Умирай!

Жизнь — это странный процесс, в котором приговор вынесен и оглашен заранее, но исполнение отложено на какой-то срок (древние считали неопределенность окончательной даты подарком Прометея, нашего адвоката), а пока можно заняться повседневными делами и даже надеяться на оправдание. Правда, случаи полного оправдания исключительно редки и сведения о них носят скорее легендарный, чем протокольный характер. В них можно верить, но доказать ничего нельзя. Самое лучшее, что остается — по возможности затянуть судопроизводство.

Ничто не вечно, кроме парадокса смерти. За что всем нам вынесен смертный приговор? Не насмешка ли жизнь, если она аннулируется смертью? Правда, смерть цыпленка, сваренного в бульоне, не кажется такой уж парадоксальной. В конце концов, все живые существа служат пищей для других живых существ, умирают, чтобы сохранить жизнь как систему биологического разнообразия. Может быть, наша проблема в том, что мы находимся на самой верхушке экологической пирамиды. Не для того же мы умираем, чтобы служить пищей для червей.

Наших предков, служивших пищей леопарду, подобные вопросы не волновали. Может быть, потому, что единичная смерть чаще всего была случайной. Теперь же мы гораздо лучше защищены, а протезирование органов скоро сделает смерть от несчастного случая маловероятной — лишь для того, чтобы встал во весь рост парадокс запрограммированной смерти.

Кто помнит, как умер Авраам, Исаак или Иосиф? Сообщения о кончине библейских патриархов носят сухой протокольный характер — умер стольких-то лет отроду, и все. Другое дело смерть Геракла, Ахилла или Иисуса. Она затмевает саму жизнь, превращая ее в подготовку достойного финала. Ибо герой тот, кто не боится смерти, ищет ее. Целью арийского воспитания было вырастить героя, т. е. подготовить человека к встрече со смертью, в которой он проявит доблесть и стяжает посмертную славу, одержав тем самым победу над столь грозным противником.

Смерть в виде существа женского пола с косой восходит к древней арийской мифологии. Была Афина, богиня сражений. Были валькирии, они провожали души погибших воинов в Валгаллу. Была Маха, которая собирала, как желуди, отсеченные головы. Еще в сагах уладского цикла кельтских героев обучают боевому искусству некие демонические старухи. Но в первом, неискаженном, варианте была Дис, подстрекающая к битве, чтобы спариться с убитыми. От ее другого имени Хель происходит древнегерманское название ада. У римлян Дис (Дит) — одно из имен Плутона, владыки потустороннего мира. Созвучие «дис» и «деус», бог, указывает на родовую связь богов с демонами смерти и мертвецами (ср. Неl, hell, h?lle — ад, helios — солнце, helig — цельный, святой). Отзвук дис-дита слышен в именах Дианы и Афродиты. Подобно богам, мертвые и умирающие наделены даром провидения, потому что им ведома последняя тайна — смерть. Так Гектор, дух испуская, смерть провещал Ахиллесу и услышал в ответ:

Умирай! А мою неизбежную смерть я

Встречу, когда ни пошлет громовержец и вечные боги.

Вещая отрубленная голова перешла в русскую сказку из общеарийских мифов, отголоски которых — в виде голов Мимира и Брана — сохранились также в кельтских и скандинавских сагах.

Поскольку зачатие более или менее случайно и последующие события жизни также зависят от многих обстоятельств, то смерть — единственное неслучайное, что делает нашу свободу иллюзорной, ибо нет свободы от смерти. Ее неизбежность искушает человека. Если нам предложен готовый сценарий с предопределенным концом, то можно, по крайней мере, стать режиссером и сделать его не столь банальным. Героизм — это в конечном счете борьба с неслучайным, неизбежным. Вызов, брошенный смерти, позволяет взять судьбу в свои руки, в этом его привлекательность для всех смертных.

Все, все, что гибелью грозит

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог.

На низовом уровне тот же эффект дают курение, пьянство, наркомания, все саморазрушительные действия, смысл которых не удается постичь с помощью линейной логики. Трагедия смерти переводится в комедийный план, обыгрывается в бурлесках, каприччос, карнавальных представлениях, перешедших из оргиастического культа смерти у язычников в христианскую традицию пляски смерти накануне Дня Всех святых. Переживание смерти в виде фарса очищает от страха. Это катарсис, первичная функция искусства.

Мы понимаем, что умрем, но не можем в это поверить. Здесь расходятся пути разума и веры, начинается двойная жизнь: одна в ожидании смерти, другая — в предвкушении бессмертия. Смерть становится переправой между антиподальными мирами праха и духа.