Метафоры

Христианская философия нетождественна христианской религии. Ведь и сам Иисус не ставил между ними знака равенства, говоря с апостолами на одном языке, с толпой — на другом. Текст первого публичного выступления Иисуса в родном Назарете до нас не дошел, но, судя по результату, оно, в отличие от Нагорной проповеди, могло быть бесхитростным изложением его философской системы. В древнем мире философов чаще всего изгоняли. Так было с Протагором, Анаксагором, Диогеном (в Синопе), Аристотелем и т. д. Так случилось и с Иисусом. Трудно быть пророком в своем отечестве, но еще труднее быть философом. Поэтому Иисус, после неудачного дебюта, изменил тональность и стал говорить не как книжники и фарисеи (т. е. философы), а как «власть имеющий» (т. е. пророк).

Пророков не изгоняют. Им поклоняются, их убивают. Однако определенная небрежность в соблюдении ритуалов — субботы, диеты, мытья рук и т. п. — свидетельствует о том, что полного преображения философа в пророка так и не произошло: может быть, считал, что нравственное учение тем лучше, чем меньше в нем запретов. Богословов-«книжников» возмущали подобные вольности, но они при этом упустили из виду более важное отличие нового учения от ветхозаветной этики, а именно его интернациональный характер. Ведь бог Авраама, говоря «не убий», имел в виду одних лишь евреев, а не филистимлян, например. Даже Иисус вначале ответил отказом сирофиникиянке, просившей исцелить дочь, «... ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Она же сказала ему: «Так, Господи; но и псы под столом едят крохи у детей» (Мар., 7, 28). Этот смиренный ответ, заставивший прослезиться Оскара Уайльда в заточении («Де Профундис»), тронул и Христа.

В основе врожденной — инстинктивной — этики у животных лежит отождествление себя с другой особью того же вида, убийство которой почти равнозначно самоубийству. У человека, однако, в силу значительных межпопуляционных и индивидуальных различий такого рода отождествление затруднено не только в отношении представителей других рас и племен, говорящих на чужом языке (т. е. принадлежащих одному биологическому виду, но разным метаэкологическим видам), но и в отношении соплеменников, для защиты которых понадобился закон, заменивший уже почти не действующий инстинкт и приведший к дальнейшей деградации последнего.

Поскольку социальный запрет не столь абсолютен, как биологический, то из-под него можно при желании вывести группы людей, убийство которых не только не запрещается, но даже поощряется. Люди, таким образом, отстают от животных, инстинктивная этика которых в любом случае распространяется на весь биологический вид и на тех, кто с ним отождествляется (мы ожидаем от собаки беззаветной преданности и самоотверженности, тем самым предполагая в ней более высокие моральные качества, чем в среднем человеке). Христианство было первым — и не во всем успешным — шагом к преодолению этого отставания и включению в сферу этики всего человечества. Оно коренным образом изменило (в принципе; мало что из задуманного удалось осуществить на практике) отношения между человеком и богом, который стал сыном человеческим, т. е. порождением человека — ранее было наоборот. А сын, как сказано в Евангелии от Филиппа, «приобретает себе братьев, не сыновей». Ведь сын — не полномочный представитель отца, а его отрицание. Безбрачие принципиально исключает для сына человеческого возможность стать отцом человеческим, объектом поклонения. Сын упраздняет иерархию в отношениях между богом и людьми, между духовным и природным началами человеческого существования, ставит знак равенства.

Значение этого шага и через две тысячи лет еще не вполне оценено, как и не вполне понят философский смысл любви к врагу. Первозданный враг человека — это он сам, и лишь любовь близнецов друг к другу может преодолеть извечную вражду между ними. В этой связи обретают смысл и другие метафоры, выражающие идею единства: рождение от девы (как условие цельности, избавление от вездесущей борьбы мужского и женского начал), диалектика праведных и грешных, первых и последних.

Греки называли Иисуса иудейским софистом, имея в виду блестящие примеры диалектики, которые дает его учение. Так, метафора «не мир, но меч», вызвавшая множество противоречивых толкований (в наиболее примитивном из них оправдывающая воинственную религиозность), предлагает диалектическое решение проблемы индивида и общества. Индивидуальность можно определить как способность занять особое место в системе, сыграть неповторимую роль в спектакле общественной жизни. Понятие индивидуальности не имеет смысла вне общественной системы, нивелирующему воздействию которой она в то же время противостоит. Недостаток индивидуальности ставит человека в ряд неразличимых статистов, пополняя избыточную часть человеческой популяции. Только индивидуалист может внести вклад в развитие системы, но для развития индивидуальности необходимо разрубить системные связи, в первую очередь, кастовые и родовые традиции, ограничивающие развитие личности, направляющие по предуготовленному пути. Для этого меч. Однако философия оказалась в плену собственных метафор, которые стали биографией и в качестве таковой подверглись канонизации.