Глава 3. ПЕРЕПРАВА

Глава 3.

ПЕРЕПРАВА

Метафизические идеи, упомянутые в главе 2, были и остаются общими для всего человечества. Нисколько не приуменьшая значения взаимных влияний, можно предположить, что эта общая основа предопределила параллелизм развития метафизики в различных частях света.

Природные и социальные условия, разумеется, накладывали свой отпечаток. В горах человек привыкает к более определенным и четким формам, чем в Пропитанном болотными испарениями воздухе речных долин. Выходцы из Междуречья, поселившись в Иудейских горах, превратили туманные символы предков в историю своего племени и настолько преуспели, что «реализм» Библии вводит в заблуждение даже исследователей, искушенных в сравнительной мифологии.

Г. Франкфорт утверждает, например, что «Ветхий Завет удивительно беден мифологией того типа, с которым мы встречаемся в Египте и Месопотамии» («В преддверии философии»). Странным образом осталась незамеченной египетская раздвоенность главных ветхозаветных персонажей вплоть до самого бога (который в первой и второй главах «Бытия» дважды создает мир и человека — первый раз словом, второй — ручным трудом) или практическое тождество историй вавилонской Нинлиль, преследующей возлюбленного в подземном царстве и по дороге насилуемой стражами ворот, и Суламиты из Песни песней Соломона, от которой возлюбленный внезапно «ушел» и теперь «пасет между лилий» (асфодельный луг, пастбище, заросшее лилиями — символ загробного мира у древних народов), а она ищет его и подвергается нападению стражей.

Дж. Фрэзер в книге «Фольклор в Ветхом Завете» находит в Библии множество отголосков более древних верований. В частности, борьбу Иакова с таинственным Некто он интерпретирует как столкновение героя с речным богом. Однако это толкование представляется наивным в свете всеобщей парадигмы странствия души, все элементы которой — конфликт близнецов, уход одного из них, служение для искупления вины, переправа через реку, всегда символизирующая смерть, второе рождение под иным именем и соединение близнецов — пересказаны в истории Иакова-Израиля с удивительной простотой. За немногословием библейской строки открываются метафизические бездны. В этом притягательная сила великой книги.

В метафизическом наполнении Нового Завета, наряду с повторением парадигматических сюжетов странствия, смерти, воскресения (соединение близнецов, возвращение блудного сына), явственны тотемические, эллинистические и восточные мотивы, сплетенные в духе античного синкретизма. Иоанн крестит водой и предупреждает, что идущий за ним, т.е. Иисус, будет крестить огнем, подразумевая две стадии очищения — водой и огнем, — введенные Зороастром, учение которого он мог воспринять от ессеев (сказано: и произойдет отрасль от корня иссеева; Исаия, II, 2).

Иисус призывает — в духе восточного пассивизма — оставить заботы о хлебе насущном и отдает предпочтение созерцательной Марии перед суетной Марфой. В связи с парамитой — переправой на другой берег, где живут бесы, вошедшие в свиней, водными чудесами (отголосками культа палестинского бога Дагона), выбором осла для въезда в Иерусалим и т. п. — вспомним, что родина Иисуса, Галилея, еще незадолго до его рождения была языческой.

Воинствующее раннее христианство видело в сходстве языческих обрядов с христианскими бесовское издевательство над святыней. Более дальновидные богословы, однако, распознали всечеловеческий смысл христианской символики.

Учение Христа, перенесенное на греческую почву, вобрало элементы платонизма и кинизма — школ, отходящих от одного корня (Сократа) и долгое время занимавших полярные позиции, но в эллинистический период заметно сблизившихся. На другом конце света, в древнем Китае, платонизм и кинизм находят свои параллели в конфуцианстве и даосизме.

Поразительно, на сколь малом пространстве состоялось земное странствие Иисуса и какой длинный путь прошли Конфуций, и на полвека позже Платон, в безуспешных поисках идеала нравственности и государственного устройства. И киническая критика платонизма, и даосистская критика конфуцианства опирались на представление о естественном человеке, близости природе, непрерывном духовном развитии-становлении (пути, дао). Идеи киников преломились в учении Франциска Ассизского, религиозном романтизме и экзистенциализме подобно тому, как даосизм стал одним из источников дзэн-буддизма. Когда экзистенциалист пишет: «Принципами единственно разумной свободы становятся здесь божественная отрешенность приговоренного к смерти, перед которым в одно прекрасное утро откроются двери тюрьмы, невероятное равнодушие ко всему, кроме чистого пламени жизни, смерть и абсурд,» — то не повторяет ли он слова дзэнского мастера, приведенные японским исследователем Д. Судзуки:

Пока живешь,

будь мертвецом,

будь до конца мертвецом —

и живи как хочешь,

и все будет хорошо.