собой самопроизводства, а эволюция в целом и отдельные ее стадии и формы есть развитие этих самовопроизводств, переход между самовоспроизводящимися и саморазвивающимися материальными системами, и в то же время преобразование этих систем, происхождение одних таких систем из других, последующих из предшествующих» (Там же, с. 304).

Космос рассматривается с этих позиций как колоссальная «фабрика», производящая огромное разнообразие материальных систем. Эти системы самовоспроизводятся посредством четырех типов взаимодействии – гравитационных, электромагнитных, сильных и слабых. Затем они разрушаются и поглощаются другими, последующими системами, которые развиваются на базе предшествующих систем. Например, звезды воспроизводятся посредством поглощения водорода из газопылевых облаков, превращая их содержимое в ядерное горючее. Когда эти ресурсы истощаются, звезды в конечном счете превращаются в черных карликов – выгоревшие остатки некогда сияющих светил. Галактики самовоспроизводятся посредством гравитационного взаимодействия, «конкурируя» друг с другом за звездные ресурсы. При этом происходит и отбор наиболее устойчивых галактик, ядра которых обладают наиболее мощной гравитацией. Атомы любых веществ воспроизводятся за счет электромагнитных, сильных и слабых взаимодействий. И так далее. Способы производства и самовоспроизводства определяются в неживой природе характером физико-химических процессов.

Каждый такой процесс может быть представлен как своеобразная «технология», посредством которой осуществляется самовоспроизводство неживых систем. «В таких воспроизводствах, какими являются звезды, представляющие собой природные, естественные и самосозданные технологии, гелий и водород, вступающие в термоядерную реакцию, являются равно исходным сырьем, одновременно субъектом и объектом, данного воспроизводства» (Там же, с. 307).

На биологическом уровне развития материи появляется главный субъект воспроизводства – живой организм, стремящийся выжить, оптимизировать свою жизнедеятельность и, соответственно, способный к саморазмножению как новому, неизвестному в неживой природе способу самовоспроизводства. При этом преемственность развития, наличествующая и в самовоспроизводстве систем неживой природы, трансформируется в наследственность – способ воспроизводства живого вещества на основе технологий реплицирования рибонуклеиновых кислот.

В борьбе за существование виды организмов «изобретают» все новые технологии, позволяющие им не только воспроизводить самих себя, но и образовывать новые, более жизнеспособные и адаптированные в новых условиях виды, т. е. по существу, осуществлять расширенное воспроизводство живой материи. Для развития биосферы характерно огромное разнообразие таких технологий и огромное множество отличающихся между собой способов воспроизводства. М. Конашев выделяет несколько наиболее фундаментальных из них:

«В эволюции органического мира, биологической формы материи есть сразу несколько особых, биологических способов воспроизводства – воспроизводство видами, экосистемами, биосферой, биологической формы материи в целом самих себя… Так, бактерии для своего воспроизводства «научились» использовать кислород, другие химические элементы и соединения, став не только другими новыми видами, но и принципиально новыми типами бактерий, заселили самые разнообразные среды» (Там же, с. 305, 306).

Технологические инновации открывают возможности для формирования каждого нового вида как микроорганизмов, так и растений, и животных. По существу, каждый вид обладает своим собственным специфичным способом воспроизводства. Человеческий способ воспроизводства коренным образом отличается от способов воспроизводства видов животных, хотя как существо, обладающее биологическим телом, человек воспроизводит это тело сходным с животными способом. Человек как цивилизованное существо воспроизводит себя способом, включающим социально организованное производство и обмен. В инновационном обществе способ воспроизводства человека все больше опирается на достижения науки, на знание законов природы и создание на научной основе новой природы в виде искусственных веществ и даже существ. Эволюция человеческого способа воспроизводства подводит человека к новому барьеру в развитии человеческой цивилизации, за которым открываются и новые, невиданные ранее возможности, и новые опасности, угрожающие самому существованию человека.

«Перед человеком (человечеством), – считает М. Конашев, – встал жесткий, вполне в духе теории Дарвина выбор: либо начинать становиться действительным субъектом, созидателем, творцом собственной эволюции и эволюции всего доступного человеку мира, либо оставаться лишь объектом этих процессов, платя огромную, часто непомерную, с трагическими последствиями дань своим собственным предрассудкам, своему невежеству и своему эволюционному прошлому. К сожалению, сегодня, как и вчера, этот выбор, от которого все равно никуда не деться и никуда не уйти, по многим причинам так и не сделан… Человек достиг такой стадии, когда он оказался перед необходимостью не только признать факт эволюции, прежде всего, своей собственной, но и овладеть этой эволюцией. В противном случае его ожидает судьба многих других, уже вымерших или вымирающих видов». (Там же).

Правота этих сентенций автора статьи совершенно очевидна всем тем, кто непредвзято рассмотрит проблемы современной цивилизации. Страны, погрязшие в традиционализме, религиозном фанатизме и иррационализме социального мышления, сегодня все более отстают от передовых, развитых стран и в развитии науки, и в создании высоких технологий, и в развитии промышленности, сельского хозяйства, торговли, сферы услуг, и в благосостоянии основной массы населения. Получая огромные доходы от реализации энергосырьевых ресурсов они используют их крайне неэффективно. Эти средства растрачиваются главным образом на раздутое благосостояние верхушки традиционных обществ, а остаток этих средств поступает на удовлетворение иждивенческих ожиданий социальных низов. Результатом такой организации обществ являются массовые нарушения прав человека, социальная нестабильность, склонность к революционным потрясениям, т. е. то, от чего давно ушли страны с развитой инновационной экономикой.

Побочным продуктом традиционных обществ выступает и религиозный терроризм. Экономисты сегодня рассуждают о феномене «ресурсного проклятия», нависшего над странами с богатым природным энергосырьевым потенциалом, закрепляющим их традиционалистские общественные порядки. К сожалению, этому проклятию сегодня подвержена и Россия. Когда это было, чтобы Россия отставала в промышленном отношении от Китая? Это национальный позор. Российские почвенники и ультрапатриоты с их традиционалистским утопическим мышлением мечтают о возрождении имперской России, которая наводила страх на окружающий мир. На самом деле их мобилизационная активность действует против России, поскольку создает препятствия развитию демократии и инновационного общества.

Почему же М. Конашев считает выбор, стоящий перед человечеством на пороге вхождения в развитое инновационно эволюционирующее общество жестким и чисто дарвиновским? Он сам отвечает на этот вопрос: если не изменимся, то вымрем, как вымерли в истории биосферы очень многие биологические виды, не выдержав испытания отбором. И в первую очередь вымрут те, кто отвергает реалии инновационного общества и оказывается не в состоянии эволюционно, на научной основе преобразовывать себя и доступный для преобразования мир. Конечно, если посмотреть без «розовых очков» на сегодняшнее все еще слаборазвитое инновационное общество, приходится признать, что оно пока еще мало подготовлено к научно обоснованным гуманистическим переменам. Проникнутая агрессивным традиционализмом ментальность больших масс людей с жестким сопротивлением встречает ростки инновационного научно-эволюционного мировоззрения. Погрязнув в потребительских инстинктах, эти люди живут в инновационном обществе, пользуются плодами научно спроектированных инноваций, но в своих убеждениях и предпочтениях, в своем мировоззрении многие из них недалеко ушли от эпохи Средневековья.

«Можно не верить полученным научным знаниям, – пишет по этому поводу М. Конашев, – можно по тем или иным основаниям не верить в теорию эволюции так же, как когда-то не верили в теорию иммунитета и отказывались от прививок. Но отрицание какой-либо доказанной научной теории, в том числе и теории эволюции, не избавляет от платы за отказ от научного знания и объективно необходимых, в том числе давно назревших действий и практик, основанных на этом знании» (Там же).

Эволюционное мышление и эволюционно-гуманистическая культура становятся важнейшими средствами адаптации человека к сложностям и перегрузкам развивающегося инновационного общества. Эти сложности и перегрузки с течением времени будут, несомненно, только нарастать, как и возможности для их все более эффективной компенсации и преодоления человеческими усилиями. Тщетны будут попытки отгородиться от них способами, изобретенными в традиционных обществах посредством обращения к мифологическим существам. Они не помогут вследствие их отсутствия в реальности и наличия только в системно организованном воображении и суггестии религиозных практик.

Необходимо совершить крайне сложный и ответственный выбор между современной эволюционной и инновационной культурой, побуждающей человека к регулярному систематическому самосовершенствованию, и традиционалистской культурой, которая на практике оборачивается эволюционным бескультурьем. Оговоримся: это, разумеется, не означает отказа от разумных традиций прошлого, выдержавших проверку временем и закрепленных в национальной и общечеловеческой культуре. Напротив, эти традиции необходимо тщательно оберегать, поддерживать, возрождать и выводить из забвения, чтобы бурное развитие инновационного общества не подавило и не разрушило их подобно тому, как вращающийся механизм ломает попавшую в него руку.

В настоящее время есть уже немало людей, готовых к восприятию и развитию современной эволюционной культуры. Научные знания, получаемые со школьной скамьи огромными массами людей и закрепляемые при получении высшего образования постепенно подводят их к предрасположенности к научному мировоззрению и реальному взгляду на вещи. Но научные знания закрепляются в мировоззрении многих людей, к сожалению, весьма поверхностно, либо оставляя место для всевозможных предрассудков, либо ограничивая их мировоззрение сухим рационализмом, безверием при полном отсутствии мобилизации психики, даруемой всякой верой.

Этот духовный вакуум призвана заполнить эволюционная культура и научно-гуманистическая вера – вера, основанная не на мифах традиционных обществ, а на современных знаниях, соответствующих уровню развития инновационного общества и открываемых им возможностей для творческого образа жизни и самосовершенствования человека. Человек-потребитель добытых на научной основе ценностей может и способен преобразовать себя в человека-творца, использующего эти ценности для саморазвития и оптимизации своих взаимоотношений с внешним миром, для инновационного преобразования окружающего мира по своим творческим меркам.

«Главной особенностью этого нового эволюционного бытия человека, – убеждает своего читателя автор статьи, – является то, что человек не только осознает факт всеобщей эволюции, включая его в собственную эволюцию, но и на основе познания этой эволюции становится не просто ее сознательным агентом, но ее главным созидателем, творцом. Тем самым он вступает в новую фазу своего бытия, окончательно замещая всех созданных им богов… Но такое его новое, «божественное» положение предъявляет к нему и совсем другие, причем предельно жесткие, «божественные» требования… Человек действительно должен быть «богом» и соответствовать всем его атрибутам, а точнее, превосходить тот мысленный абсолют, который им был изобретен в качестве «духовного костыля». Это новое положение и есть основание новой эволюционной культуры, включающей новой эволюционное мировоззрение, новую эволюционную этику и новую эволюционную практику» (Там же, с. 312).

Конечно, на данном этапе развития инновационного общества человек еще слишком слаб, чтобы в полной мере творить свои телесные и духовные качества и через них существенно влиять на эволюцию окружающего мира. Эта претензия на «божественный» статус выглядит, исходя из сегодняшних реалий, вполне утопично. Тем более, что в истории человечества немало ужасающих примеров того, как люди, взобравшись на вершину власти, присваивали себе «божественный» статус и становились вершителями судеб подвластных им людей, творя в результате по своему произволу дикие беззакония, издевательства и массовые убийства.

Религиозное сознание, скованное догмой о рабстве перед Богом, приходит в неописуемый ужас от претензий человека на «божественный» статус и стремление к отказу от «духовных костылей», необходимых для традиционалистского уклада человеческой жизни. Религиозные проповедники справедливо указывают на ужасные последствия попыток деспотических властителей присвоить себе божественный статус, и на бесперспективность советского образа жизни, связанного с агрессивно-атеистической идеологией и попытками «сотворить» абсолютно новое счастливое общество на обломках радикально, дотла разрушенного общества традиционного.

Они бессознательно или умышленно не принимают во внимание того, что «строительство коммунизма» опиралось на утопические «духовные костыли», вполне сходные по своей фантастичности и по своему антиэволюционизму с теми, на которые опираются пастыри и адепты всех существующих на Земле религий. Рост же могущества человека, его возможностей в творении собственной жизни, влиянии на окружающие обстоятельства, созидании инновационного общества, является объективным процессом, фактом, непреложным законом поступательного развития человеческой цивилизации.

Косвенно это признают и люди, занятые в «духовном бизнесе». Религиозные иерархи отнюдь не отказываются от услуг современной медицины, уповая на помощь Божью. В современном мире, проникнутом цивилизационным варварством, путь человека, ставшего на путь творца эволюционных преобразований, необычайно труден. В большинстве случаев он совершает смелый переход от потребителя к творцу в полном одиночестве, без поддержки окружающих.

Первым этапом на этом пути является системно организованное и регулярное психофизическое самосовершенствование, основанное на научно-эволюционных принципах. Окружающие люди интересуются этим, признают, что «хорошо бы заняться этим», поскольку здоровье подводит и врачи не помогают, но «у них нет времени». Никакая пропаганда здорового и здравосозидательного образа жизни не помогает, поскольку люди целиком втянуты в удовлетворение своих потребительских интересов. В лучшем случае они три раза в неделю посещают какие-либо спортивные секции, а затем чаще всего бросают из-за нехватки времени или из-за ухудшения состояния своего здоровья, вызванного недозированными усилиями и накоплением усталости.

Помочь в распространении творческого самосозидания человека может только научная вера и научно-эволюционная гуманистическая культура. Результаты же пересоздания человеческого организма и укрепления человеческого духа в процессе психофизического самосовершенствования просто фантастичны. Пройдя через множество испытаний, даже очень больные люди очень надолго полностью теряют способность болеть, обретают красивое тело, необычайно закаленную волю, невероятную трудоспособность и неограниченные творческие способности. Это ли не приближение к «божественному» идеалу?

Разумеется, возможности человека ограничены его биологической природой и временностью его существования на Земле. Человек – не бог, он смертен, и всякие претензии на божественное всемогущество смешны и бесчеловечны. Становясь творцом, человек должен принимать во внимание ограниченность своих возможностей и свою принципиальную противоположность фантастическим образам богов. Иначе он подорвет свои силы чрезмерными напряжениями, и природа быстро «накажет» его за претензию на божественное могущество.

Но то, на что человек становится способен в процессе неустанного самосовершенствования, действительно превышает возможности обычных людей и шаг за шагом приближает человека к тем атрибутам, которые люди в разные времена приписывали богам. У нас нет сомнения в том, что по мере развития научных основ психофизического самосовершенствования, человек научится не только эффективно преодолевать свои природные недостатки и болезни, но и значительно продлять собственную жизнь. Психофизическое самосовершенствование является лишь первым шагом на пути гуманистического преобразования мира, создания эволюционной культуры, этики и практики.

«Первым элементом эволюционной культуры, – полагает М. Конашев, – является именно эволюционное мировоззрение, базисом которого выступает единый комплекс частных и общей эволюционных теорий… Еще Ф.Г. Добжанский, рассматривая гуманитарное, общекультурное значение эволюционной теории, с гордостью и радостью отмечал, что современная теория эволюции возвращает человека в центр мира. Правда, в отличие от доэволюционных представлений и картин мира, это не пространственный, а скорее смысловой его центр» (Там же, с. 313).

Этот новый антропоцентризм, в отличие от старого антропоцентризма, бывшего результатом недостаточности знаний о Земле и Космосе, раскрывает перед человеком новые горизонты. М. Конашев не делает попытки хотя бы очертить контуры новой эволюционной культуры. Следует отметить, что стержнем всякой культуры является философское осмысление мира. Философско-мировоззренческая проблематика пронизывает и науку, и все отрасли и виды искусства, и политическую культуру, и религию.

В эпоху античности культура и искусство находились под влиянием мировоззренческой идеи космической гармонии. В Средневековье господствующие позиции заняла идея Бога. Культура Возрождения модифицировала эту идею, дополнив ее гуманистической идеей величия человека как творения божьего, наделенного искрой божественной премудрости. Пьесы величайшего драматурга всех времен и народов Уильяма Шекспира – это, по существу, сплошная философия, воплощенная в художественных образах. В ее основе лежит идея, согласно которой Провидение наделило человека свободой и правом выбора между добром и злом. Выбирая зло, совершая преступления ради корысти и достижения власти, человек получает немалые, но лишь временные преимущества. Сам ход истории, сцепление обстоятельств приводит к тому, что его власть рушится и злодейства, приведшие его к власти и укрепившие ее, рано или поздно оборачиваются против него. Эта идея оказывается вполне актуальной и для нашего времени, хотя нам известно, что роль Провидения играют закономерности исторической эволюции.

В эпоху Просвещения в культуре начал разрабатываться комплекс идей, связанных с постепенной либерализацией общества. В центре внимания оказалась идея торжества разума над предрассудками. Эта идея продолжала развиваться на протяжении всего Нового времени. Известно, какую огромную роль в культуре XX века сыграли философии психоанализа и экзистенциализма. Философия марксизма также сыграла немалую роль в культуре XX века, хотя в СССР в силу исторических обстоятельств она породила сервильную культуру соцреализма.

Логично предположить, что происходящее ныне становление и развитие философии универсального эволюционизма способно открыть новый этап в развитии мировой культуры, акцентировав внимание творцов культуры на осмыслении и художественном отображении творческой эволюции человека, ее сложностей и проблем, эволюционной природы исторических обстоятельств, в которые погружен человек, трагедии человека-творца, испытывающего кажущееся неодолимым сопротивление обстоятельств и, в конечном счете, торжество творческой эволюции по мере развития инновационного общества над уходящими в прошлое обстоятельствами. Мы надеемся, верим, и убеждены в том, что эволюционная культуре, проникнутая философией универсального эволюционизма, придет на смену нынешней потребительски ориентированной культуры и вызовет мощный всплеск высокой культуры, приобщающей как элиту, так и массу людей к гуманистическим ценностям, творческому образу жизни, постоянному самоусовершенствованию и гуманному, разумному развитию инновационного общества.

Каждый всесторонне совершенствующийся человек становится способен совершить в своем деле нечто великое, нечто общезначимое для всего человечества. В этом заключается высший смысл жизни каждого человека. Научная вера побуждает человека подняться над прозябанием в своем узеньком мирке и совершить творческий подвиг во имя гуманистического преобразования мира человека. Творческий подвиг, в отличие от военного, заключается не в том, чтобы рискнуть жизнью и отдать ее для победы над другими людьми, а в том, чтобы посвятить ее гуманному преобразованию себя и окружающего мира в любой избранной сфере деятельности. Военный подвиг может длиться несколько минут, а творческий, созидательный подвиг совершается всю жизнь.

Научная вера мобилизует человека на мирную войну против любых проявлений цивилизационного варварства. Научно верующий человек становится воином культуры. Он постоянно совершенствуется в своем воинском искусстве. Он тренирует свое здоровье, свои полемические способности, свою творческую силу, свой нравственный, познавательный и культурный потенциал. Он постоянно ориентирован на инновации и на усвоение универсальных знаний, способствующих их обретению. Смысл научной веры и научно-эволюционного подхода к жизни заключается в совместном усовершенствовании людей и их совместном усовершенствовании развивающегося инновационного общества.

Самосовершенствование, переходящее в совместное усовершенствование, есть форма эволюции, присущая только человеку и не встречающаяся нигде в обозримом нами космическом мире. Она есть высшая форма эволюции. Она создает новые традиции, неизвестные традиционному обществу, базирующиеся на инновационном поиске форм и способов эволюционного преобразования мира человека. Традиции традиционных обществ, фиксируемые и освящаемые традиционными религиями, проявляют свою жизнеспособность и в инновационном обществе, помогая людям адаптироваться к психологическим перегрузкам и сложностям интенсивно изменяющейся общественной среды. Но косность этих традиций, их приспособленность к исчезнувшим социальным реальностям, их неадекватность достигнутому уровню человеческих знаний не позволяют им по-настоящему удовлетворять духовные потребности человека инновационного общества. Они привязаны к прошлому и не могут стать стимулом для дальнейшей эволюции мира человека.

Такие стимулы может создать только научно-гуманистическая вера и связанные с ней традиции инновационного усовершенствования человеческого бытия. А вечная жизнь? Нет, это не загробное существование в райском саду, где не нужно ничего делать и только блаженствовать и прославлять сверхъестественное Существо, благодаря рабскому угождению которому в своей короткой жизни мы якобы и обретаем вечное блаженство в качестве вознаграждения. Вечная жизнь – это наш вклад в эволюцию человека, и вознаграждение за это мы сами создаем не на небесах, а здесь, на Земле.

00.6. Универсальный эволюционизм и проблемы современного инновационного общества

В традиционном обществе каждый человек жил в чрезвычайно сильной, довлевшей над ним зависимости от своего социального окружения – от своего клана, поселения, профессиональной корпорации, класса, сословия, государства, национальной и профессиональной принадлежности. Его свобода была жестко ограничена комплексом социально регламентированного поведения, религиозными догматами, общими для всех моральными правилами и установками.

Выход за пределы этих ограничений подвергался общественному осуждению, делал человека изгоем общества, жестоко наказывался, мог обернуться изгнанием из сообщества. А поскольку индивидуальная деятельность вне сообщества вследствие слабого развития производства и обмена не могла обеспечить человека и его семью всем необходимым для жизни, такое изгнание фактически означало голодную смерть. Приобщиться же изгнаннику к другому сообществу было очень нелегко, и даже если это удавалось, он оставался в этом новом сообществе человеком второго сорта, не обладал правами членов этого сообщества, всегда относившихся к чужакам с презрением и подозрительностью.

Даже в демократических Афинах сложилась практика остракизма, в соответствии с которой на основании голосования в народном собрании самых лучших людей, принесших неоценимую пользу полису, могли отправить в изгнание, если возникало малейшее подозрение в том, что их возрастающее влияние может создать угрозу для демократического строя. В тех же Афинах существовал жестокий закон об оскорблении богов и развращении юношества, на основании которого был приговорен к смерти великий Сократ. Аналогичное обвинение было предъявлено Аристотелю, который был вынужден бежать из Афин, чтобы, как он это объяснил, не подвергать афинян искушению вторично совершить преступление против философии.

Преследования христиан в Римской империи продолжались весьма длительное время, пока принятие христианства в качестве официальной религии не привело к аналогичным преследованиям упорствующих язычников.

Классическим примером преследования свободной мысли и религиозной нетерпимости были пытки в застенках инквизиции и сожжения на кострах в средневековой Европе так называемых еретиков. К еретикам были причислены уже в эпоху Возрождения и величайшие представители зарождавшейся конкретной науки и научно ориентированной философии – Джордано Бруно и Галилео Галилей. Бруно после зверских пыток был в 1600 г. сожжен на костре в Риме на площади Цветов, а Галилей отрекся от своих идей, чтобы выжить и продолжить научные изыскания. Подобное варварство имело и свою рациональную основу.

Ведь традиционное общество того времени держалось на единстве религиозных представлений, и любое попустительство иным представлениям могло привести к крушению авторитета церкви, социальным потрясениям и кровопролитным войнам. Позднее развитие Реформации обернулось именно такими последствиями: беспрерывные войны между католиками и протестантами буквально обескровили Западную Европу. А в 1648 г., когда был заключен Вестфальский мир, прекративший тридцатилетнюю войну, религиозная война охватила и Восточную Европу, начавшись с восстания казаков под руководством Богдана Хмельницкого. Религиозный гуманизм легко забывается при столкновениях различных вер. В силу своей неразвитости он оборачивается проявлениями религиозного варварства, жестокости, фанатизма, религиозных войн, геноцида, терроризма. Ведь чего не сделаешь ради высшей цели!

Сущностной характеристикой традиционного общества является также его подозрительное или даже враждебное отношение к социальным, техническим и экономическим инновациям. Известно, какое сопротивление оказывало традиционное общество реформам Петра I в России, что вызвало ответную реакцию управляемого им государства в виде тяжелейших репрессий против инакомыслящих. Пётр не пожалел даже собственного сына царевича Алексея, вполне резонно почувствовав угрозу отката реформ в случае прихода последнего к власти.

Известный российский философ Вячеслав Стёпин, полемизируя с почвенниками-традиционалистами на страницах журнала «Вопросы философии», приводит весьма любопытный текст из хроники Московского царства, в наиболее яркой форме характеризующий отношение традиционного общества к инновациям. У нас нет сейчас возможности найти этот текст и точно воспроизвести его. Поэтому цитируем по памяти и заранее просим извинения у читателей за возможные расхождения с оригиналом:

«Ивашко надул дымом поганым шар и взлетел выше колокольни. За то был бит плетьми нещадно и посажен в цепи».

В.Стёпин комментирует это событие следующим образом: за полтора века до Монгольфье русский человек изобрёл воздушный шар и практически осуществил эту идею. Так традиционная цивилизация реагировала на инновации. В отличие от нее развитие техногенной цивилизации не только приемлет инновации, но и базируется на них. Это рассуждение Стёпина подводит нас к пониманию сущности инновационного общества, связанного с развитием техногенной цивилизации.

У нас есть большие сомнения в достоверности сообщения московского хрониста об изобретении воздушного шара, намного опередившем изобретение Монгольфье. Слишком низок был уровень технического развития той эпохи, чтобы создать подобный аппарат воздухоплавания. Но факт остается фактом: инноватор был зверски наказан за попытку создания этого аппарата, даже если в действительности ему не удалось взлететь выше колокольни. Традиционное общество мыслит мифологически, зачастую принимая намерение за действие, а слухи – за реальные события.

Веками люди мечтали о воздушном полёте, но попытки реализации этой мечты находились в противоречии с идеологией традиционного общества, в соответствии с которой прерогатива способности к полёту отводилась лишь сверхъестественным существам, а полёт человека рассматривался как проявление его связи с бесовской силой.

Действительно, инновационное общество в отличие от традиционного, по мере своего становления из традиционного, всё шире использует разнообразные инновации для своего развития. Однако внутри инновационного общества долгое время сохраняются традиционалистские подходы и институты, препятствующие реализации инноваций. Авторам инноваций нередко приходится с огромным трудом преодолевать консерватизм политических, экономических и научных институтов, чтобы доказать целесообразность их использования. И чем более инновационна та или иная идея, тем более ожесточённое сопротивление она нередко вызывает в научных кругах.

Автор этих строк защитил диссертацию по философии в 1986 году. Однако ему пришлось защищать эту диссертацию вторично в комиссии ВАКа СССР, так как эксперты Высшей аттестационной комиссии пришли к мнению, что «автор диссертации претендует на слишком высокий уровень научной новизны». Неискоренимый недостаток нашей научной деятельности, если это можно считать недостатком, как раз и заключается в том, что мы всегда претендуем на высокий уровень научной новизны и с презрением отвергаем всякие попытки дозировать новизну в научном творчестве. Но всякое новаторство даже в становящемся инновационном обществе и даже если это новаторство имеет всестороннее научное и практическое обоснование, а не является пустым прожектёрством, находит общественное признание очень и очень нелегко. Для этого должны созреть подходящие социальные условия.

Тем не менее инновационное общество, по мере своего развития всё охотнее принимающее к реализации и практически использующее инновации, создает огромные и всё расширяющиеся возможности для благосостояния и комфортного существования огромных масс живущих в нём людей. Но современное инновационное общество – отнюдь не рай и не реализованная утопия. Оно полно негативных тенденций и тяжелых проблем, многие их которых могут быть удовлетворительно решены только по мере его дальнейшего развития. При этом всё же инновационное общество развивается несравнимо быстрее и эффективнее, чем любое традиционное общество.

Инновационное общество самим своим бурным развитием и сменой окружающих человека обстоятельств порождает в нём дискомфорт, страхи, нервозность, депрессию. Только-только человек с грехом пополам приспособился к окружающим его обстоятельствам, наладил жизнь, создал по своему вкусу и потребностям необходимое ему окружение, как вокруг всё меняется. Зыбкими оказываются и работа, и семья, и взаимоотношения полов, и отношения с родителями и детьми. Всюду перемены, изменения, реорганизации.

Допустим, человек работал в фирме, связал с ней своё будущее, а фирма закрылась, и человек оказался выброшенным в неизвестность. Человек чувствует себя неудачником, ему всё опротивело, начинаются конфликты в семье и так далее. Жизнь в инновационном обществе полна рисков. Управляя автомобилем, человек ежеминутно рискует нарваться на аварию или по причине рассеяния его внимания, или по независящим от него причинам. Человек находится в состоянии сплошного, никогда не прекращающегося стресса.

Жизнь в больших городах задаёт человеку жёсткие ритмы, а с другой стороны страшно неритмична. Огромные массы людей встают по утрам, совершенно не выспавшись. Звон будильника в разгар сна часто пугает их, вызывает повышенное давление в сосудах и как следствие – спазмы сосудов, головную боль или нарушение сердечной деятельности. И так каждый будний день. Неритмичность жизни вызывается необходимостью успеть сделать всё необходимое, но вследствие переполненности жизни слишком многими обязанностями и потребностями они вечно не успевают, всегда торопятся и опаздывают. Они далеко не всегда успевают нормально поесть, вовремя отдохнуть, найти время для личной жизни. Жизнь проходит в состоянии постоянной гонки. Человек оказывается перед выбором: чем пожертвовать, чтобы выполнить самое необходимое.

Философствующие традиционалисты часто упрекают людей инновационных обществ за стремление к наживе, погоню за чистоганом, доминирование потребности в денежных ресурсах. Конечно, безудержная страсть к обогащению, к получению сверхдоходов, к накоплению денежных ресурсов изнуряет человека, делает его рабом материальных потребностей. Но следует иметь в виду, что огромное множество людей видит в накопленных денежных ресурсах своего рода спасение от рисков инновационного общества, подушку безопасности, запас, который можно использовать в случае негативных жизненных перемен.

Имея деньги, в рыночной экономике можно приобрести всё что угодно, кроме настоящей любви. Но большие приобретения требуют и больших денег, например, приобретение и обустройство очень качественного жилища. К тому же стремление к высокому заработку, если только это не связано с криминалом, приводит к адекватно высокому вкладу трудовых усилий человека в развитие инновационного общества, ибо всякий полезный труд аккумулируется в человеческой цивилизации и способствует её развитию.

Следствием изнурительной гонки людей инновационного общества за успехом в делах и высоким уровнем потребления являются потребительский образ жизни и погоня за необременительными удовольствиями. Ограничение жизни человека удовлетворением материальных потребностей формирует образ потребителя – субъекта, ставшего объектом собственных потребностей, сводящего всю свою жизненную активность к погоне за удовлетворением потребностей, ставшего в результате их рабом.

Огромные массы людей, ведущие чисто потребительский образ жизни, рано или поздно замечают, что в их существовании образовался вакуум, заключающийся в прискорбном однообразии жизни. Жизнь протекает скучно и бессмысленно, утекает сквозь пальцы, не оставляя духовного удовлетворения. Чтобы заполнить этот вакуум, они обращаются к культуре, но к такой культуре, которая не требует мыслительного труда для своего понимания и осмысления, приносит чувственное удовольствие, весьма далекое от подлинного эстетического наслаждения.

Потребители относятся к культуре как к объекту потребления. Каждый из них выбирает объекты культуры себе по вкусу. Из произведений киноискусства они выбирают боевики, комедии и мелодрамы, совершенно игнорируя серьезный, проблемный кинематограф. Они подбирают себе соответствующее чтиво, украшенное яркими обложками и незамысловатыми, далёкими от реальности сюжетами. В силу своей массовости потребители становятся законодателями в сфере массовой культуры, которая шаг за шагом поглощает и вытесняет высокую культуру. Писатели, кинематографисты, композиторы, певцы, актёры, художники вынуждены идти у них на поводу, потрафлять их вкусам, изобретая всевозможные трюки, чтобы порадовать чем-нибудь и привлечь потребителей их продукции. Это очень часто, хотя и не всегда, приводит к профанации, примитивизации искусства.

Не всё, конечно, плохо и в потребителе. Приобретая качественные товары, потребители стимулируют развитие инновационной экономики. Масса потребителей включает людей с самыми разнообразными вкусами, пристрастиями, интересами.

В советское время критика потребительства помогала тоталитарной идеологии справляться с нарастающим недовольством больших масс населения нехваткой в торговле самых необходимых товаров и недостатком самых необходимых услуг. В инновационном обществе масса потребителей не только чрезвычайно разнообразна, но и весьма динамична. По мере развития инновационного общества и распространения информационных технологий возрастает информированность потребительской массы, а вслед за ней повышается и культурный уровень многих её представителей, рафинируются их духовные потребности, повышается предрасположенность их к восприятию новых идей. Громадное значение имеет тотальная компьютеризация инновационного общества и появление Интернета. Интернет не только снабжает людей всевозможной информацией, но и позволяет людям общаться между собой независимо от разделяющих их расстояний, находить новых друзей и подруг.

Но и это имеет свою негативную, теневую сторону. Пополняются ряды «компьютерных наркоманов», детей часами невозможно оторвать от компьютеров, они так прижаты к компьютерным играм, что теряют связь с реальностью и начинают жить в чувственно воспринимаемом виртуальном мире. Они не только портят свои глаза, но и приобретают нарушения своей формирующейся психики. От них, впрочем, не отстают в этом очень многие взрослые.

Большую проблему в развивающемся инновационном обществе составляет и изменение личных взаимоотношений людей. В традиционном патриархальном обществе главой семьи по определению был мужчина. Женщине отводилось подчинённое положение, её уделом было рождение детей, уход за ними, ведение хозяйства и ублажение мужчины в сексе. В инновационном обществе всё переменилось. Женщины получили возможность работать в самых различных сферах, получать образование наравне с мужчинами, многие из них хотят делать карьеру, приобретать властные полномочия в компаниях и государственных структурах.

Это, безусловно, огромное достижение инновационного общества, приближающее его к реализации великого гуманистического принципа равенства жизненных возможностей женщин и мужчин. Но одновременно резко обостряются проблемы, связанные с природной асимметрией мужчин и женщин. Эта асимметрия выражается в принципиальных различиях между ними в телесной организации, психологии, эмоциональной сфере, сексуальных предпочтениях и стремлениях. Вместо того, чтобы гармонично дополнять друг друга, мужчины и женщины во многих случаях, если не в большинстве, взаимно исключают друг друга вследствие этой неустранимой асимметричности. В результате их взаимоотношения, а тем более совместная жизнь зачастую превращается в кошмар.

Растёт число разводов, детей в неполных семьях, матерей-одиночек, одиноких людей. Наряду с классической нуклеарной семьёй появляется множество самых разнообразных видов суррогатов семейных отношений. Главное их отличие – отсутствие постоянного совместного проживания, общего имущества и официальной регистрации брака. Воспитание детей в неполных семьях может создать проблемы для их полноценного развития, поскольку в раннем возрасте особенно важно влияние как женской, так и мужской составляющей родительского союза. Солидарность отца и матери в воспитательном процессе блокирует капризы и конфликты детей с родителями, которые зачастую являются отражением конфликтов между ними. Дети копируют в поведении родителей и хорошее, и плохое, выстраивая в связи с этим модели собственного поведения.

Очень часто люди, избавившись от семейных уз или даже сохраняя остатки таковых, вступают в случайные половые связи, часто меняют партнеров в поисках сексуального удовлетворения. В традиционных обществах подобное поведение подвергалось моральному осуждению, а в инновационном обществе отношение окружающих к этому сделалось терпимым и понимающим. Религиозные круги, движимые традиционалистским мировоззрением, квалифицируют это как разврат, полагая, что современное общество погрязло в грехах и спасти людей от греховной жизни может только обращение к вере. Но проповеди христианской любви мало влияют даже на верующих. Выйдя из церкви и почувствовав правоту проповедей, они всё же продолжают тот образ жизни, который является приемлемым для них в сложившихся условиях.

Свобода создаёт много проблем и имеет много издержек, но это свобода. У людей есть право выбора – поддерживать ли постоянство классической семьи или вовремя разойтись, если семейные узы сделались для них кандалами. Конечно, отсутствие постоянного преданного друга противоположного пола, живущего под одной крышей и сопричастного к жизненным проблемам, всегда готового к помощи, поддержке, искреннему соучастию часто порождает чувство одиночества, потерянности. Но лучше так, чем, повинуясь традиционалистской морали или религиозным догмам, жить в браке, ставшем тюрьмой, где отношения между мужчиной и женщиной проникнуты ненавистью, где нет покоя от постоянных конфликтов и скандалов, взаимных обвинений, где всякие любовные чувства друг к другу давно выгорели и перешли в собственную противоположность.

А разве родительские скандалы меньше травмируют детей, чем раздельное проживание и регулярные мирные встречи для участия в совместном воспитании? Домашняя война хуже воздействует на людей, чем временное одиночество. И тем не мене создание гармоничных отношений между мужчинами и женщинами возможно. Возможно и укрепление семей, живущих в инновационном обществе. Но это трудный путь, начинающийся с ответственного выбора партнера, продолжающийся совместной творческой деятельностью – не обязательно в профессиональной сфере – а главным образом в сфере самосозидания с приобщением к нему детей. Совместное созидание себя и окружающей обстановки, совместная деятельность и совместная противостояние трудным жизненным обстоятельствам лучше сближают людей, чем любые проповеди и назидания.

Страшным врагом семейных отношений является скука, рутина. Дети с их вечным ревом и требованиями, которые бывают даже при правильном воспитании, изнуряют психику родителей и побуждают к смене обстановки. Поэтому становятся необходимыми регулярные выходы в общество. Принципами новых семейных отношений должны стать свобода и ответственность. На практике это означает, что в семейных отношениях необходима полная откровенность и полный запрет на ревность. Мы знаем, как это трудно. К тому же посторонние половые связи или хотя бы подозрение в них являются зоной риска и часто становятся разрушителями семьи. Но реальность такова, что сексуальные отношения с одним и тем же партнером рано или поздно становятся рутиной и не приносят взаимного удовлетворения. Это необходимо иметь в виду людям, вступающим в брак.

Но здоровый секс является важным средством оздоровления организма и психики, особенно если он приводит к взаимному удовлетворению. Он приносит и эстетическое наслаждение, является психической разрядкой и поднимает настроение. А биологическая природа человека постоянно требует сексуального разнообразия. Советы психологов и сексологов по достижению разнообразия в семейном сексе мало помогают. Поэтому становится необходимой дозированная смена партнеров по взаимной договоренности в самых различных формах. Что же, мы проповедуем откровенный аморализм? Успокойтесь, блюстители традиционной морали! Жизнь в инновационном обществе требует отказа от застарелых предрассудков. Следование им необходимо только людям с консервативным складом характера. Но это их выбор, а не категорический императив, распространяющийся на всех членов общества.

Для инновационного общества необходима мораль свободы и ответственности, терпимости и компромисса, а не мораль запретов и ограничений, заповедей и жестких правил поведения, необходимая в традиционном обществе и опирающаяся на религиозные догмы. Но не совершенствующийся человек неспособен выдержать тяжесть свободы и ответственности, он обязательно обо что-нибудь споткнется и превратит благо во зло, свободу в принуждение и ответственность в удовлетворение собственного эгоизма. Только постоянное психофизическое, нравственное и творческое самосовершенствование может сделать человека по-настоящему моральным, оно укрепляет психику и блокирует эмоциональные вспышки, проявления гнева, способствует взаимно удовлетворяющему урегулированию конфликтов, которые отравляют семейную жизнь. Главным средством укрепления современной семьи мы считаем совместное самосовершенствование.

Эволюционная мораль совершенно по-другому относится и к абортам, чем мораль религиозная, традиционалистская. Во многих странах аборты запрещены законом по религиозным соображениям. С религиозной точки зрения аборт есть убийство создания божьего, то есть преступление, совершаемое при соучастии забеременевшей женщины и проводящего аборт врача. Конечно, нежелательная беременность есть проявление безответственности мужчины и женщины, вступающих в половую связь. Но научиться управлять половым актом к взаимному удовлетворению и при полной безопасности непросто. Здесь нужен определенный опыт. А в молодом возрасте половым поведением людей управляют скорее гормоны, чем разум. И тогда становится необходимым осуждаемый традиционалистским мышлением аборт.

Осуществить аборт все-таки лучше, чем иметь нежелательного ребёнка. Конечно, аборт не очень хорошо влияет на здоровье женщины, но что поделаешь. С эволюционной точки зрения, в отличие от религиозной, человеческий зародыш есть только зачаток формирования человека, а не сам человек. Он пока ещё представляет собой набор размножающихся клеток, расположенный в теле женщины и принадлежащий этому телу. В свободном обществе женщина вправе распорядиться своим телом. Это её неотъемлемое и священное право.

Мы видим, что вся совокупность проблем инновационного общества связана как с несовершенством, слаборазвитостью этого общества на современном этапе, так и с несовершенством человека, его неумением жить, неумением и нежеланием совершенствовать себя и гуманистически преобразовывать окружающую действительность. Несовершенные люди вступают в несовершенные отношения, несовершенно реагируют на окружающие обстоятельства и усугубляют несовершенство общества, в котором живут.

Изменчивость, динамичность и проблематичность современного инновационного общества оказывает тягостное воздействие на психику человека, порождает различные страхи, фобии, хронические стрессы, травмирует нервную систему, вызывает разнообразные нервные и даже психические заболевания. Люди стремятся уйти от действительности, снять стрессы каким угодно способом – погрузившись в виртуальную реальность, в потребление алкоголя или наркотиков, в ортодоксальные или неортодоксальные религиозные культы и т. д. Возрастает и распространяется в массе людей стремление хотя бы частично вернуться в традиционное общество, подчинить себя некоей внешней силе, патерналистскому воздействию.

Тяготы свободы, её издержки приводят к массовому феномену бегства от свободы, глубоко исследованному в психоанализе Эриха Фромма. Люди испытывают потребность в принадлежности к некоему клану, к общине, способной скомпенсировать их экзистенциональное одиночество. Возрастает и распространяется в массе людей недоверие и подозрительное отношение к прогрессу, к науке, к её мировоззренческим выводам, и к эволюционизму в особенности. Это недоверие подогревают философствующие традиционалисты, креационисты, не упускающие возможности, как выразился английский эволюционист Ричард Докинз, «потоптаться на зеленом научном поле своими грязными сапожищами».

Мировые религии не удовлетворяют многих обитателей инновационных обществ именно своей традиционностью, тем, что они проповедуют одно и то же тысячи лет. Они взыскуют традиционности, но хотят и в ней чего-то новенького, остренького, с перчиком. И они бросаются в объятия мистических неокультов, которые обещают связь со сверхъестественными силами легко и быстро, так сказать, эффективно и инновационно. Такие неокульты втягивают в свои ряды миллионы последователей по всему миру, их создатели сколачивают многомиллионные состояния. Неокульты развиваются по принципам сетевого маркетинга, распространяясь по миру как метастазы.

Некоторые из сект представляют реальную угрозу правопорядку. Это так называемые тоталитарные секты. Примеры – «Белое братство» в России и Украине, «Аум синрикё» в Японии.

Весьма распространены также квазирелигиозные верования, маскирующиеся под науку. Это так называемая паранаука, по своему существу являющаяся псевдонаукой, а в значительной степени – антинаукой. Паранаука занимается так называемыми паранормальными явлениями, то есть такими, которые очень трудно поддаются наблюдению и экспериментальному исследованию, поскольку их в природе не существует. Многие параучёные, обзаведясь учёными степенями в технических, естественных или философских науках, десятилетиями исследуют паранормальные явления, надеясь доказать их существование.

Они мнят себя революционерами в науке, непризнанными гениями, потворствуя своими наукообразными исследованиями шарлатанству и невежеству. К исследуемым ими паранормальным явлениям относятся чтение и передача мыслей на расстоянии (парапсихологические феномены), передвижение предметов мысленными усилиями (телекинез), пальцевое зрение (проскопия), прохождение сквозь стены и перемещение тел на большие расстояния (телепортация), наблюдение и предсказание будущего (ясновидение), неопознанные шумовые и прочие эффекты в жилищах (полтергейст), неопознанные летающие объекты (НЛО), интерпретируемые как вторжение инопланетян, а также похищение ими людей, парафеномены, содержащиеся в учении о том, что инопланетяне прилетали на Землю в далеком прошлом и их вмешательство заложило зачатки техногенной цивилизации и т. д.

Непредвзятому рассмотрению совершенно очевидно, что все эти и подобные им парафеномены представляют собой сверхъестественные явления, что они представляют собой образы своеобразной мифологии, которая в век науки приняла наукообразную форму и мимикрирует под науку, прикрываясь её авторитетом. Понятно, что паранормальные явления не могли сформироваться эволюционно, что вера в них противоречит всем знаниям, достигнутым физикой, механикой, научной психологией, и что в этой вере заложен достаточно агрессивный и невежественный антиэволюционизм.

Так, легенды о похищениях людей инопланетянами в точности воспроизводят древние сказания о колдунах и вампирах. Американский писатель-авантюрист Эрих фон Деникен в свое время заработал миллионы долларов на распродаже книг «Воспоминания о будущем», «Посев и космос» и десятков других, которые приобрели у любителей наукообразной мифологии огромную популярность. Нет, пожалуй, такой науки, на которой не паразитировала бы паранаука. Так, парапсихология представляет собой извращенную психологию, теория телекинеза и телепортации – псевдофизику и псевдомеханику, проскопия – псевдофизиологию, теория ясновидения – мифологизированную прогностику, астрология – псевдоастрономию, алхимия – псевдохимию, теория НЛО – псевдоастронавтику, учение фон Деникена – антиэволюционную псевдоисторию и т. д. К псевдоистории относятся и ногочисленные писания математика Фоменко.

Почему же большие массы людей покупаются на эти дешёвые трюки? Почему женщины так падки на астрологические прогнозы и бред гадалок и ясновидящих? Как может здравомыслящий человек верить в то, что расположение звезд и созвездий, находящихся на колоссальных расстояниях от Земли, способно каким-то образом влиять на жизненный путь людей, родившихся в определенный день года, учитывая, что сами года определяются вращением Земли вокруг Солнца? И ведь все эти люди – не сумасшедшие, они на своем жизненном пути ведут себя вполне нормально и прагматично, сами выбирая этот путь и не подчиняясь велению звёзд. Тяга людей к сверхъестественному, в том числе и в наукообразной форме, объясняется неопределенностью человеческого существования, его зависимостью от не контролируемых человеком внешних обстоятельств.

Эти обстоятельства в сознании людей с незапамятных времен представляются таинственными и роковыми, мистифицируются и выступают в роли сверхъестественных сил, повлиять на которые можно лишь с помощью столь же иррациональных магических действий. Неопределенность существования человека в инновационном обществе даже значительно выше, чем в обществе традиционном. Человек находится под защитой современной медицины, он обладает гарантированными средствами для жизни, в крайнем случае, в виде социальной помощи. Но несовершенный человек все ещё слишком зависим от обстоятельств, он не может эффективно регулировать свои отношения с ними. Человек инновационного общества в массе своей всё ещё слишком традиционалистичен, традиционален, враждебен инновациям. Это и обусловливает его потребность в бегстве от сложностей инновационного общества к принятию различных форм веры в сверхъестественное.

Люди живут вдали от науки, от ее неустанных поисков и достижений. Они лишь пользуются ее плодами. Даже ученые, занятые в различных специализированных отраслях науки, часто бывают совершенно незнакомы с наукой в ее необъятной целостности. Поэтому масса людей, включая и некоторых учёных, склонна мифологизировать науку и превращать её в своём сознании в некое подобие магического обряда. Сведения о научных поисках и достижениях люди черпают главным образом из научно-популярных книг и телепрограмм. В них научные достижения подаются в маркетинговом облачении, выглядят чем-то вроде чудес, приправленных обещаниями еще больших чудес в будущем. Например, от биотехнологии и генной инженерии ожидают создания в не столь далеком будущем живых существ, запроектированных человеком, человеческих органов для замены состарившихся или неизлечимо больных частей тела и т. д. Так почему бы не поверить в чудеса, обещанные паранаукой?

Мы написали эту книгу для того, чтобы, прочитав ее, люди поняли, каков в действительности мир, предстающий перед наукой, как он эволюционирует и как может эволюционировать человек, способный позитивно повлиять на эволюцию человеческого мира. Действительность сурова, но это действительность. Мы можем ее последовательно улучшать, затрачивая немалые усилия. Люди, живущие иллюзиями, уходящие от действительности, теряют способность улучшать свою действительную жизнь и жизнь окружающих их людей. В результате действительность предстает перед ними еще более жестокой, чем она есть на самом деле. Универсальный эволюционизм предназначен не только для того, чтобы дать науке путеводную нить для творческого поиска, но и для того, чтобы помочь людям избавиться от иллюзий, пригодных для жизни в застойном обществе.

Нельзя не сказать и о параполитической мифологии, которая распространена во всем мире, но особую популярность и агрессивность приобрела в постсоветской России и серьезно сдерживает ее инновационное развитие. Здесь ее популярность подпитывается крушением имперских амбиций, живучестью советских традиций и озлоблением маргинальных слоев, в том числе и маргиналов из интеллигенции, которые в результате произошедших перемен помимо своей воли оказались вырваны из сытого и незатруднительного советского «рая», будучи спущены на грешную землю. Подобная мифология представляет собой типичный пример бегства от свободы и проявления антикапиталистической ментальности.

К паранауке непосредственно примыкает так называемая конспирология, то есть учение о том, что история творится некими скрытыми, темными, таинственными, зловредными, демоническими силами, осуществляющими влияние на легальных политических деятелей для осуществления своих эгоистических интересов. К числу таких сил приписываются некие тайные, хорошо законспирированные организации масонов, а также евреи, якобы стремящиеся основать всемирное государство под своим владычеством и с этой целью тайно проникающие в государственные структуры различных стран.

На роль главного конспирологического злодея был выдвинут американский миллиардер еврейского происхождения Дэвид Рокфеллер, который на свои деньги основал так называемый Бильдербергский клуб с целью обсуждения глобальных проблем современности и возможностей создания для их разрешения мирового правительства, парламента, экологической полиции и антитеррористических структур.

Важным направлением современной параполитической мифологии является воинствующий антиамериканизм. Правящие круги США обвиняются в стремлении к мировому господству, в подрывной деятельности против России и ее союзников, в развязывании агрессии в глобальных масштабах для осуществления своих корыстных интересов и доступа к нефтяным и прочим сырьевым ресурсам. Преступные диктаторские режимы Мануэля Норьеги в Панаме, Слободана Милошевича в Сербии, Саддама Хусейна в Ираке, талибана в Афганистане изображаются в качестве невинных овечек, жертв агрессии, поборников независимости. Могущество и экономическое развитие США объясняется тем, что американцы в огромных масштабах выпускают доллары, а поскольку именно доллары приняты в качестве мировой валюты, Америка наживается, просто печатая зеленые бумажки.

Подобным басням верят даже некоторые крупные ученые и философы. То обстоятельство, что США благодаря длительному развитию бизнеса, колоссальным вложениям в науку, в инновационную экономику добились технологического превосходства и значительно оторвались в этом отношении от других стран, как будто бы неизвестно распространителям подобных мифов. Пусть они сравнят положение науки в США и в России, где на экспериментальные исследования тратятся мизерные суммы, а ученые едва сводят концы с концами. Неудивительно, что ученые из всех стран мира принимают приглашения на работу в США, где им создаются нормальные условия для работы и жизни.

Зато распространители мифов отнюдь не отказываются от американских товаров, являющихся продуктами высоких технологий. Напомним, что и дешевые китайские товары производятся в большинстве случаев по технологиям, разработанным и апробированным в США. Кстати, дешевизна китайских товаров объясняется жестокой эксплуатацией работников китайских предприятий, которая давно ушла в прошлое и стала недопустимой в цивилизованной стране.

Именно в США был изобретен и запущен в действие Интернет, открывший всему миру вход в информационную эпоху. Интересно, как бы выглядели наши компьютеры и информационные системы, если бы не американские разработки?

Впрочем, мы это узнаем, если сравним компьютеры, которые были произведены в США при действии эмбарго на поставку их в СССР, с ЭВМ «Минск-1», которая была самым продвинутым результатом советской научно-технической мысли и распространялась по всему соцлагерю. Зато в СССР производились наравне с США хорошие баллистические ракеты и водородные бомбы за счет постоянного дефицита товаров народного потребления.

Следует отметить, что антиамериканизм широко распространен и в Западной Европе, но совсем по другой причине. Многих европейцев отталкивает заносчивость некоторых американцев, с которыми они входят в деловые контакты, их порой гуманитарное бескультурье, узость интересов, привычка все измерять количеством долларов, нарочитый прагматизм. Мы далеки от идеализации США. Эта страна, как и всякая другая, находится под спудом огромного множества накопившихся проблем. Но в настоящее время она является безусловным мировым лидером в развитии инновационной экономики и инновационного общества. И российской элите, если она всерьез намерена способствовать инновационному развитию России, пора бы отказаться от мифов антиамериканизма и адаптировать к российской действительности некоторые механизмы, давно действующие в США и необходимые в эволюции любого инновационного общества.

Широко распространенным во всем мире мифом является представление о зловредной сущности транснациональных корпораций. Сенсационные новости о нечистоплотной, либо даже преступной деятельности представителей отдельных корпораций мгновенно распространяются на все ТНК и вызывают у подверженных фобиям людей состояние мистического ужаса. ТНК – фобия очень близка по своему происхождению к конспирологии. Сценарий таких мифов прост и незамысловат: там, за застекленными небоскребами собираются организации богачей, которые только и думают о том, как бы выжать за счет других стран дополнительные сверхдоходы. Они засоряют окружающую среду стран, в которых работают их филиалы, они переносят в эти страны токсичные и радиационно-опасные отходы своего производства и т. д. Действительно, так бывает иногда, но мифологическая экстраполяция легко превращает иногда в всегда.

Распространители этого мифа тщательно закрывают глаза на то, что человечество обязано транснациональным корпорациям не только великолепными товарами, распространяющимися во всем мире, но и общим уровнем технологического развития, достигнутым в современном инновационном обществе. Высокие технологии, разработанные учеными в лабораториях ТНК, используются на предприятиях и в России, и в Китае, и в самых слаборазвитых странах.

ТНК тратят на научные исследования в избранной ими сфере миллиарды долларов, чего не могут позволить себе правительства даже самых развитых стран, берегущие деньги налогоплательщиков. Делают это ТНК не из любви к страждущему человечеству, а для победы в острой конкуренции, в гонке на опережение с другими корпорациями. Потребители мифов называют их монополиями, совершенно не понимая или не желая понимать, в какой жесткой конкуренции происходит их борьба за выживание и получение прибылей.

Одним из самых вредных, пошлых и позорных мифов, препятствующих развитию инновационного общества, является миф о так называемом «золотом миллиарде». Этот миф очень активно культивируется в современной России. Сторонники этой мифологемы, основываясь на специально подобранной цифири, утверждают, что население наиболее развитых стран, составляющее в совокупности этот «золотой миллиард», живет не по средствам, за счет присвоения ресурсов менее развитых стран, что оно строит свое благосостояние на непомерной нагрузке на биосферу, ее засорении промышленными и автомобильными выбросами всей планеты.

Отсюда делается вывод, что населению других стран вход в «золотой миллиард» навсегда закрыт, что если бы другие страны поднялись в своем благосостоянии до уровня «золотого миллиарда», планету постигла бы экологическая катастрофа. И другой, ещё более зловещий вывод: наиболее развитые в промышленном, демократическом и социальном отношении страны самим своим благосостоянием закрывают путь к развитию всем остальным миллиардам жителей планеты.

Трудно определить, чего больше в этом наукообразном построении – зависти, ненависти к демократии или оправдания отсталости своей страны. О нещадной эксплуатации природных ресурсов говорится в России – стране, одной из самых богатых природными ресурсами. Не лучше ли было бы большую часть огромных средств, получаемых от продажи энергоносителей, использовать на нужды развития вместо того, чтобы проедать их и обогащать верхушку бюрократической элиты? И тогда, быть может, через какое-то время станут «золотыми» миллионы российских граждан, и им будут завидовать, указывая на них как на часть «золотой» части человечества.

Бюрократизм, коррупция, угнетение предпринимательства, устарелость государственной машины, распространенность в менталитете традиционалистских мифов и предрассудков – вот что мешает России войти в число наиболее развитых стран, а не инновационное общество стран «золотого миллиарда». И разве в России мало людей, живущих на уровне «золотого миллиарда»? Развивается и расширяется «средний класс», энергичные люди, несмотря на все бюрократические препоны, повышают свое благосостояние, открывая новые рабочие места, выпуская полезные товары.

Бизнес в России очень криминализован. А цивилизованный бизнес страдает с двух сторон – от бюрократии и криминала. Но виной тому не мифический «золотой миллиард», а традиционные российские порядки, которые уже породили чудовище коммунистической диктатуры и продолжают буквально душить, «тащить и не пущать» развитие инновационного общества в собственной стране. И миф о «золотом миллиарде» хорошо помогает этому удушению всего нового.

Людям необходимо разуть глаза и перестать тешить себя мифами и иллюзиями. В противном случае они становятся жертвами так или иначе развивающегося инновационного общества, а не его свободными и ответственными творцами. При всех своих современных проблемах, сложностях и противоречиях инновационное общество открывает перед человеком захватывающие перспективы. Нужно уметь воспользоваться этими перспективами, усовершенствуя себя и свое общество.

00.7. Универсальный эволюционизм и эволюционно-мобилизационный подход

Предложенный нами эволюционно-мобилизационный подход является попыткой усовершенствовать систему универсального эволюционизма, вводя в нее новые понятия и методологические инструменты. Здесь необходимо перейти от общепринятого при выражении авторской позиции «мы» к личному местоимению «я». Я родился на этот свет совершенно нежизнеспособным, беспрерывно одолеваемым болями и болезнями, и меня давно не было бы на свете, если бы не упорный ежедневный труд над восстановлением правильной работы каждого органа, каждой системы организма.

Начались мои невзгоды с самого рождения. У моего зародыша была непропорционально большая голова, и я никак не мог в течение нескольких дней и ночей вырваться на этот свет, совершенно измучив свою мать. Меня уже хотели вырезать, сделав кесарево сечение, после чего я вряд ли бы выжил. Но на помощь пришёл наш родственник, опытный гинеколог. Мне рассказывали, что он провел какой-то запрещенный прием, и я наконец родился. Правда, матери после этого наложили множество швов.

После такого рождения я все время, не переставая, болел. Не было такой детской болезни, которой бы я не переболел. Особенно страшен был так называемый лающий кашель, который возникал при беспрерывных простудах и при появлении которого я задыхался ночами и не мог спать. Помогала только паровая ингаляция над чайником через бумажную трубочку, но через некоторое время все начиналось сначала.

По мере того, как я подрастал, на меня наваливались всё новые и новые болезни. Я ещё сам усугублял их своим неправильным образом жизни. С раннего возраста пристрастившись к чтению, я только и мечтал о том, как бы поскорее сделать уроки и засесть за книгу. Неутолимая жажда знаний овладела мной и не покидала всю жизнь. Удивительно ли, что у меня начались адские головные боли, и жизнь превратилась в сплошное страдание. Не покидали меня и другие болезни, усугубляемые сидячим образом жизни.

Только в 23 года, закончив университет, я понял, что так дальше нельзя. К тому времени на многочисленных примерах я уже знал, что врачи не могут мне помочь. Они лечат и лечат совершенно непригодный к жизни организм, но сделать его жизнеспособным и здоровым могу только я сам и никто другой. И я взялся за трудную и поначалу довольно неприятную для меня работу над собой, с огромным трудом отрываясь от книг. В этот период мне пришлось поехать в деревню по распределению, где я преподавал историю и обществоведение в школе. Жизнь в деревне была для меня невообразимо мучительной, поскольку я был лишен необходимого при моей болезненности городского комфорта, а главное, не мог посещать большие библиотеки.

Вскоре я заработал тяжелейший бронхит и вернулся в город, проработав в деревне лишь только год. Мне удалось устроиться преподавателем технической эстетики в профессионально-техническое училище. Но это было самое хулиганское училище в городе. В дни получения зарплаты учащиеся напивались и били стекла во всем квартале. Учительницы после проведения уроков, на которых над ними издевались дюжие ученики, часто рыдали в преподавательской.

Один из мастеров производственного обучения, который очень ценился дирекцией за образцовую дисциплину, царившую в курируемой им группе, наводил эту дисциплину довольно неортодоксальным способом. Будучи необычайно сильным человеком, он попросту снимал брючный ремень и порол провинившихся учеников по заднему месту. Мне нужно было как-то выживать в этих диких условиях. И я нашёл выход. Наскоро объяснив новый материал по учебной программе, и увидев, что внимание учеников начинает ускользать, я большую часть времени урока рассказывал им интересные истории из прочитанных мною книг.

Тишина стояла такая, что пролетающая муха могла показаться громом. Заглядывавшие неоднократно в аудиторию директор и завуч постоянно допытывались у меня после занятий: «Как вы добиваетесь такой дисциплины? Вы что их бьёте?». Что я им мог сказать? Признаюсь, я ответил: «Ну что вы, я же педагог. Как я могу бить своих учеников. Просто я приковываю их внимание интересным и популярным изложением материала». Впрочем, не буду больше загружать читателей историей моих бедствий (напомню, что так называется книга замечательного французского средневекового философа-рационалиста Абеляра). Мои бедствия продолжались весь брежневский, а затем андроповский и черненковский периоды советской истории.

Скажу только, что при Андропове я едва не попал в страшные мордовские лагеря, где люди не выживали. В 1984 году (напомню, что так называется известный роман Оруэлла об ужасах социализма) я стал переписываться с другом, переехавшим в литовский город Клайпеду. Я знал, что письма перлюстрируются работниками КГБ, но сил терпеть окружающий маразм уже не было. Нужно было поделиться своими мыслями с надежным и понимающим человеком. Кроме того, я написал книгу, в которой на основе анализа многочисленных источников и собственных наблюдений делал непреложный вывод: советская власть не просуществует и десяти лет. Эта книга начала расходиться в самиздате.

И вот через некоторое время в институт, где я работал, явились два офицера КГБ, один из них в чине полковника, другой – капитана. Они вызвали меня в кабинет коменданта главного корпуса и предъявили мне пачку фотокопий моих писем другу и отрывка из моей книги с наиболее красочными антисоветскими пассажами. Допросы продолжались и в дальнейшем, уже в здании КГБ. Мне предъявили бумаги, из которых следовало, что меня собираются арестовать, судить и приговорить к заключению в мордовских лагерях, где содержались самые активные диссиденты. Но в 1985 г. к власти пришел Горбачев, и сотрудников КГБ я больше не видел к большому моему удовольствию.

От всех этих передряг и неурядиц меня спасала работа над собой и над творческим осмыслением происходящего в мире. Регулярные занятия психофизическим самосовершенствованием стали приносить плоды. Закалялась воля, повышалась устойчивость к стрессам, начали отступать болезни. Я всё это говорю не для того, чтобы читатели мне посочувствовали, а чтобы показать, в какой обстановке мне пришлось создавать зачатки науки о созидании здоровья. И здоровье наконец пришло через семь лет после начала работы.

Занимаясь самооздоровлением, я параллельно очень много читал и изучал литературу по проблемам, связанным со здоровым образом жизни, осваивал различные тренировочные комплексы, проверял их действие на практике. Постепенно накапливались знания и опыт, всё лучше познавались и особенности собственного организма. Это соответствовало известному древнегреческому изречению, излюбленному философами: чтобы лучше познать мир, познай самого себя. Или, как говорил великий китайский философ, основатель школы даосизма Лао-Цзы: кто познаёт самого себя, тот может познать мир, не выходя из своего двора.

Главной идеей, которую я заложил в осуществлённый мною синтез западных и восточных традиций самооздоровления, была идея мобилизации. С самого начала я понял, что если я хочу добиться исправной работы своих измученных болезнями органов, я должен мобилизовать их на войну против их изъянов посредством вложения в них определенной биологически активной работы и целенаправленного человеческого труда. Эта идея и явилась исходной клеточкой эволюционно-мобилизационного подхода и предложенной в дальнейшем на его основе общей теории эволюции. Фактически речь шла в этот период о направленной эволюции человеческого организма и психики в онтогенезе.

Вскоре у меня родились дети – мальчик и девочка, Мишенька и Лизонька. В отличие от меня, они были вполне здоровыми детьми. Тем не менее, я стал с семидневного возраста заниматься с ними для укрепления их здоровья. Я применял массаж, работал с ними по апробированной в медицине системе тренировок младенцев, а затем детей младшего возраста, изобретал новые полезные упражнения. В самом раннем возрасте они совершали со мной длительные прогулки по лесу, который рос невдалеке от нашей квартиры. Я мобилизовал своих детей на здоровую жизнь. Они раньше других детей начали ходить и говорить.

Увы, неумолимое время течёт слишком быстро, дети повзрослели и уехали за границу. Лиза переехала в Италию и живёт в Риме, Миша со своей женой нарожали четырёх детей – двух мальчиков и двух девочек. Да будут с ними мир и здоровье! Думаю, это был первый опыт психофизического совершенствования детей с самого раннего возраста. По крайней мере другие опыты мне неизвестны.

Получив положительные результаты от своего многолетнего эксперимента по мобилизации человеческого организма на здоровое функционирование, я стал задумываться о сущности мобилизационных процессов и их значении в природе и обществе. К этому меня привёл именно мой эксперимент над собой, над своими детьми и несколькими учениками, которые, как и я, регулярно занимаясь, избавились от своих болезней. Это был, безусловно, философский эксперимент, целью которого было познание своих возможностей и осмысление человеческого бытия. Философия никогда не была экспериментальной наукой, и хотя внешние обстоятельства нередко ставят нас в экспериментальные ситуации, активный эксперимент по эволюционному пересозданию жизни может нас многому научить.

Анализируя итоги этого эксперимента, я рассуждал так: если мобилизация организма биологически активной, эволюционно значимой работой может навести порядок в этом организме, значит, фактор мобилизации имеет гораздо большее значение в эволюции, чем ему отводилось прежде. С детства я постоянно интересовался всемирной историей. Мой метод работы с литературой связан с тем, что я никогда не доверяю одному источнику. Прежде чем вынести какое-то суждение, я должен изучить всю доступную мне литературу. Неоценимую помощь в этом мне оказывают выставки новых поступлений крупных библиотек, которые я регулярно посещаю с 1974 года. Нет для меня большего удовольствия, чем напитывать мозги разнообразной информацией. Это даже вкуснее, чем самая изысканная пища.

Изучая разнообразную историческую литературу, я убедился, какую огромную роль играют в эволюции различных обществ мобилизационные процессы и связанные с ними структуры. Мобилизация войск на ведение войны, мобилизация людей на работы в хозяйствах, мобилизация духа на осуществление исторически значимых действий, мобилизационные реформы, подъёмы и спады мобилизационного потенциала общества при возникновении внешних угроз и при экспансии на территории, занятые другими обществами – всё это имеет огромное значение в истории. И всё это требует организационного оформления на основе создания выстроенных определенным образом мобилизационных структур.

Отсюда был только шаг к пониманию того, что эти структуры являются генераторами порядка и в государственной, и в военной сфере, и в экономике. Само государство является не чем иным, как мобилизационной структурой высшего уровня, генерирующей порядок в обществе и мобилизующей силы общества на решение его проблем. Любая элита, выделяющаяся из общества в конкретных исторических обстоятельствах, в очень значительной части образуется как обслуживающий персонал мобилизационной структуры государства. Расслоение традиционных обществ на классы происходит путем разделения труда между людьми, занятыми обслуживанием мобилизационной структуры государства, и людьми, оказавшимися на мобилизационной периферии, поставляющими этой структуре и её функционерам материальные ресурсы.

Отсюда становится очевидной ошибочность марксистской теории об извечной классовой борьбе, являющейся якобы двигателем исторической эволюции. Конечно, люди и их классовые образования часто проявляют недовольство своим зависимым и подчинённым положением, низким уровнем жизни. Но их восстания и бунты с образованием альтернативных государству мобилизационных структур – большая редкость. Они представляют собой катаклизмы, разрушительные процессы, ломающие порядок в государстве, погружающие общество в хаос и надолго сдерживающие его развитие. Двигателями исторической эволюции являются преобразования мобилизационных структур, выраженные в мобилизационных и связанных с ними экономических реформах.

Они происходят на фоне постоянной конкуренции мобилизационных структур, почти дарвиновской борьбы за существование государств с различными типами мобилизационных структур. Эта конкуренция обусловливает общность интересов различных классов в государстве. Низшие классы не меньше высших заинтересованы в обеспечении порядка в обществе и защите от нападения извне. Поэтому о перманентном антагонизме между классами не может быть и речи.

Безусловно, государство и высшие классы эксплуатируют низшие классы, поставляющие и материальные ресурсы для бесперебойного функционирования мобилизационных процессов. Это приводит к очень большим различиям в доходах. Но и низшие классы эксплуатируют высшие классы и государство, обеспечивающие рациональную организацию труда, имущественных отношений, относительную безопасность жизнедеятельности, мобилизующие на максимизацию прибавочного продукта.

На проблеме эксплуатации следует остановиться подробнее. Это сложная проблема, притягательная для социалистов всех мастей, по-настоящему не разработана. Я проштудировал два первых тома «Капитала» Маркса ещё в 10–11 классах школы и пришёл в полный восторг. Во-первых, мне было понятно каждое слово, чего я не ожидал. Во-вторых, меня покорила строгая научность, доказательность и убедительность каждого положения, каждой фразы. О эти логические отвлечения, позволяющие заострить внимание на строго определенном процессе! Для меня это было образцом научного творчества в гуманитарном познании. Я даже негодовал против тех, кто считает невозможным точное знание в гуманитарной сфере.

В каждой главе, в каждом разделе «Капитала» основным стержнем, несущим каркасом анализа выступала главная идея: капиталисты присваивают прибавочную стоимость, произведенную трудом рабочих, и расходуют их по своему усмотрению – на наращивание своего капитала и на собственное обогащение. Следовательно, они незаметно как бы обкрадывают или грабят непосредственных производителей, превращают их в пролетариев, не имеющих никакой собственности и никакого товара для продажи на рынке, кроме собственной рабочей силы, готовности к труду.

Отсюда со всей очевидностью вытекало, что если этих экспроприаторов экспроприировать, непосредственные производители сразу же начнут жить всё лучше и лучше, у них появятся новые стимулы к эффективной деятельности и они создадут идеальное общество свободного труда. Такое общество, где не будет частной собственности, где все люди будут жить в братском единстве и сотрудничестве, где не будет денег и отомрёт государство, Маркс в других работах характеризовал в самых общих чертах, в радужных красках и называл коммунизмом.

Захваченный логикой «Капитала», я первоначально поверил и в его основную идею. Однако, набираясь жизненного опыта и наблюдая реалии советского общества, в котором эта идея была реализована, была полностью уничтожена частная собственность и экспроприирован в собственность государства частный капитал, я стал разочаровываться и в этой идее. Государство без частного капитала тоже является владельцем капитала, но владельцем гораздо более жестким, чем частные предприниматели. Оно присваивает всю прибавочную стоимость, производимую в стране, и распоряжается ею по усмотрению чиновников раздутого бюрократического аппарата. Работники живут не лучше, а гораздо хуже, чем при экспроприаторах-капиталистах.

Госплан планирует все до последнего гвоздя, и производительная деятельность сводится к выполнению планов без учёта индивидуальных особенностей производства. К тому же существует постоянный перекос в сторону тяжелой, прежде всего военной промышленности при постоянном недопроизводстве товаров народного потребления. Отсюда – хронические дефициты самых необходимых товаров, очереди, «блат», «черный рынок», низкие стимулы к труду при полном отсутствии творческой свободы и наглом вмешательстве в личную жизнь граждан. Вывод мог быть только один: советская система изжила себя и долго существовать не может.

Но как же быть тогда с основной идеей, а соответственно и со всей грандиозной теоретической конструкцией «Капитала»? Постепенно приходило понимание того, что, создавая «Капитал», Маркс мобилизовал свой громадный творческий дар и колоссальную эрудицию главным образом для того, чтобы подвести под научно-эволюционную базу утопическую и крайне агрессивную идеологию, своеобразную коммунистическую религию. Это привело к совершенно несостоятельному изображению эксплуатации.

Владельцы капитала, безусловно, эксплуатируют труд рабочих, особенно на первоначальных этапах развития капитализма, когда он ещё не полностью вышел из недр феодальной мобилизационной структуры государства. Но по мере развития капитализма и технической вооруженности труда владельцам капитала становится невыгодной сверхэксплуатация работников и их пролетаризация, поскольку это снижает качество труда. Первым это заметил марксистский «ревизионист» Эдуард Бернштейн, чем вызвал бурное негодование своих коллег из числа неистово верующих марксистов. Но дело ведь не только и даже не столько в этом.

Неверна исходная абстракция Маркса, согласно которой непосредственный производитель производит всю стоимость и всю прибавочную собственность. Сам же Маркс замечал, что человек, в отличие от пчелы, ничего не делает без идеально осмысленного проекта, чертежа, схемы, модели. А в теории эксплуатации получалось, что непосредственный производитель создает стоимость своим зачастую неквалифицированным трудом, а труд проектировщика, чертежника, инженера, учёного, самого предпринимателя, создающих основы производственных процессов и организующих производство, является лишь побочным продуктом труда рабочих, и оплачивается из созданной ими прибавочной стоимости. Полный абсурд!

На самом деле каждый рабочий лишь переносит в металл, дерево, пластмассу, бетон и т. д. стоимость, которую не он создал. Её создали до него технические специалисты, использующие последние достижения цивилизации, и предприниматели, а также их менеджеры, заботящиеся об эффективности работы предприятия и управления им, реализации его продукции, обеспечения конкурентоспособности и роста прибыли, идущей на обеспечение общего благосостояния предпринимателей и всех работников фирмы, на техническое перевооружение производства и т. д. Именно развитие капитализма создает предпосылки и обеспечивает переход от традиционного общества к инновационному.

Следовательно, рабочий класс так же эксплуатирует своих предпринимателей и менеджеров, а вместе с ними и огромную армию образованных людей – технических специалистов разных уровней от ученых до мастеров, управленцев, финансистов, предпринимателей. Различие между рабочими и предпринимателями заключается также и в том, что хотя и те, и другие стремятся как можно больше заработать и повысить тем самым свой жизненный уровень, рабочие получают свой доход непосредственно из капитала предпринимателей, а предприниматели – от клиентов фирмы, которым они продают свои товары и услуги. Это обусловливает непосредственную заинтересованность предпринимателей в успехе фирмы, в качестве производимой продукции и услуг. Отсюда – постоянно увеличивающиеся расходы на маркетинг, рекламу, обеспечение финансовой устойчивости предприятия, его технической оснащённости и т. д. Предприниматели образуют мобилизационно-управленческие структуры своих организаций.

А теперь спроецируем всё это на марксистское учение об исторической эволюции – исторический материализм. Марксисты убеждены в том, что государство возникает как результат размежевания общества на классы, как некая надклассовая и в то же время служащая высшим классам сила, необходимая для того, чтобы антагонистические классы не пожрали друг друга во взаимной борьбе. Рациональное зерно во всём этом безусловно есть. Но при этом совершенно упускается из виду мобилизационная сфера, которую я называю мобилитикой.

Государство не только закрепляет отношения между классами, но и мобилизует общество на решение всех стоящих перед ним задач – обеспечение обороноспособности, организацию и реорганизацию армии, ведение войн, регулярное поступление налогов, совершенствование законодательной базы всех форм человеческой деятельности, регулирование отношений собственности, организацию экономики и т. д.

Марксизм рассматривает всё это в терминах базиса и надстройки. Экономический базис определяет развитие общества, а надстройка, к которой относятся все политические, юридические, культурные, личностные феномены, обратно влияет на базис. Это в какой-то мере верная, но крайне упрощённая схема социально-исторического процесса. Экономика выступает в качестве базиса, поскольку она обеспечивает материальными ресурсами функционирование мобилизационных структур, их реорганизацию и реструктуризацию. Медленное, но неуклонное накопление экономического потенциала обществ, обусловленное постоянными вложениями человеческого труда, расширенным воспроизводством, ростом и развитием производительных сил, создает предпосылки для всех форм общественного прогресса, в том числе и прогресса мобилизационных структур.

Но конкретно-исторический процесс формируется всё же именно этими структурами, обладающими высоким уровнем свободы, относительной, но очень широкой независимостью от базиса. В известной мере они определяют, организуют и формируют базис. В истории действуют, а в известной форме творят её живые люди, а не марионетки, которых дергают за веревочки экономические и классовые интересы. Эти люди наделены личными и групповыми интересами, которые не совпадают полностью с интересами классов. Исходящая от них реорганизация мобилизационных структур поддерживается одними социальными группами и вызывает ожесточенное сопротивление других.

Как мы уже отмечали ранее, традиционное общество вообще подозрительно, даже очень часто враждебно относится к инновациям, поскольку они угрожают нарушить традиционный уклад жизни, порядок в государстве, вызвать конфликты по поводу религиозных верований. Недаром известная китайская пословица гласит: горе тому, кто живёт в эпоху перемен. Но конкуренция государств в военной сфере, постоянная борьба между ними за всегда ограниченные ресурсы – территорию, налогооблагаемое население, продукты производства, природные кладовые – заставляет идти на осуществление мобилизационных инноваций.

Мобилизационные структуры государств извлекают из экономического базиса своих стран максимум ресурсов для того, чтобы вооружить, организовать, обеспечить всем необходимым как можно более многочисленные и мощные вооруженные силы. В случае победы в войне эти затраты возмещаются с большой прибылью за счёт присвоения ресурсов побежденных или даже покоренных народов. Государство, которое сумело создать наиболее эффективно действующую военно-мобилизационную структуру, являющуюся подструктурой общей мобилизационной структуры, побеждает и покоряет множество государств и становится империей.

Империя сильна не только превосходством своей военно-мобилизационной структуры, стратегическими и тактическими преимуществами своих войск, военным искусством своих полководцев. Она пользуется экономическим базисом всех покоренных ею государств и на этом базисе наращивает собственное могущество. Она поддерживает мобилизационный потенциал и мобилизационную активность не только своих войск, но и своего народа. Но в истории империй неизбежно наступает этап, когда мобилизационная структура устаревает, изживает себя, её потенциал и активность неудержимо снижаются и падают.

Иссякают возможности дальнейших завоеваний и поток ресурсов из внешних границ, воины империи больше не хотят рисковать жизнью в беспрерывных войнах, получать раны и испытывать ужасы войны, лишения и дискомфорт военной жизни. Они хотят вернуться в экономику и пользоваться плодами былых подвигов и побед. На этом этапе или с этого момента начинается крушение империи. Императоры судорожно пытаются исправить положение, проводят различные эксперименты по реорганизациям мобилизационной структуры, но изжившая себя мобилизационная система империи уже не допускает крупных инноваций. Она окончательно утрачивает конкурентоспособность. На этом этапе неизбежен всё усиливающийся кризис верхов, вследствие которого борьба в правящей элите за власть приводит к свержению императоров, только-только наметивших какие-то меры по спасению империи. Наконец, империя гибнет.

Последними в истории империями, боровшимися за безудержную экспансию и мировое господство, были империи Гитлера и Сталина. В этих империях вся социальная, экономическая, политическая, личная жизнь людей были подчинены потребностям военно-мобилизационной структуры. Поэтому я называю такую систему ультрамобилизационизмом, хотя американская исследовательница Хана Арендт предложила термин «тоталитаризм», который стал общепринятым во всём мире. Полагаю, что предложенный мною термин полнее отражает сущность мобилизационных структур этих преступных систем, чем понятие тоталитаризма. При ультрамобилизационизме мобилизационной становится и экономика, и политика, и личная жизнь людей.

После двух мировых войн в XX веке начался необратимый процесс деимпериализации государств. Европейские страны добровольно или под влиянием национально-освободительных движений отказались от своих колониальных империй. По мере развития инновационных экономик стало выгоднее покупать ресурсы, чем присваивать их силовым, внеэкономическим путем. Начался процесс снижения роли и значения в обществах военно-мобилизационных и повышения роли и значения экономико-мобилизационных структур. В международном праве и международной политике утверждается принцип запрета на агрессию и неприменение силы в международных отношениях, хотя этот принцип всё ещё нередко нарушается в локальных конфликтах.

Сила и мощь государств ныне определяется не количеством и качеством вооруженных сил, а уровнем развития инновационной экономики. От обусловленной им технической оснащённости и профессионализма которого полностью зависит уровень эффективности современных армий. Так выглядит в моем понимании, с точки зрения предложенного мной эволюционно-мобилизационного подхода, общая схема детерминации социально-исторического процесса, применяемая мной для эволюционного объяснения истории.

00.8. Эволюционно-мобилизационный подход и эволюционное объяснение истории

Теперь необходимо кратко коснуться отношения эволюционно-мобилизационного подхода к цивилизационному подходу, примыкающей к нему теории этногенеза и пассионарности Льва Гумилева, геополитической модели и теории менталитета французской школы «Анналов». Все эти теоретические подходы в той или иной мере претендуют на эволюционное объяснение истории.

Цивилизационный подход сконцентрировал внимание на различиях в эволюции локальных цивилизаций, что безусловно составляет важный необходимый ракурс в исследовании исторической эволюции человечества. Но конечным выводом анализа локальных цивилизаций во всех вариантах цивилизационного подхода является тезис о несоизмеримости этих цивилизаций, наличии у них каких-то абсолютно изолированных способов развития. Этот изоляционизм не позволяет видеть общих закономерностей развития глобальной человеческой цивилизации, что в эпоху глобализации весьма и весьма сомнительно. Конечно, учение Сэмюэля Хантингтона о столкновении цивилизаций находит некоторые фактические подтверждения в мусульманском терроризме, трениях между Россией и западными странами, противоречиях между Севером и Югом и т. д. Но это, конечно же, не столько столкновения, сколько последствия разных скоростей перехода человеческой цивилизации от традиционного общества к инновационному.

Традиционалисты-почвенники в России с огромным воодушевлением восприняли цивилизационный подход, так как он позволял оправдать «особый путь» России, ее неприятие демократических институтов и ценностей. Они наотрез отказываются признать, что это общечеловеческие ценности, зафиксированные в Декларации прав человека и пактах, к которым на официальном уровне присоединилась Россия. Да, Россия пока еще идет своим «особым путем». Этот путь привел ее к укоренелости самодержавия, к катастрофе 1917 года, к сталинским лагерям, к нынешней бедности основных масс населения и неприличному в этих условиях богатству «новых русских», к разгулу бюрократизма, коррупции и криминала.

Многим сторонникам цивилизационного подхода невдомек, что «свобода лучше несвободы», или, как выразился российский предприниматель начала XX века, «свобода пуще неволи», т. е. эффективнее. Это он говорил, сравнивая труд крепостных крестьян с трудом наемных работников. Отрицая ценности демократии и прав человека на основании «особости» восточно-православной цивилизации, российские традиционалисты тем самым оправдывают бесправие, несвободу, отсутствие стимулов к интенсивному труду и предпринимательству, необходимых для развития инновационной экономики и инновационного общества.

Еще первопроходец цивилизационного подхода российский славянофил Николай Данилевский в своей теории культурно-исторических типов, изложенной в книге «Россия и Европа», направил свои основные усилия на доказательство того, что Россия – не Европа и никогда не пойдет по европейскому пути развития. Ему было не дано понять, что его псевдопатриатические славянофильские тееоретирования есть по существу оскорбление российской культуры, плевок в лицо каждому российскому европейски образованному человеку. Чтобы извлечь Россию из Европы, необходимо посадить ее европейскую часть на колеса и отвезти ее за Уральский хребет. Но вряд ли эта мечта традиционалистов когда-нибудь сбудется. Со времен Петра I Россия была неотъемлемой частью европейских международных отношений. Она играла в них далеко не последнюю роль. Но цивилизационные различия, конечно, есть, и довольно существенные. Они выражаются прежде всего в знаменитой формуле Уварова: «православие – самодержавие – народность». Следование этой формуле влечет за собой вечную отсталость, отсутствие развитых демократических институтов.

Цивилизационный подход ограничивается анализом особенностей локальных цивилизаций и игнорирует не только существование глобальной цивилизации, но и наличие в рамках локальных еще и цивилизационных различий между народами, т. е. этническими цивилизациями. Крупнейшие представители цивилизационного подхода Освальд Шпенглер и Арнольд Тойнби полагали, что в основе цивилизационных различий лежат различия в религиозных верованиях. На самом деле цивилизационные различия не определяются религиозными верованиями, а совсем наоборот, сами определяют их, определяют принятие тех или иных религиозных идеологий.

Разумеется, принятая локальной цивилизацией религиозная идеология оказывает весьма сильное влияние на ее дальнейшую эволюцию. Но эта эволюция определяется широким комплексом исторических предпосылок, куда входят географическое положение, климат, рельеф местности, обеспеченность ресурсами, система экономики и природопользования, предшествующая история, особенности культуры, строение мобилизационно-политических систем. Господствующая религия – только один из этих факторов, хотя и весьма влиятельный. В традиционном обществе она закрепляет цивилизационные различия, но по мере становления инновационного общества осуществляется секуляризация и вытеснение светскими институтами религиозных институтов из фундаментов цивилизационных систем. Попытку фундаменталистов вернуть религию в эти фундаменты крайне опасны для самих цивилизаций и бесперспективны в дальнейшем ходе истории.

Еще одним недостатком цивилизационного подхода является представление об эволюции локальных цивилизаций по аналогии с живыми организмами, которые рождаются, растут, взрослеют, стареют и умирают. Кажется, что это представление основано на фактах, судя по тому, что все древние цивилизации пришли в упадок и погибли, а на занимаемых ими некогда территориях существуют и развиваются современные цивилизации. Но эта аналогия хромает не на одну, а на обе ноги.

Индивидуальное развитие, т. е. онтогенез живого организма закреплен его биологической природой и имеет общие для всего вида пределы развертывания во времени. Как бы ни различались сроки жизни различных людей, предела в 160 лет еще никто не перешагнул. Историческое же развитие цивилизаций есть не онтогенез, а филогенез, т. е. исторический процесс, складывающийся из множества человеческих онтогенезов. Этот процесс можно сравнить скорее с существованием вида, которое не имеет четко определенных пределов и может длиться миллионы лет, пока взаимосвязь внешних и внутренних обстоятельств не поставит вид перед альтернативой – измениться или вымереть.

Все древние цивилизации представляли собой традиционные общества, мобилизационные структуры которых носили крайне консервативный, трудно поддающийся изменениям характер. Многие инновации были для них разрушительны. Многие реформы вызывали социальные конфликты и осуществлялись лишь в ходе гражданских войн. Использовался малопроизводительный, несвободный и лишенный внутренних стимулов рабский труд. Характер обработки земли и ремесленного производства не менялся веками. Мобилизационные структуры древних обществ не физически состаривались, а социально устаревали.

Что касается современных цивилизаций, то в соответствии с теоретиками цивилизационного подхода, они также должны состариться и погибнуть. Подсчитываются даже средние сроки жизни локальных цивилизаций. Однако это абсурд. Современные цивилизации по-разному, с очень разными скоростями и большими проблемами переходят к развитию инновационных обществ. Теперь застывание развития приводит к гражданским конфликтам и внутренним войнам, как это произошло в 2011 г. в Египте, Ливии, Тунисе, Сирии, Йемене и других странах арабского Востока.

Современные общества становятся все более динамичными, трансформативными. Чтобы не устареть, необходимо постоянно обновляться. Все это показывает, что несмотря на бесспорные заслуги цивилизационного подхода в изучении эволюции локальных цивилизаций, основоположники этого подхода предложили во многом превратные объяснения этой эволюции. Системного эволюционного объяснения истории у них не получилось.

Значительным достижением цивилизационного подхода Арнольда Тойнби, тем не менее, явилось определение роли элиты, которая, отвечая на актуальные запросы истории, проявляет ответственность либо безответственность, и в случае своей неспособности дать адекватный ответ, приводит свою цивилизацию к крушению и гибели. Это положение, а также представление о разрушительной роли внешнего и внутреннего пролетариата противостоит утопическому марксистскому учению об исторической миссии и освободительной роли пролетариата. Фактически элита в понимании Тойнби выполняет функцию мобилизационной структуры, поддерживающей порядок в обществе и трансформируемой на переломах истории.

Теория этногенеза Льва Гумилева вплотную примыкает к цивилизационному подходу, но сосредоточивается не на локальных цивилизациях, включающих родственные группы народов, а на этноцивилизационных образованиях, что существенно дополняет цивилизационный подход. Основной идеей в теории этноцивилизаций Гумилева является концепция пассионарности. Если элита Арнольда Тойнби стремится к сохранению стабильности социальной системы, то пассионарии Лбва Гумилева, напротив, самоотверженно выступают против сохранения стабильности социальной и природной среды.

Они презирают повседневное обывательское поведение, связанное с инстинктом самосохранения человека. В этом проявилась радикальная антипротребительская ментальность Гумилева, проживавшего в условиях советского ультрамобилизационизма. Пассионарии подпитываются случайными выбросами энергии из Космоса, каким-то непонятными излучениями, которые неизвестны науке и представляют собой лишь фантастическое измышление историка. Эти поступления энергии изливаются на ту часть биосферы, на которой находится данный этнос и заряжает пассионариев, которые мобилизуют своей энергетикой основную часть этноса.

В результате весь этнос проявляет пассионарное напряжение, т. е. постенциальную энергию, а затем эта энергия трансформируется в кинетическую, начинаются перемещения, завоевания, экспансия культуры. При этом совершенно непонятно, почему энергия Космоса изливается первоначально только на пассионариев, а не на весь этнос, живущий на данной территории. Пришедший в движение этнос совершает великие завоевания, покоряет другие народы, создает империи, пока не иссякнет запас накопленной пассионарной энергии. Затем начинается спад.

Пассионарность Гумилева – это фактически мобилизационная активность, только обозначенная довольно сомнительным, хотя и хорошо запоминающимся термином. Не секрет, что происхождение этого термина связано с прозвищем Пассионарии – неистовой коммунистической пропагандистки Долорес Ибаррури во время революции в Испании 30-х годов. Следовательно, оно связано с «романтической» стороной советского ультрамобилизационизма, которая подкупала даже тех представителей советской интеллигенции, которые ненавидели сталинизм.

На самом деле мобилизационная активность имеет не космическое и не божественное, а вполне земное происхождение. Ее источником является существование в человеческих сообществах особых структур, которые я называю мобилизационными. Эти структуры складываются и в варварских обществах на основе множества родовых структур, включавших родственников и членов их семей из других родов. Племенные союзы, или вождества были предназначены для защиты от внешних нападений или для нападения на другие племена, а также для урегулирования конфликтов между родами путем реализации положений обычного права. В роли третейских судей при вражде родственников выступали старейшины родов, а при вражде между родами – племенные вожди.

Племенные дружины собирались крайне нерегулярно, мобилизационные структуры для их формирования создавались вождями. Это не такое легкое дело, как может показаться. Свободные общинники неохотно отрываются от своих хозяйств и идут рисковать жизнью. Их мобилизационная активность быстро падает. Она поднимается лишь при прямой угрозе существованию племени. Группы родственников зорко следят, чтобы в военных столкновениях их род слишком не пострадал и не был бы ослаблен больше других родов. В этом состоят слабости любого варварского войска. Однако с ростом поселений и их трансформацией в города возникает потребность в постоянном регулярном войске. Наряду с племенными ополчениями возникают постоянные воинские контингенты под руководством вождей. Мобилизационные структуры приобретают регулярность, для мобилизации воинов применяется принуждение – неотъемлемое свойство государственной власти. Значение родовых общин падает, а соседских общин – повышается.

Свободные общинники облагаются налогами на содержание войска и нужды управления. На этой базе возникает государство. Власть вождей присваивается определенным родом, становится наследственной, принимает форму монархии. Конгломерат племен преобразуется в этнос. Возникает право собственности на власть. Формируется родовая аристократия. Мобилизационная структура государства создает регулярное войско и чиновничий аппарат. Она поддерживает мобилизационную активность на максимально высоком уровне. Экономическая эффективность завоеваний становится выше эффективности производства валового внутреннего продукта. Полководцы и умелые воины окружаются почетом, они занимают высокие государственные должности. Возникает воинская романтика. О героях войн слагают легенды, поют песни, сочиняют эпосы. Военная тема доминирует во всей культуре государственного этноса.

Великие завоевания, однако, начинаются не с кучки пассионариев, а, как правило, с мобилизационной реформы, включающей унификацию войска, его вооружение за государственный счет, разделение на рода войск – конницу, пехоту, колесничих, иррегулярные части ополчения и т. д., установление регулярного снабжения провиантом и много чего еще. Победы повышают уровень «пассионарности», а полученные за счет них материальные выгоды и воинская добыча, а также возможность пограбить и подвергнуть насилию завоеванные города перевешивают с точки зрения «пассионариев» опасности, связанные с возможностью получить увечья или погибнуть от вражеского оружия. Так что космическая энергия здесь совершенно ни при чем. Мобилизационная активность есть функция наиболее конкурентоспособных в данных исторических условиях мобилизационных структур.

По мере развития государства формируется чувство Родины, усиливается разделение мира на своих и чужих. При приближении к инновационному обществу войны не только не прекращаются, но становятся все более жестокими и разрушительными. Подготовка и ведение войн остается важнейшей функцией мобилизационной структуры государства. Мобилизационная активность уже не просто используется как в эпохи этногенезов, она фабрикуется пропагандой, обучением, средствами информации. Пиком «пассионарности» выступает тоталитарный ультрамобилизационизм, особого размаха достигший в двух странах, потерпевших роковое поражение в первой мировой войне – Германии и России. Невероятная мобилизационная активность, раскрученная в обеих странах и превратившая их в два единых военных лагеря, постоянно подпитывалась реваншистскими настроениями. После второй мировой войны мобилизационная экономика все чаще проявляла свою неэффективность и отставала в гонке с предпринимательскими экономиками демократических стран. Одновременно деградировали ультрамобилизационные структуры. Это предопределило неизбежный крах системы ультрамобилизацонизма.

Все это показывает, что теория пассионарности Гумилева вскрывает лишь узкий ракурс мобилизационных процессов и к тому же не вполне верно его трактует. Те, кого он называет пассионариями, наблюдались им в его жизни при господстве ультрамобилизационной системы в СССР во времена раздутого энтузиазма так называемого «социалистического строительства». Мобилизационная активность и самоотверженность людей действительно необходима не только в военной сфере, но и в науке, культуре, экономике. Сегодняшняя Россия живет на погасших углях и пепле выгоревшей пассионарности. Она нуждается сегодня в резком поднятии мобилизационной активности, но уже не для военного противостояния и не для имперских притязаний, а для развития инновационной экономики и продвижения инновационного общества. Концепция же пассионарности Гумилева при всем уважении к его интеллекту базируется на узком понимании мобилизационной активности, связанном прежде всего с агрессивными захватническими устремлениями этносов и государств, и подчиненной этим устремлениям частью культуры. Она по своей сути консервативна, и потому так восхваляется современными традиционалистами. К тому же антиевропейская, евразийская, проазиатская ориентация изображения истории России, приведшая его даже к восхвалению в этой истории роли Золотой Орды и татаро-монгольского ига, весьма далека от реальности и содержит тот искаженный образ России, который подпитывает «пассионарность» противников демократии.

Географический детерминизм в объяснении истории характерен и для теории геополитики. Исходная идея геополитики была связана не только с внесением в объяснение детерминации исторических процессов географического фактора как основополагающего, но и с попыткой применить к истории дарвиновскую теорию эволюции, что получило название социал-дарвинизма. Основатели геополитики рассматривали государства как живые существа, получающие ресурсы с определенной территории и борющиеся за существование с другими государствами. Результатом этой борьбы является отбор наиболее сильных и жизнеспособных. Опираясь на эти соображения, геополитика оправдывала агрессивные войны как проявления естественной борьбы за существование, ведущей к прогрессу путем выживания наиболее приспособленных.

Геополитика возникла в Германии в период последовательного усиления ее завоевательных устремлений и роста шовинистических настроений в немецком обществе. Ее основателем был немецкий антропогеограф Ф. Ратцель, а создателем ее наиболее одиозного варианта – нацистский геополитик Карл Хаусхофер. В XX веке геополитические концепции стали создаваться в самых различных странах мира. Я не стану обсуждать геополитические концепции, созданные в Германии, Англии, США и других странах в первой половине XX века. Многие из них довольно фантастичны и далеки от реальности. Рациональное зерно геополитики, тем не менее, состоит в том, что внешнеполитические интересы государств связаны с их географическим положением, а возможности реализации этих интересов зависят от наличия природных ресурсов, особенностей и количества народонаселения, его этнического состава, характера климата, почв, рельефа местности, размеров территории. Значительные геополитические различия и различия в характере народов имеют государства морские и континентальные, равнинные и горные, лесные и степные, северные и южные, западные и восточные и т. д. Все это безусловно влияет и на характер эволюции государств.

Наконец, с точки зрения геополитики (и мобилитики) чрезвычайно важное значение имеет географическое окружение страны: какие страны и географические объекты, пространства или геоэкономические образования расположены вокруг ее границ. Напомним, что один из важнейших стратегических принципов геополитического поведения Британской империи был выражен в тезисе: у Англии нет постоянных врагов или друзей, у Англии есть только постоянные интересы. Геостратегия любой страны формировалась в зависимости от ее геополитических интересов, которые, конечно, не были так уж постоянны, а менялись и перенаправлялись в зависимости от наметившихся геостратегических перспектив. Однако на протяжении всего исторически огромного периода существования традиционного общества и его приближения к инновационному у каждого из геополитически сильных государств был на вооружении только один геостратегический принцип – принцип расширения границ путем захвата прилегающих либо заморских территорий. В зависимости от направления в осуществлении этого принципа выбирались союзники или противники. Расклад сил в геополитичечких регионах приводил к образованию определенных систем равновесия между этими силами. Наиболее известной и действенной системой такого рода во всемирной истории была система европейского равновесия. Она заключалась в том, что в случае резкого усиления и появления претензий на гегемонию в регионе одного из европейских государств, оно теряло союзников и приобретало противников, которые в совокупности обладали несравнимо более мощным мобилизационным ресурсом, чем это государство.

С эпохи Петра I полноправным членом системы европейского равновесия была Россия. Россия же служила очень тяжелым противовесом любых попыток чрезвычайно усилившихся стран европейского континента установить господство в Европе. Другим противовесом была Англия. Швеция Карла XII, Пруссия Фридриха Великого, империя Наполеона были подорваны в своей мощи, втянувшись в войны против России. Когда же Россия, став жандармом Европы, стала претендовать на гегемонию в ней, она получила Крымскую войну и потерпела позорное поражение в ней от союза более развитых в экономическом и техническом отношении стран – Англии и Франции. Развитие России всегда определялось конкуренцией с другими странами Европы, чего никогда не понимали евразийцы, пытающиеся, подобно ее недоброжелателям из других стран, изобразить Россию азиатской страной, лишь прилегающей к Европе.

В двух истребительных мировых войнах истекающая кровью Россия вновь сыграла роль противовеса стремлению германского милитаризма к господству в Европе. Обе страны сполна расплатились за свои ультрамобилизационистские, милитаристские геополитические устремления. Но Россия расплатилась несравнимо больше. Германия обрела высокоразвитую демократию и вошла в ядро могучего Европейского Союза. А Россия превращена в поставщика энергоносителей и живет на задворках Европы, тешась застарелыми геополитическими амбициями и сохраняя новую редакцию самодержавия. Новой России нужны вновь самые глубокие, самые решительные реформы, но не новая революция, и чтобы осуществить их, необходимо использовать те громадные рычаги, которые уже имеются у нынешней власти, но для этого нужна могучая воля, неистовая мобилизационная активность и самоотверженная «пассионарная» поддержка наиболее творческой части элиты. Это единственная возможность для России выйти из нынешнего эволюционного тупика, повысить свое геополитическое значение и стать одним из лидеров инновационно развивающегося человечества.

Никто не может опорочить геополитический подвиг героев, которые в чудовищных условиях схватки двух зверских режимов после небывалых поражений, обусловленных бездарностью сталинистского руководства и его предшествующими преступлениями, остановить нацистского зверя и, устилая своими мертвыми телами геополитическое пространство от Москвы до Берлина, принесли мир и спокойствие народам Европы. Но не себе и не тем, кто в результате победы в мае 1945 года оказался под железной пятой геополитического распространения агрессивного сталинского режима. «Освобождение», пришедшее со стороны ультрамобилизационистской системы вскоре обернулось новым порабощением народов центральной и восточной Европы и их приковыванием к гигантскому геополитическому механизму, направленному против демократических стран. Попытки освободиться из «социалистического» концлагеря вылились в национально-освободительные революции в Венгрии в 1956 г., в Чехословакии – в 1968 г., в Польше – в 1983 г., но были жестоко подавлены. Геополитическое столкновение двух систем с альтернативными социально-политическим строем при эскалации вооружения и появлении оружия массового уничтожения могло обернуться всемирной ядерной катастрофой. Спасло мир от геополитического коллапса только снижение мобилизационной активности в СССР, охватившее и правящую бюрократию, а также сокрушительное поражение в холодной войне и в экономическом соревновании с капитализмом. Эти факторы вполне закономерно, а не случайно, как мнится академиям агрессивной геополитики, функционирующим в России, привели к «перестройке» Горбачева и полному развалу геополитического концлагеря.

Геополитическое торжество ультрамобилизационистского режима во второй мировой войне до сих пор используется противниками демократии в России и на постсоветском пространстве, чтобы победными кличами и пропагандистскими воплями заглушить стремление людей к свободе и установлению демократических институтов. Оголтелые прославители этой победы пытаются отнять ее у ее героев и ее жертв, чтобы сохранить ее за палачами – самим «вождем народов», его террористическим режимом и его карательным аппаратом. Как ни парадоксально, этот карательный аппарат действительно сыграл главную роль в осуществлении ультрамобилизационного способа ведения войны: он внушил еще больший страх людям, которые в немыслимых условиях пытались сберечь свою жизнь, чем нахождение под пулями, снарядами и бомбами неприятеля. При этом по приказу вождя накануне войны карательная машина уничтожила всю верхушку армии и огромное большинство опытных офицерских кадров, ввергнув оставшуюся часть в полную безынициативность и ступор. Учиться военному искусству офицеры и генералы начали уже после вторжения, под пулями, бомбами и снарядами. Многие так и не научились. Почти до конца войны генералы и маршалы победы гнали воинов под пулеметы, где их тысячами косили пули в бессмысленных и неподготовленных атаках, и все для того, чтобы начальство могло отчитаться о взятии высотки или населенного пункта и получить похвалу вышестоящего начальства, а то и награду на грудь.

Между историками и геополитиками в современной России не стихают споры по проблеме, поднятой эмигрантом Виктором Суворовым-Резуном: собирался ли Сталин опередить Гитлера и получить тем самым стратегическую инициативу путем внезапного нападения на Германский рейх? Скорее всего, собирался. Геополитические амбиции обоих ультрамобилизационных режимов были равнозначны и ассиметричны. Оба стремились к мировому господству: один для обеспечения жизненного геополитического пространства германской нации, другой – для насильственного осчастливления всего мира путем всемирного распространения террористической диктатуры.

В качестве базиса для осуществления всемирных геополитических планов нужен был европейский континент. Для этого были все средства хороши. Война, как и всегда, была осуществлением политики другими средствами. К этим средствам относился и безудержный террор против людей своей страны, причем Сталин пошел в этом отношении гораздо дальше Гитлера. Для осуществления его геополитических планов огромная страна, состоявшая из пятнадцати ныне независимых государств, железной рукой объединенных в принудительный Союз ССР, производила танки, самолеты, пушки, пулеметы.

Миллионы людей десятилетиями были лишены нормального питания, качественной одежды, они плавили металл, лили пули, собирали пулеметы, и все для осуществления бредовых геополитических планов коммунистического руководства и его функционеров: пронести красные знамена по всему миру и освободить пролетариат от гнета капитала. Это и было геополитическое стремление к мировому господству, только выраженное не в прямой, как у Гитлера, а в иносказательной, завуалированной форме. Абсолютно убедительным аргументом последователей концепции Суворова является проведенная по указке Сталина невиданная в истории концентрация военной техники, сил и средств вблизи государственной границы при полном пренебрежении в местах дисклокации этих средств к возведению фортификационных сооружений.

Если Сталин собирался вести оборонительную войну и нести красные знамена в Европу после длительного изматывания противника на оборонительных рубежах, геостратегическая картина действий Красной армии была бы совсем другой. В обычном для ультрамобилизационизма авральном порядке возводились бы многополосные укрепления, рылись траншеи, создавались бетонные бункеры с пристрелянными пулеметными точками, артиллерийскими позициями и т. д. В этом случае укрепленные районы следовало усиливать на определенном отдалении от границы, а не демонтировать линию обороны, названную гитлеровским министром пропаганды Геббельсом линией Сталина. Вспомним, что нападение на Финляндию началось с провокации (артобстрела), сценарий которой очень напоминал сценарии гитлеровских провокаций.

Впрочем, геостратегические планы сталинского руководства в рассекреченном и опубликованном для сведения общественности плане «Гроза» были довольно скромными и не вполне соответствующими действительному расположению огромных механизированных корпусов. Захватить часть Польши, Восточной Пруссии, вклиниться в Румынию. Это ли соответствует действительным целям нормальной для ультрамобилизационизма тотальной геополитически ориентированной войны? По-видимому, это был всего лишь прожект каких-то работников Генштаба, нечто вроде наброска или эскиза настоящего Генерального плана, который или скрывается от общественности в секретных фондах архивов, или уничтожен, но во всяком случае не открыт для свободного исторического исследования. Можно предположить, что конечной целью этого плана было взятие Берлина.

Конечно, предвоенные геостратегические намерения сталинского руководства были обречены на провал. Резун вносит свою лепту в возвеличивание Сталина, когда он предполагает, будто осуществление замысла привентивного нападения могло обернуть ход событий в противоположную сторону и привести к победе Красной Армии над верхматом уже в 1941 году. Красная Армия действительно была абсолютно не подготовлена к войне, но совсем по другим причинам, чем те, на которые лживо ссылаются в своих мемуарах многократно битые советские военноначальники.

Огромное превосходство Красной Армии в танках, самолетах, артиллерийских установках и т. д. было результатом форсированной индустриализации, реализацией маниакального стремления к геополитическому превосходству путем накопления количественных показателей. Танкисты, летчики, артиллеристы, военачальники Красной Армии были абсолютно непригодны к современной войне, а толщина брони и количество танков порождали у руководства иллюзию превосходства, столь же утопическую, как и иллюзия превосходства советского строя. Но этой иллюзии было достаточно, чтоб попытаться «малой кровью, могучим ударом разгромить, уничтожить врага».

Допустим, что наследникам Сталина удастся навсегда скрыть от общественности его предвоенную стратегическую установку и историкам не удастся доказать на 100 % его намерения опередить своего бывшего союзника, геостратегического противника и двойника. Что, от этого неизвестной станет агрессивная геополитическая природа этого режима, его стремление к мировому господству и человеконенавистническая сущность? Ничуть. Она в достаточной степени проявилась и в территориальных захватах независимых государств после раздела Европы с Гитлером до войны, и в геополитических притязаниях после ее окончания. За колючей проволокой соцлагеря после второй мировой войны оказалась очень значительная часть территории как Европы, так и Азии.

Если рассматривать итоги второй мировой войны с геополитической точки зрения, можно с уверенностью сказать, что хотя победа была одержана общими усилиями СССР и его союзников, а материально-техническая помощь с их стороны сыграла огромную, если не решающую роль в обеспечении советских войск, выиграна эта война с точки зрения обретения геополитических выгод только сталинским режимом, а все демократии мира потерпели в ней после победы страшное и жестокое поражение.

Западная Европа лежала в развалинах, и только помощь США по плану Маршалла позволила ей приступить к восстановлению технически совершенной по тем временам рыночной экономики. Ее лидирующее геополитическое положение в мире было полностью подорвано и утеряно, оно перешло к двум сверхдержавам – США и СССР. Кучка европейских демократических государств оставалась на очень небольшой территории на крайнем западе Европы, охваченная с востока громадными территориями новоявленного социалистического концлагеря. А с запада весь Иберийский полуостров вплоть до Гибралтара был занят двумя диктаторскими режимами – Франко и Салазара.

Танковые армады Сталина могли за считанные недели прошить остатки Европы и сбросить демократию в воды Средиземного моря и Атлантического океана. От этого соблазна советского властелина удержали только резкое падение мобилизационной активности людей после тотальной войны, полная разруха в экономике и появление в качестве мирного аргумента ядерного оружия.

В том, что в геополитические планы Сталина входило развязывание в наиболее удобный с геостратегической точки зрения момент третьей мировой войны, я не сомневаюсь ни минуты. Когда его геополитический вассал Ким Ир Сен напал на Южную Корею и начались корейская война, вождь половины мира проронил сакраментальную фразу о том, что войны с «империализмом» не нужно бояться, поскольку в данный момент Германия еще не оправилась от поражения, а Англия и США к такой войне недостаточно готовы. Мир спасло только то, что сталинская империя вплоть до смерти ее владыки была не готова к ядерной войне.

Безудержные геополитические амбиции сталинского руководства сочетались с третированием геополитики как «псевдонаучного учения, оправдывающего империалистическую агрессию». В конечном счете на смену сталинской пришла геополитическая доктрина Брежнева, сутью которой было сохранение «завоеваний социализма» в сочетании с геополитической экспансией развивающиеся страны.

После образования НАТО и Варшавского пакта геополитическое напряжение в мире постоянно сохранялось, то немного ослабевая, то вновь возрастая с огромной силой. Самой большой опасностью ядерной катастрофы был, как известно, чреват Карибский конфликт, разгоревшийся по поводу поставок советских ракет на Кубу. Геополитическое противостояние продолжалось на всех материках, морях и регионах планеты. Геополитические истоки ядерной катастрофы, нависшей над человечеством, были устранены только после исторически неизбежного распада того искусственного и насильственного образования, которое представлял собой «Союз нерушимый» и вассальная зависимость от него покоренных им стран Европы и Азии. Это вполне закономерно привело к изменению характера и содержания геополитики как совокупности претендующих на научность теоретических конструкций.

Современная геополитика – это не то, что думают о геополитике отечественные борцы с «империализмом» в отставке или при погонах, с учеными степенями или без оных. Это ведь их умные головы в полном расхождении с ранее любимым ими историческим материализмом генерируют утверждения о том, что Советский Союз пал жертвой предательства и идеологических диверсий, что идеи гласности и «перестройки» были подброшены спецслужбами западных стран, что идеи демократии и прав человека используются для того, чтобы геополитически обессилить Россию, развалить ее и окончательно подчинить и захватить богатства ее недр, поставив ее в положение полуколонии. А чтобы этого не случилось, необходим с их точки зрения возврат к разрушенной «дермократами» геополитической ориентации и геополитическому противостоянию.

Но это рецидивы прежней, уже пройденной человечеством геополитической ориентации. Геополитика только сегодня избавляется от конфронтационных, агрессивных, военно-мобилизационных ориентаций, приобретает тесное взаимодействие с геоэкономикой, становится теорией, обслуживающей не завоевательные устремления государств, а региональное или даже глобальное распространение товаров и услуг, миграцию производств, доступ к источникам сырья за деньги, а не путем грабежа недр завоеванных стран.

Геополитический ракурс рассмотрения необходим при создании системы эволюционного объяснения истории. Но при его использовании следует отрешиться от ксенофобских геополитических ориентаций и трезво взглянуть в лицо истории. Необходимо соблюдать научную объективность, отказавшись от прежней привычки геополитиков изображать свою страну в качестве героя или жертвы, а все остальные страны – в качестве злодеев или ничтожеств. Прежняя геополитика грешила сервильностью, лакейским прислуживанием власти по принципу: «Чего изволите?». Этим же грешили многие другие области науки и культуры. Необходимо прервать эту давнюю традицию.

Я стремлюсь объединить геополитическое видение происходившего в истории с эволюционно-мобилизационным подходом, базирующемся на принципах объективности, эволюционного детерминизма, конкретно-исторического рассмотрения, эволюционно обусловленного прогресса, экономической целесообразности, состояния и конкуренции мобилизационных структур. Наиболее важным вектором в современной геополитике России при общей многовекторности страны как одной из ведущих держав мира я считаю европейско-американский вектор. Там высокие технологии, развитые инновационные экономики, демократические институты, близкие не только по географическому положению, но и по традициям, культуре, материальным ценностям цивилизационные формы.

Даже с расовой точки зрения русские – это природные европейцы. Если Россия хочет интенсивно развивать инновационное общество и быть действительно сильной страной, а не оставаться на задворках Европы в качестве поставщика сырьевых ресурсов, ей необходимо оставить в прошлом рабские традиции и активно восстанавливать в себе европейскость. Сближение двух европейских интеграционных блоков – Евросоюза и того, что осталось от Содружества независимых государств – выгодно и полезно в первую очередь России. Французский президент, в прошлом неутомимый борец с фашизмом Шарль де Голль мечтал об объединении Европы от Гибралтара до Урала. Такой геополитический проект в условиях глобального противостояния остался лишь мечтой. Сегодня вполне актуальной становится идея Европы от Гибралтара до Владивостока. О нет, я не бесплодный мечтатель, не фантазер и не утопист. Я прекрасно понимаю, как далеко ушла Россия от Европы не в географическом положении, а в политической организации и в менталитете. Но это значит лишь, что настала пора возвращаться.

Так что сейчас самое время рассмотреть теорию менталитета – последнюю из теоретических конструкций, которые могут быть использованы в эволюционной объяснении истории наряду с марксизмом, цивилизационным подходом, теорией пассионарности и геополитикой. Слово «менталитет» происходит от латинского «менталис» – умственный. Понятие менталитета охватывает всю совокупность явлений массового сознания людей определенного общества. Менталитет можно определить как совокупность социально-психологических феноменов, обусловливающих господствующее умонастроение, отношение к происходящему, принятие решений и практические действия массы людей, принадлежащих к определенному сообществу.

Хотя понятие ментальности было впервые употреблено Р. Эмерсоном еще в 1856 г. и с тех пор неоднократно употреблялось как историками, так и философами, действительное значение менталитета в развертывании исторических процессов показали французские исследователи Марк Блок и Люсьен Февр, создавшие историческую школу анналов и издававшие журнал с тем же названием. Эти исследователи противопоставили категорию менталитета категории общественного сознания марксистского исторического материализма, которое, несмотря на свой активный характер в общем и целом определяется общественным бытием. Они рассматривали менталитет как социально-психологический институт, эволюционирующий по своим собственным законам и во многих отношениях определяющий общественное бытие и исторический процесс. Они настаивали на объективном и устойчивом характере менталитета как института, наличии в нем разнообразных тенденций, одни из которых поддаются быстрым изменениям и колебаниям, а другие упорно удерживаются и воспроизводятся, несмотря на все изменения общественной жизни.

Теория менталитета активно развивается французским историком и культурологом Жаком Ле Гоффом, который в настоящее время является безусловным лидером этого направления. Он рассматривает менталитет как связующее звено между эволюцией материальной цивилизации и поведением людей в исторических процессах. Анализируя историю Европы, Ле Гофф концентрирует внимание на том, как различные идеи, высказанные в разное время европейскими мыслителями и представителями культуры, преломлялись в уже сложившемся в ходе исторической эволюции менталитете, закреплялись в традициях и, приобретая общеевропейское значение, направляли дальнейший ход исторических событий. Философия, таким образом, способна оказывать существенное влияние на исторические процессы через формирование ментальных конструкций и их воздействие на менталитет.

С точки зрения эволюционно-мобилизационного подхода менталитет является важным фактором исторической эволюции. Он способен как ускорять, так и тормозить мобилизационные и экономические реформы, оказывать сопротивление действиям властей путем массового невыполнения законов, накапливать недовольство, прорывающееся в акциях протеста.

Менталитет представляет собой сложную систему, лишь частично поддающуюся социологическим обследованиям. Реакции менталитета могут быть крайне неожиданными. Будучи массовым явлением, менталитет до некоторой степени поддается управлению посредством суггестивных технологий, т. е. действующих посредством внушения, а не рационального убеждения. Впервые массовую психологию еще в конце XIX века исследовал французский психолог Ле Бон в книге «Психология масс».

Суггестивными технологиями хорошо владеют популисты, ловко подстраивающие свои действия под ожидания и настроения, господствующие в массовом менталитете. Они способны управлять менталитетом и с помощью пропагандистской машины мобилизовывать поддержку и доверие массовой аудитории, которая может феноменально долго не придавать значения сложной исторической реальности и видеть только то, что показывают по телевизору. В динамике менталитета огромное значение имеет мобилизационный фактор. При низкой мобилизационной активности менталитет может принимать застойный характер. Высокий же уровень мобилизационной активности может способствовать высокой динамике менталитета и быть использован для общественных преобразований.

Итак, эволюционно-мобилизационных подход стремится использовать и синтезировать рациональные наработки других подходов, сложившихся в философии истории – исторического материализма, цивилизационного подхода, теории пассионарности, геополитического подхода и теории менталитета, а также выявить и преодолеть их недостатки. Путь истории сложен, а человеческая жизнь недолговечна. Я уже не так молод, как мне бы хотелось. Самым большим моим желанием является то, чтобы увидеть распространение изложенных в этой книге идей, чтобы убедиться, что они приносят пользу ученым в их неустанном поиске истины и как можно более широкому кругу людей, стремящихся усовершенствовать себя и свое общество.

Многие места этой книги я сознательно построил так, чтобы вызвать, даже спровоцировать активную дискуссию. Пусть критикуют, даже ругают или извращают написанное мной, лишь бы не молчали. Я человек-дискуссия, и именно в живом общении в дискуссиях я нахожу и творческое наслаждение, и приток идей, еще более интенсивный, чем в диалоге с текстами авторов прочитанных книг.

00.9. Эволюционно-мобилизационный подход и эволюционное объяснение природы

Нечто подобное естественноисторическому процессу, хотя и на совершенно ином уровне, происходит и в природе. Общим для детерминации эволюционных процессов в обществе и природе, с точки зрения эволюционно-мобилизационного подхода, является функционирование сталкивающихся и как бы конкурирующих между собой мобилизационных структур, вносящих определенный порядок в мобилизационную периферию и находящихся в постоянном противостоянии с другими структурами. Космос действительно, в соответствии с концепцией М. Конашева можно с известной долей условности представить как своеобразное производство сталкивающихся между собой материальных систем.

С моей точки зрения это означает, что стихийно складывающиеся мобилизационные структуры различных материальных образований производят определенную спонтанную и бесцельную эволюционную работу, и эта работа способна производить эволюционную прибыль, приводящую к усовершенствованию, реорганизации этих структур и обеспечивающую возможность прогресса. Ядра галактик, звезд, планет, атомов можно представить как мобилизационные структуры, генерирующие порядок в своих системах посредством распространения гравитационных, электромагнитных, сильных и слабых взаимодействий. Поэтому я называю их мобилизационными ядрами, имея в виду значение термина «мобилизация» как направление и организацию движения. В неживой природе мобилизационные структуры не обладают устремленностью к сохранению и воспроизведению собственного состояния, их эволюционная работа спонтанна, рутинна, малопроизводительна, их эволюционная прибыль крайне низка и случайна. Но и такая низкая прибыль может стать предпосылкой для возникновения живой материи при складывании определенных условий.

С возникновением и развитием жизни на Земле вырабатывается совершенно новый тип мобилизационных структур, небезразличных к собственному состоянию, постоянно устремленных к оптимизации жизнедеятельности своих организмов, генерирующих порядок, который способствует выживанию и воспроизведению этих структур в постоянной конкуренции за жизненные ресурсы и борьбе за существование с другими структурами. Эволюционная работа этих структур и мобилизованных ими организмов принимает характер биологической работы. Понимание значимости мобилизационных структур и биологической работы в эволюции мира жизни привела меня к осознанию необходимости внести соответствующие преобразования в эволюционную биологию.

В эволюционной биологии с 80-х годов XX века царит тяжелый кризис. Господствовавшая с 1930-х годов синтетическая теория эволюции, созданная усилиями десятков замечательных ученых из разных стран, подверглась жесткой и достаточно справедливой критике, указывавшей на ее устарелость и неполное соответствие фактам, открытым наукой. Появился целый ряд альтернативных теорий, участились нападки на дарвинизм, в особенности на теорию отбора как движущей силы эволюции. Не будучи профессиональным биологом, я проработал и тщательно проштудировал всю литературу по эволюционной биологии, имевшуюся в доступных мне крупных библиотеках. В результате я пришел к выводу, что основной причиной кризиса в эволюционной биологии является геноцентризм – форма теоретического мышления, которая полагает в центр эволюционных преобразований изменения в генах, а не в биологической работе организмов и отборе наиболее эффективно работающих. Причиной всеобщего распространения геноцентризма в эволюционной биологии явились успехи генетики XX века. Открытие двойной спирали ДНК и генетического кода, используемого всеми без исключения живыми существами для производства белков и размножения клеток создало впечатление о совершившемся переломе в знании основ наследственности.

Успехи биотехнологии и генной инженерии как бы подтвердили это впечатление и распространили его в массовой аудитории. Однако наследственность оказалась гораздо более сложной, чем полагали генетики. Само развитие генетики и биохимии, расшифровка геномов человека и ряда других видов организмов показала, как мало мы еще знаем о природе наследственности. Тем не менее авторитет генетики, в какой-то мере заслуженно, утвердился в биологической науке на такой высоте, что авторы концепций в эволюционной биологии стали опираться на сообщения о манипуляциях в колбах и пробирках с генетическим материалом, позабыв о живых организмах.

Стремление объяснить эволюцию, исходя из развития живых организмов, присущее великому основоположнику эволюционной теории Чарльзу Дарвину, получило название организмоцентризма и стало рассматриваться в качестве устаревшей и отвергнутой гипотезы. Однако, опираясь на факты эмбриологии, биологии развития, палеонтологии и эволюционной морфологии, я утверждаю, что именно изменения организмов под действием измененной биологической работы в новых условиях, поддержанные отбором, лежат в основе генетических изменений, а не наоборот. Именно они являются источником преобразования видов.

Так, данные современной эмбриологии и биологии развития показывают, что развитие зародышей не определяется генетическим материалом, содержащимся в ядре первичной оплодотворенной клетки (зиготы), а зависит от конкретных взаимодействий клеток в процессе развития, т. е., фактически, от их мобилизации на специализацию в конкретной биологической работе организма. Открытый эмбриологом Шпеманом так называемый организатор, т. е. клеточная структура, обусловливающая направление развитие других структур, есть не что иное, как типичная мобилизационная структура, побуждающая клеточные образования к упорядоченной биологической работе.

Данные палеонтологии и эволюционной морфологии убедительно показывают, что мускулистые плавники кистеперых рыб могли преобразоваться в лапы наземных позвоночных только в результате изменения биологической работы, связанной с передвижением по суше. Отбор оставлял для жизни и размножения наиболее эффективно работающие и передвигающиеся организмы, а не просто обладающие случайно подобранными, удачно скомплектованными накоплением мелких мутаций комплексами генов. То же самое можно сказать и о всех без исключения видовых преобразованиях органов и целостных организмов.

Лошадиные копыта образовались из мягких ступней и пальцев лесных предков лошадей путей постоянного набивания о почву степей. Начался этот процесс с образования мозолей. Желудки травоядных сформировались посредством приспособления биологической работой к перевариванию жесткой травяной пищи. Лапы хищников есть результат крадущейся походки и отталкивающегося способа передвижения. Поэтому у них никогда не образуются копыта.

Крылья птиц есть результат преобразования передних лап их предков, передвигавшихся прыжками путем отталкивающих движений задних лап с вспомогательными резкими взмахами лап передних. Ноги человека есть результат прямохождения, что становится очевидным при сравнении с лапами его ископаемых предков. Руки человека – результат прекращения работы по лазанию по деревьям и постоянной работы с предметами. Сам человек есть результат биологической работы, переросшей в процессе эволюции в систематический труд.

Конечно, органы не преобразуются биологической работой сами по себе, их преобразование – лишь составная часть преобразования по-новому работающих организмов. Эволюционная морфология, наука о преобразованиях форм растений и животных, основателями которой были выдающиеся российские ученые А.Н. Северцов (не путать с его внуком А.С. Северцовым, тоже биологом-эволционистом) и его ученик И.И. Шмальгаузен сосредоточили внимание в своих многолетних исследованиях именно на выявлении динамики и соотношения форм в эволюции организмов. Иван Шмальгаузен показал, что изменение форм в эволюции происходит на основе регуляторных процессов в целостных организмах. Он вплотную подошел к пониманию ведущей роли в регуляции жизнеобеспечения и жизнепреобразования биологической работы, даже неоднократно употреблял в своих книгах слово «работа».

Да и как могло быть иначе? Ведущая роль в эволюции взаимодействия биологической работы и отбора прямо бросается в глаза при анализе морфологических изменений. Шмальгаузен исследовал корреляции, т. е. взаимозависимости частей и подсистем в системах целостных организмов. Корреляции были открыты и первоначально изучены еще великим французским биологом-креационистом Жоржем Кювье. Кювье рассматривал корреляции как реализацию замысла Творца, вносящего во все живое пропорциональность и гармонию для целесообразного осуществления жизненных процессов.

Шмальгаузен путем анализа огромного фактического материала наглядно продемонстрировал, что преобразование видов происходит путем распадения прежней системы корреляций и скоординированного образования новых корреляций. А что же обеспечивает скоординированность этих преобразований? Конечно же, не новый замысел Творца, а регуляторный процесс системного взаимодействия частей и подсистем в целостных организмах. То есть, иными словами, новая организация совместной работы органов и подсистем организмов по приспособлению к существенно изменившимся условиям, поддержанная и отшлифованная отбором.

Иван Шмальгаузен был одним из тех десятков ученых из разных стран, которые внесли вклад в создание синтетической теории эволюции. Он внес в синтетическую теорию понятие стабилизирующего отбора, который отсеивает (элиминирует) всех особей, которые по своим морфологическим свойствам отклоняются от установившейся под действием движущего отбора общевидовой нормы. Неутомимый борец с лысенковщиной, Шмальгаузен на протяжении многих лет отстаивал достижения генетики в условиях сталинского террористического режима и суровой хрущевской оттепели.

Будучи человеком своего времени, он как мог, пытался совместить понимание ведущей роли в эволюции морфологических преобразований, проявляющихся в ненаследуемых модификационных изменениях видов и концентрируемых отбором, с представлениями синтетической теории эволюции о ведущей роли отбора накопленных в генофондах популяций мелких мутационных изменений. Вопрос о наследственности наработанных морфологических преобразований Шмальгаузен решал в духе геноцентризма, но при этом категорически отрицал, что такие преобразования не имеют значения для эволюции. Он полагал, что модификационные изменения, образуемые в строении и свойствах организмов под влиянием внешней среды в рамках генетически закрепленных стабилизирующим отбором норм реакции, лишь указывают направление ведущему отбору и этим и ограничивается их ведущая роль.

В дальнейшем ведущий, движущий отбор отбирает для жизни и размножения организмы с наиболее перспективными комплексами генов (генотипами), что и позволяет унаследовать наиболее перспективные для выживания в новых условиях морфологические признаки. Это очень остроумный выход из положения, позволяющий скомпенсировать явное несоответствие геноцентрических объяснений эволюции фактам эволюционной морфологии. Преимущество этой попытки совместить несовместимое заключается также и в том, что она позволяет вписать открытия XX века в теорию Дарвина и подчеркнуть несостоятельность теории первого в истории биологии и всей мировой науки последовательного эволюциониста Ламарка.

Шмальгаузен был совершенно прав в том, что эволюция протекает по Дарвину, а не по Ламарку. Ламарк строил свою теорию эволюции прежде всего на представлении о стремлении всего живого к совершенству, заложенному Творцом. Ламарк совершенно не имел понятия о роли в эволюции естественного отбора. Главным положением теории Ламарка и его последователей неоламаркистов был тезис о наследовании приобретенных признаков. Этот тезис в поздних изданиях «Происхождения видов» был принят и Дарвином. Тогда никто не сомневался в справедливости этого тезиса. Однако в начале XX века убежденный дарвинист Август Вейсман доказал невозможность такого наследования. Он показал необходимость прочной изоляции наследственных структур от процессов, происходящих в остальной, соматической части организма.

В противном случае любые перенесенные при жизни травмы, результаты заболеваний, приобретенные недостатки накладывали бы отпечаток на всю череду последующих поколений. Передаются по наследству только наследственные заболевания, вызванные нарушением наследственных структур, позднее получившие название мутаций. Сын атлета никогда не становится от рождения атлетом, для этого необходимо заново проводить изнурительные тренировки. Концепция Вейсмана о ненаследуемости приобретенных при жизни признаков стала важной предпосылкой развития генетики и синтетической теории эволюции. Обоснованное в этой концепции положение о наличии мощной изоляции между всем телом организма и зреющими в этом теле, отделенными от него клеточными оболочками наследственными структурами, получило название барьера Вейсмана.

Барьер Вейсмана безусловно непроницаем, а приобретенные организмами признаки безусловно прямой передачей не наследуются. Все попытки неоламаркистов доказать в разнообразно поставленных экспериментах передачи каких-либо влияний на потомство приобретенных родительскими особями особенностей не увенчались успехом. Однако мы знаем, что в мире не существует абсолютно непроницаемых барьеров. В физике показано существование так называемого туннельного эффекта, в соответствии с которым электроны просачиваются при определенных условиях через непреодолимые преграды. Варвары проникали и через Великую китайскую стену, и через валы Адриана и Траяна в Римской империи.

Конечно, Ламарк был неправ. Моя концепция о ведущей роли в эволюции взаимодействия биологической работы и отбора не является ламаркистской, хотя обвинения в ламаркизме ее последующими критиками, по-видимому, неизбежны. Ламарк совершенно узко и примитивно понимал роль биологической работы, сводя ее к отдельным механическим усилиям. Классический пример – вытягивание шеи у жирафов, тянущихся за высоко растущими листьями, приведшее, по его мнению, к наследственному закреплению непропорционально длинных шей. Лишь отбор генотипов, наиболее длинношеих особей, из поколения в поколение работавших над обрыванием высоко растущих листьев мог сформировать такую неординарную корреляцию органов. Кроме того непонимание эволюционной роли биологической работы привело к тому, что исследователи, в том числе и Ламарк, совершенно не замечают другого, не менее важного адаптивного преимущества шей жирафов, открывающего перспективы для биологической работы по выживанию. Шея жирафов ведь не только длинная, но и гибкая, благодаря ей открывается круговой обзор для обнаружения подкрадывающихся хищников, она используется для достижения любой части тела, чтобы освободить его от грязи, от кровососущих паразитов и т. д.

Ламарк первым заговорил о решающей роли образа жизни в строении живых организмов, чем надолго опередил разработку эволюционной морфологии. Но в духе механистического материализма науки своего времени он совершенно не замечал, что биологическая работа всегда многофункциональна, как и любой сформированный ею орган, и что предрасположенность того или иного органа к эволюционным изменениям (преадаптация) приводит в процессе этих изменений к мобилизации и трансформации целостных организмов, а не отдельных органов.

Отличие моей концепции от всех вариантов ламаркизма заключается прежде всего в том, что я признаю в соответствии с основами современной генетики огромную роль в эволюции генетических изменений и абсолютную непроницаемость в обычных для вида условиях биологической работы в своей среде барьера Вейсмана. Но стоит существенно измениться этим условиям или произойти переселение вида в качественно иную среду, и происходит применительно к новой среде кардинальное изменение биологической работы.

Биологическая работа в новых условиях вырабатывает своеобразные «изобретения», которые я называю мобилизационными инновациями. Водные организмы, переселившись на сушу, преобразуют свои плавники в лапы. Наземные организмы, переселившись в воды океана приобретают обтекаемую форму и ласты – некие аналоги плавников. Что это, результат случайного подбора мелких полезных мутаций? Полный абсурд! Они были бы съедены хищниками еще в начале своих эволюционных преобразований, поскольку проявляли бы полную беспомощность в чуждой для них среде, если бы эффективно, с максимальной мобилизацией и напряжением сил не работали над ее освоением.

Если бы не коренное изменение форм и способов биологической работы, никакое накопление мутаций в популяциях не привело бы к появлению новых видов. Стабилизирующий отбор с непреклонным постоянством уничтожает любые отклонения от установившейся нормы. Отбор из генетически разнообразных форм помогает сохранить постоянство популяции, но никогда не приводит к ее преобразованию в новый вид. Но как все-таки быть с барьером Вейсмана, запирающим всякое влияние биологической работы на генетические структуры?

Уже Иван Иванович Шмальгаузен со всей ясностью показал, что любой организм формируется и развивается как целое, что его изменение и развитие представляет собой регуляторный процесс. Выпадают ли полностью клетки, содержащие генетический материал из связной целостности организма, огражденные барьером Вейсмана? Никоим образом. Современной наукой твердо установлено, что все регуляторные процессы в организмах обслуживаются специфическими веществами – гормонами и ферментами, которые свободно проникают через оболочки половых клеток и наводят порядок в их ядрах. Сами половые клетки не существуют иначе, чем в погружении в гормональные жидкости.

Гормоны представляют собой биологически активные вещества, выделяемые железами внутренней секреции или скоплениями специализированных клеток. Они обеспечивают рост и развитие организма, половые различия, процессы адаптации, стимулируют обменные процессы, пищеварение и половое взаимодействие. Рост мышц, необходимый при изменении биологической работы, стимулируется гормоном роста и тестостероном. Атлеты, регулярно занимающиеся упражнениями для роста мышечной массы, накапливают тем самым в своих организмах гормон роста и тестостерон, изменяя тем самым гормональную структуру своего организма.

Эти изменения безусловно действуют на генетические структуры всех клеток, в том числе и половых, но в минимальных масштабах, не позволяющих закрепить эти изменения в геномах и передать их потомству. Но радикальные изменения биологической работы больших групп организмов, популяций или целых видов не может не приводить и безусловно приводит к накоплению соответствующих изменений гормональной системы и их влияния на структуры геномов, их огромные резервные пространства, заполненные некодирующей белки ДНК.

В ходе повторяющейся по-новому организованной биологической работы многих поколений это накопление постепенно начинает сказываться на функционировании генетических структур, главным образом через изменение работы регуляторных генов. В конечном счете количественное накопление регуляторных гормональных воздействий приводит к сбрасыванию излишней ДНК и скачкообразному преобразованию геномов. Неким аналогом этого процесса, точнее, его моделью, могут послужить метаморфозы насекомых, земноводных, рыб и других типов организмов. Развитие личинки в раннем возрасте приводит к накоплению в ее организме определенных гормонов, и как только накапливается достаточное количество гормонов и изменяется гормональная структура организма, происходит скачкообразное преобразование всего строения, двигательных способностей, поведения и внешнего вида этого организма, причем последний изменяется до полной неузнаваемости. Можно предположить, что подобное превращение происходит путем закрепления в индивидуальном развитии (онтогенезе) эволюционного процесса, который происходил в историческом развитии данного вида (филогенезе).

Следует иметь в виду, что изменение гормональных структур больших групп организмов в процессе освоения ими новых форм и способов биологической работы в новой среде происходит по необходимости в условиях хронического стресса. Автор теории стресса Ганс Селье убедительно показал, что в условиях экстремального воздействия среды осуществляется приспособительная перестройка всей нейрогормональной системы организма. Это обстоятельство подкрепляет мою концепцию мобилизационно активного видообразования.

Я попытался ввести в научный оборот и еще одну нестандартную идею. Я предложил различать виды-консерверы и виды-трансформеры. Виды-консерверы подобны традиционному обществу в человеческом мире, они консервативны в своем строении, генетике и не готовы к изменению биологической работы в новых условиях. При существенных изменениях условий огромное число таких видов вымирает, не в силах ни адаптироваться, ни измениться. Изменение строения таких видов при стабильном и не слишком суровом изменении условий, вызванное соответствующим изменением биологической работы и вектора отбора, происходит медленно, последовательно, градуально.

Но накопление этих изменений в больших группах организмов в достаточно длинной череде поколений может преобразовать консерверов в трансформеров. Трансформеры подготовлены предшествующей эволюцией к крупным изменениям биологической работы и способны трансформироваться в новые виды скачкообразно. Следует подчеркнуть, что такое скачкообразное преобразование происходит не путем крупной мутации и образования «перспективных уродов», как это предполагается в теориях сальтационистов. Это не случайный, а закономерный, эволюционно подготовленный скачок. Любые же крупные мутации снижают до предела жизнеспособность организма, и уродливые мутанты оперативно убираются из жизни и с пути эволюции стабилизирующим отбором.

Гипотеза консерверов и трансформеров – это моя попытка ответить на вопрос, порождающий бесконечные споры между сторонниками представления о медленном, постепенном преобразовании видов (градуалистами, к которым принадлежал Дарвин и привержены синтетической теории эволюции) и сторонниками представления о быстром, скачкообразном преобразовании (сальтационистами). Появление теории прерывистого равновесия, впервые составившей реальную конкуренцию синтетической теории эволюции, вызвало бесчисленные споры специалистов о градуальном либо скачкообразном характере эволюционных перемен. Поэтому эта теория получила название пунктуализма. Среди причин, вызывающих быстрые изменения, пунктуалисты выделяют прежде всего генетические, т. е. опять же крупные мутации. Гипотеза трансформеров и консерверов может внести ясность в этот вопрос, не прибегая к надуманным и бездоказательным геноцентрическим объяснениям.

Вот тот комплекс общенаучных размышлений, который привел меня к разработке философских основ общей теории эволюции. Я надеюсь и верю, что мой долгий и упорный труд, положенный в основание этой книги, не останется не замеченным, что он принесет пользу ученым, работающим в самых различных областях знания, что он побудит многих людей самых различных возрастов и профессий лучше узнать мир, в котором они живут, поверить в возможность улучшения собственной жизни через усовершенствование самих себя и через регулярное психофизическое самосовершенствование перейти к эволюционному творческому преобразованию своих отношений с этим миром.

Наше тело, вместилище духа, оказывающее и непосредственное, и опосредствованное влияние на этот дух, – это ведь тоже весьма консервативное, традиционное устройство. Оно сложилось в процессе биологической эволюции, а затем было усовершенствовано биологической работой, переросшей в человеческий труд. Затем оно достигло пика своего развития, обозначившего видовую характеристику вида хомо сапиенс и застопорилось на этом пике, лишь слегка модифицируясь в разнообразии человеческих популяций.

Наше тело в его нынешнем состоянии не готово к перегрузкам и стрессам даже нынешнего слаборазвитого инновационного общества. Оно со своим традиционным устройством жестоко наказывает нас неимоверными страданиями и пытками за любую провинность против него, а зачастую и без всякой вины. В нашем теле существует как бы внутренняя инквизиция, которая заставляет нас признаться в грехах, которые мы совершали ими даже не совершали. Недаром говорится, что здоровье не все, но все без здоровья – ничто. Именно поэтому мы утверждаем, что регулярное, ежедневное психофизическое самосовершенствование является исходным этапом и фундаментом дальнейшей эволюции человека, делающей его пригодным к дальнейшей гуманистической эволюции своей цивилизации в условиях инновационного общества.

Прежде чем изменять в лучшую сторону что-то в мире, человек должен научиться позитивно изменять самого себя. Без этого он не только не будет готов к жизни в инновационном обществе, бурно развивающееся инновационное общество станет для него адом, и несовершенный человек сделает все, чтобы превратить его в ад, в антиутопию, в кошмар. Психофизическое самосовершенствование закладывает основы и для эффективного нравственного самосовершенствования, и для творческой эволюции человека во всех сферах деятельности, и для праведного образа жизни.

Праведный, правильный образ жизни – это совсем не то, что под этим понимают религиозные проповедники. Религиозные аскеты, живущие в нечеловеческих условиях, питающиеся акридами и кузнечиками или вообще тем, что под руку попадется, изнуряющие себя молитвами, ведут именно неправедный, неправильный, нездоровый образ жизни. По-настоящему праведный, здоровый, здравосозидательный образ жизни заключается в том, чтобы жить полнокровной, творческой, социально активной жизнью, не терпя при этом никаких излишеств, питаясь полноценной, хорошо сбалансированной пищей, ежедневно совершенствуясь во имя собственного усовершенствования и усовершенствования человеческого мира.

Универсальный эволюционизм есть одновременно человеческий, гуманистический креационизм. Однако в отличие от всех предшествующих форм креационизма, в том числе и советского, это универсально-эволюционный и универсально-гуманистичекий креационизм. Он делает ставку на творческие возможности и эволюционный потенциал самого человека, а не на отчужденные от него, наделенные сверхмогуществом сверхчеловеческие силы, будь то узурпировавшая власть партия, диктатура отдельного человека в какой-либо стране на Земле или Небесного Владыки над нею. Мир создан Эволюцией, и человек может гуманистически и последовательно преобразовывать его только при условии, что он сам окажется способным эволюционировать, совершенствуя самого себя и становясь воплощением творческой эволюции. Универсальный эволюционизм как учение включает три раздела – космический эволюционизм, биологический эволюционизм и социально-исторический эволюционизм. Далее мы приступаем к подробному изложению двух первых из них.