Остроумие и сексуальность
Остроумие и сексуальность
Макиавеллианская теория по крайней мере указывает на достойного, всегда равного соперника — вряд ли нужно специально напоминать, каким жестоким бывает человек, преследующий свои собственные интересы. Невозможно стать абсолютно умным — так же, как невозможно научиться абсолютно хорошо играть в шахматы. Ты каждый раз рискуешь уступить. Если победа ставит тебя перед еще более сильным соперником (как это происходит в эволюционном турнире поколение за поколением), то давление отбора никогда не ослабевает. Эволюционная скорость роста мозга у наших предков предполагает, что эта внутривидовая «гонка вооружений» действительно существовала.
Так рассуждает и Джефри Миллер. А затем, показав, что традиционные объяснения нашего интеллекта нежизнеспособны, он делает неожиданный ход.
«Полагаю, что неокортекс не предназначен в какой-либо заметной степени ни для обслуживания орудийной деятельности, ни для двуногости, ни для использования огня, ни для войны, ни для охоты и собирательства, ни для избегания хищников. Ни одна из этих функций сама по себе не может объяснить того интеллектуального бума, который у нашего вида произошел, а у наших близких родственников — нет… Неокортекс представляет собой устройство, предназначенное, главным образом, для ухаживания, привлечения и удержания половых партнеров. Его специфическая эволюционная функция — возбуждать интерес людей, привлекать их, а также реагировать на их аналогичные действия{509}».
Единственной причиной возникновения столь неожиданного и мощного эволюционного давления, многократно увеличившего отдельный орган, по сравнению с его исходным размером, по мнению Миллера, может быть только половой отбор. «Самка павлина будет довольна, только если самец потрясет ее демонстрацией своего оперения. Я утверждаю, что гоминиды будут довольны только психологически выдающимся, вызывающим восхищение, умеющим выражать себя интересным партнером». Миллер обращается к павлинам намеренно. Обнаруживая у животных преувеличенное или чрезмерно выраженное украшение, мы объясняли его интенсивным половым отбором — фишеровской теорией «обаятельных сыновей» или эффектом «хороших генов» (как описано в главе 5). Половой отбор, как мы видели, по своему эффекту очень отличается от естественного: он не решает проблемы выживания — он их создает. Выбор самок заставляет павлиньи хвосты удлиняться до тех пор, пока перья не станут совсем тяжким грузом — но и тогда самки желают, чтобы хвосты были еще длиннее. Миллер выбрал неудачное слово: самки павлинов никогда не будут довольны. Короче говоря, обнаружив силу, умеющую вызывать изменения отдельных признаков, при попытке объяснить причину роста нашего мозга, мы не можем не брать ее в расчет.
В пользу своей идеи Миллер приводит веские доводы. В списке самых привлекательных черт для обоих полов первое место уверенно держат интеллект, чувство юмора, творческие способности и интересность личности — они даже выше богатства и красоты{510}. Однако эти вещи ничего не говорят о возрасте, социальном положении, плодовитости и способности к деторождению, поэтому эволюционисты старательно их игнорируют. Но вот они, в самом верху списка! Хвост павлина ничего не говорит о его способности быть отцом, но деспотичная мода наказывает тех, кто отказывается ее уважать. Миллер предполагает, что мужчины и женщины не решаются сойти с бегущей дорожки и выбирают в качестве половых партнеров самых умных, творческих и ярких людей (имейте в виду, что «интеллект», оцениваемый на экзаменах, к нашему разговору не имеет никакого отношения).
Как мы помним, половой отбор капризно хватается за уже существующие особенности и перекосы аппарата восприятия. Этому вполне соответствует характерное для человекообразных «природное любопытство, игривость, стремление к новому и способность ценить поощрение». Удержать мужа рядом на срок, достаточно длительный, чтобы он помог вырастить детей, женщина может разнообразием и творческим поведением — настолько, насколько это возможно. Миллер называет это эффектом Шехерезады — в честь арабской сказочницы, заговаривавшей султану зубы на протяжении тысяча и одной ночи, и он за все это время не променял ее на другую наложницу (и не казнил). Тот же эффект в отношении мужчин, которые хотят быть привлекательными для женщин, Миллер называет эффектом Диониса — в честь греческого бога танца, музыки, опьянения и искушения. А мог бы назвать эффектом Мика Джаггера: в один прекрасный день он сказал мне, что не может понять, почему стареющие рок-звезды так привлекательны для женщин. В этой связи Дон Саймонс заметил, что вожди племен являются одновременно и одаренными ораторами, и высокополигамными мужчинами{511}.
Миллер замечает: чем большим становится мозг, тем важнее роль длительных и устойчивых парных отношений. Человеческий ребенок рождается беспомощным и «недозрелым». Чтобы появиться на свет развитым так же, как новорожденный детеныш человекообразной обезьяны, ему нужно провести в утробе 21 месяц{512}. Но таз женщины просто не способен пропустить такую большую голову. Поэтому мы рождаемся в возрасте 9 месяцев от зачатия, и весь последующий год с нами обращаются как с беспомощным «внешним» плодом. Мы даже не начинаем ходить, пока не достигаем возраста, в котором, по меркам человекообразных, должны были бы войти в этот мир. Беспомощность детеныша усиливает эволюционное давление на женщин, заставляющее удерживать мужчин рядом — чтобы те помогали с пропитанием, пока женщина «в декрете». Это — эффект Шехерезады.
По словам Миллера, самое распространенное возражение против эффекта Шехерезады — в том, что большинство людей, которых мы видим вокруг, нельзя назвать остроумными и творческими: они скучны и предсказуемы. Это правда, но — относительная. Если прав Миллер, то наши стандарты увлекательного эволюционировали так же быстро, как разум. «Полутораметровые заросшие шерстью плоскогрудые самки гоминидов вряд ли будут сексуально привлекательнее для современного мужчины, чем для самца одного с ними вида, — написал мне Миллер о Люси. — Мы испорчены — половой отбор увел нас очень далеко. Мы уже не можем увидеть, что изменения, происходившие с нами давным-давно, делали нас сексуально привлекательнее. Нас отталкивают черты, еще полмиллиона лет назад считавшиеся бы неодолимо сексуальными»{513}.
Теория Миллера объясняет несколько вещей, которые оказались не по зубам другим гипотезам: почему танцы, музыка, юмор и сексуальная прелюдия встречаются только у людей. Следуя логике Туби-Космидес, мы понимаем: это не могут быть культурно опосредованные привычки, навязанные нам «обществом». Желание слушать ритмичные звуки и способность рассмеяться, когда кто-то пошутит, у нас врожденные. Как замечает Миллер, в этих привычках люди одержимы поиском нового и виртуозного — особенно молодежь. От «Битлз» до Мадонны (и обратно к Орфею) сексуально окрашенное восхищение молодых людей творческими способностями музыкантов очевидно. Это — человеческая универсалия.
Для теории Миллера важно, что люди очень тщательно выбирают себе половых партнеров. Для человекообразных оба наших пола уникально привередливы. Самка гориллы согласна спариваться с любым владельцем гарема. Самец гориллы будет спариваться с любой плодовитой самкой, которую встретит. Самка шимпанзе спаривается со многими самцами группы. Самец шимпанзе спаривается с любой течной самкой. Но женщины и мужчины в этом вопросе крайне привередливы. Да, мужчину не надо уговаривать переспать с прекрасной молодой женщиной. Но в том-то и дело: большинство женщин не молоды, не прекрасны и не пытаются затащить в постель незнакомца. Трудно переоценить необычность мужчин в этом отношении. Самцы некоторых моногамных видов птиц — например, голубей{514} — выбирают самок очень тщательно. Но у многих других птиц самцы рады оплодотворить любую проходящую мимо самку — о чем мы знаем из теории конкуренции спермы (см. главу 7). Хотя мужчина и стремится к большему разнообразию, чем женщина, как для самца он очень привередлив.
Такое отношение к выбору партнера хотя бы одним полом — предпосылка для возникновения полового отбора. И даже более того: как я старался показать в предыдущих главах, это почти 100 %-ная гарантия того, что он таки возникнет. Фишеровский ускоряющийся отбор («обаятельные сыновья») и захави-гамильтоновский эффект «хороших генов» неизбежно начинают работать, как только хотя бы один пол становится привередливым. Из возникновения у человека полового отбора следует гарантированное преувеличение тех или иных признаков{515}.
Кстати говоря, Миллер привлекает внимание к одному малоосвещенному аспекту полового отбора: он может влиять и на выбирающий пол, и на оцениваемый. Если из рода черных трупиалов выбрать те виды, самки которых крупнее других, то самцы этих видов окажутся просто огромными. То же самое справедливо и для многих других птиц и млекопитающих: у куропаток, фазанов, тюленей и оленей большая разница размеров тел самок и самцов наблюдается у тех видов, представители которых, в целом, крупнее своих родственников. Согласно недавнему анализу, это связано с половым отбором: чем полигамнее вид, тем выгоднее для самца быть большим. В этом случае он неизбежно предает свои «гены большого размера тела» не только сыновьям, но и дочерям. Их проявление может зависеть от пола — но обычно не идеально и только если для дочери это проявление невыгодно (как с яркой раскраской у самцов и невзрачной у самок некоторых видов птиц). Поэтому, даже если только мужчины отбирали женщин «по размеру мозга» (и не наоборот), это все равно могло привести к увеличению мозга у обоих полов{516}.