Глава 21. Становление биологической теории эволюции. Эволюционная теория Ламарка

21.1. Ранние эволюционные гипотезы

До Ламарка и Дарвина эволюционный подход существовал лишь в виде разрозненных догадок, иногда весьма проницательных, а иногда и фантастических. Так, в древнейших текстах «Аюрверды» говорилось о том, что человек произошёл от обезьян, живших около 18 млн. лет назад, а человек современного типа возник около 1 млн. лет назад. В Библии креационистское описание сотворения мира перемежается предположениями об эволюционных по существу процессах последовательности возникновения растений и животных. Особая роль в формировании зачатков эволюционных представлений принадлежит древнегреческим философам.

Умозрительные концепции происхождения и развития жизни поражают, с одной стороны, наивностью и причудливостью суждений, а с другой – невероятной проницательностью и опережающей развитие науки силой не скованных догмами умозаключений разума. Так, согласно «отцу философии» Фалесу, всё живое происходит из воды. Его ученик Анаксимандр был согласен с выводом Фалеса, и, развивая положение своего учителя, утверждал в написанном им трактате «О природе» (от которого до нас были донесены другими философами лишь несколько строк), что животные, первоначально возникнув из влаги, затем, защитив себя панцирями, раковинами и другими твёрдыми защитными оболочками, проникли на сушу и обосновались на ней. Люди произошли от животных другого вида, возможно, от рыб.

Согласно Анаксимену, животные и люди возникли из земной слизи, Анаксагор же считал источником жизни влажную почву. «Генетическое» учение Анаксагора заключалось в том, что дети больше похожи на того из родителей, кто выделил из себя больше семени, чтобы дать им жизнь.

Наиболее разработанное учение о происхождении жизни в ранний период развития эллинской философии принадлежит Эмпедоклу. Сначала, по Эмпедоклу, из комков тины, согретой теплом Земли, зародились растения, животные же стали появляться на теле Земли отдельными органами и частями. В написанной им поэме «О природе», от которой также другими философами были процитированы и дошли до нас лишь немногие фрагменты, он утверждал: «Головы жили без шеи, двигались руки без плеч, очи блуждали без лбов». Разрозненные органы влекла друг к другу неистощимая сила Любви. Первоначально живые существа слагались совершенно случайным сочетанием органов, так что получались монстры, неспособные к нормальному существованию. Среди них были животные с человеческими головами, кентавры, химеры, многоголовые, многорукие и многоногие существа. Будучи нежизнеспособными, они последовательно уничтожались Враждой, в образе которой современные историки науки не без оснований видят некий аналог естественного отбора. В результате возникли живые организмы, характеризующиеся гармоничным сочетанием органов. Вряд ли стоит смеяться над подобным мифологическим эволюционизмом. Ведь наряду с наивно выраженной идеей естественного отбора в нем нашла выражение и причудливо сформулированная идея эволюционного значения органов.

Предоставим слово по этому поводу современному исследователю проблем биологической эволюции О. Баргу:

«В известном смысле живое является совокупностью не организмов, а корней, стеблей, листьев, челюстей, глаз, мышц, нервов, скелетов… т. е. органов и их систем, которые как бы принадлежат не своим владельцам, а живому в целом. Эта полезная абстракция позволяет говорить ещё об одной стороне эволюционного прогресса – биотехническом прогрессе. Во-первых, эволюция живого как целого является процессом возникновения и последующего сохранения всё новых органов: возникает и уже не исчезает глаз, мышца, скелет, мозг и т. д. Они могут редуцироваться и быть утраченными отдельными видами (биотехнический регресс) но не биосферой. Во-вторых, каждое из таких её приобретений совершенствуется, так или иначе усложняется и не теряет в ней достигнутой сложности. Это можно проследить в эволюции всех основных систем органов: зрительной – от светочувствительных клеток наружного эпителия до фасеточных глаз насекомых, глаз птиц и млекопитающих, нервной системы – от диффузной у кишечнополостных до центральной у высших животных, мышечной – от кожно-мускульного мешка до очень сложной, обеспечивающей многообразие и хорошо скоординированной скелетной мускулатуры» (Барг О.А. Живое в едином мировом процессе – Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1993 – 227 с., с. 132–133).

Гераклит первым заговорил об изменчивой природе всего сущего. Демокрит был первым микроэволюционистом, он считал, что все физические тела состоят из атомов, а всё живое произошло из семени. Эпикур первым исследовал значение в поведении живых существ наслаждения и страдания.

Энциклопедический учёный древности Аристотель добился выдающихся успехов в систематике животных, он перешёл границу между философией и конкретной наукой, стал первым в мире систематиком и естествоиспытателем. До нашего времени дошло 19 книг Аристотеля о животных, в которых он описал 454 таксона от видов и до семейств.

Аристотель выстроид первую в мире «лестницу существ» от минералов и до человека. Он не усмотрел в этой «лестнице» развития от низших к высшим, но в каждой из ступеней определил признаки, сходные и различные с другими ступенями, высоту их организации по степени проявлений жизненности. Так, растения по Аристотелю, более оживлены, чем минералы, но менее оживлены, чем животные.

В «Метафизике» Аристотель дал гениальное определение жизни, которое сохранило своё значение и в наше время. «Жизнью, – пишет Аристотель, – мы называем всякое питание, рост и упадок тела, имеющие основание в нём самом» (Аристотель. Сочинения, т. 1 – М.: Мысль, 1976 – 564 с., с. 394). Глубочайший эволюционный смысл этого определения заключается в выявлении фундаментального отличия живой природы от неживой, косной материи, тела которой в своих изменениях не имеют жизнеподдерживающих оснований.

Допуская в силу ограниченности знаний своего времени возможность самозарождения жизни непосредственно из неодушевлённой материи (лягушек и червей из ила, червей из гниющего мяса), Аристотель в то же время вполне в духе эволюционизма отстаивал связь и преемственность жизни от неживой природы, относительность противопоставления живых существ и неодушевлённых веществ. Он объяснял изменения в живой и неживой природе всеобщей устремлённостью к осуществлению целей, поставленных божественным перводвигателем Вселенной, её «последней формой». Эту «форму без материи» Аристотель понимал как чистую деятельность, неподвижный источник всякого движения, при прекращении действия которой движение останавливается. Креационизм Аристотеля, таким образом, зиждется на понятии о своего рода мобилизационной структуре, лежащей в основании всего сущего. Движения одушевлённых тел осуществляются заложенными в них «душами», понимаемыми также как своего рода мобилизационные источники движения. В книгах «Возникновение животных», «История животных», «О частях животных» Аристотель вплотную подходит к сравнительно-историческому описанию эволюции животного мира, однако представление о нематериальной первопричине сущего, лишая материю самодвижения, одновременно лишает элементы эволюционизма в произведениях Аристотеля сколько-нибудь дееспособной объяснительной силы.

Римляне, более прагматичные и конкретно мыслящие, чем греки, во многом откорректировали греческое наследие, больше обращая внимание на выработку рекомендаций для обустройства жизни и повседневного поведения, чем на умозрительные гипотезы об устройстве космоса. Последователь Эпикура Лукреций в противоположность Аристотелю обосновал принцип «из ничего ничто», задав тем самым мобилизационный импульс для объяснения природы из неё самой, а не из внешней по отношению к ней чудотворной божественной силы.

Жизнь, по Лукрецию, порождена Землёй, воплощается влагой дождей и жаром горячего Солнца. Вначале возникли растения, которые на воздухе вольном состязались в своём необузданном росте. Так же путём самозарождения из неживой природы формируются животные и человеческий род. Истощение способности Земли к рождению живых существ привело к возникновению всяческих ошибок природы – кентавров, монстров, уродов, которые погибли вследствие своей нежизнеспособности, поскольку «природа запрет на развитие их наложила». В поэме Лукреция «О природе вещей» содержатся, таким образом, зачатки представлений о борьбе за существование, естественном отборе, биогенезе и антропогенезе. И хотя эти представления изложены в наивной форме, они оказали благотворное влияние на последующих европейских мыслителей, дав им нравственную опору для преодоления креационизма.

Другой римлянин, Плиний Старший, обогатил античную науку фундаментальным произведением «Естественная история», состоявшим из 37 томов и включавшим описание 155 видов животных, не описанных Аристотелем. Чрезвычайно важным в этом компилятивном труде было и стремление описать естественную историю, историю природы по аналогии с историей государства.

В эпоху Средневековья в представлениях о происхождении живого господствовал библейский креационизм, схоластические теории выводились из трактовки библейских текстов. Культивировались представления о существовании различных фантастических, мифологических существ – гидры, гарпии, Левиафана, феникса, людей с пёсьими головами и т. д. Не менее фантастичными были теории о взаимодействиях видов животных, их самозарождении из неорганической материи (например, о происхождении мышей из тряпок, змей и жаб из болотной трясины и т. д.).

В соответствии с библейским мифом был высчитан и строго установлен срок создания мира Господом Богом, пришедшийся на 4004 г. до н. э. Интерес к описанию живых существ подпитывался не стремлением узнать, каковы они на самом деле и откуда происходят их многообразные формы и виды, а восприятием их как символов, в которых воплотилась воля Бога. Эти люди жили не в реальном, а в выдуманном мире. Они пользовались искусственным способом восприятия, который, однако, в отличие от современных научных ИСВ, не раскрывал перед ними возможности познания сверхсложных систем, а заслонял от них реальность символами фантастических существ.

Тем не менее процесс познания продолжался, преодолевая немыслимые препятствия идеологической цензуры над разумом и самого способа восприятия и представления явлений. В XIII веке немецкий монах Альберт Больштедский создал многотомную энциклопедию с описаниями растений и животных, их жизни и поведения, обширной классификацией живых существ, опирающейся на работы Аристотеля и Плиния Старшего. В том же веке было написано «Зеркало природы» французского автора Венсена де Бове.

Однако Европа в этот период явно уступила пальму первенства в научных исследованиях арабскому Востоку, который находился на подъёме и стал преемником Европы в использовании наследия древних. В «Каноне медицины» Ибн Сины (Авиценны) и произведениях Ибн Рушда (Аверроэса) содержались итоги исследований, которые далеко опередили христиан в изучении растений и животных, биологических особенностей человека. Однако «золотой век» мусульманской науки скоро закончился. Раздираемый беспрерывной борьбой деспотических режимов арабский мир погрузился в спячку.

Крестовые походы привели к транспортированию в Европу знаний, накопленных на Востоке, культивированию множества культурных растений, о которых в средневековой Европе не имели никакого понятия.

А когда над Европой забрезжила первыми лучами заря Возрождения, возникает совершенно иной взгляд на мир, связанный не с культом сверхъестественных существ, а с осознанием могучих сил, способных пробудиться в самом человеке. Развитие опытной науки приняло регулярный, системный характер, дало начало естествознанию. С началом Великих географических открытий в Европу хлынул поток привозных товаров – даров природы из далёких стран, а вместе с ним – и поток знаний об их произрастании и культивировании. Начался сбор гербариев, создание ботанических садов, происходило накопление знаний по истории растений и животных.

Возрождается и продвигается дальше достижений античности работа по систематике и классификации растений и животных. Итальянский медик, ботаник и минералог Андреа Чезальпино предложил классификацию растений, основанную на различиях и сходствах в строении семян, цветков и плодов. Швейцарский ботаник и зоолог Конрад Геснер создал пятитомную «Историю животных», энциклопедическое издание, заложившее фундамент для последующих систем. По примеру античности, эти системы претендовали на воспроизведение истории живой природы, что выражалось в их названиях. В самих этих претензиях на историчность при всей их несостоятельности был заложен глубокий эволюционный смысл.

Начало промышленного развития в Европе в Новое время человеческой истории привело к появлению потребности в системном развитии опытно-экспериментального знания, а в сфере изучения жизни – к созданию капитальной систематизации растений и животных. Такая систематика в наглядной форме передавала эволюцию живых существ, но только в статической, а не динамической форме. Чтобы перейти к эволюционному мышлению, достаточно было «оживить» «картинки» состояний отдельных видов подобно тому, как в современной анимации превращают отдельные кадры в движущиеся изображения мультипликационных фильмов.

Уже первые попытки систематизации растений и животных рассматривались их создателями как истории биологического мира. Английский биолог Дж. Рей в 1686–1704 гг. издал многотомную «Историю растений», в которой описал 18 600 различных растений и на этой основе ввёл понятия рода и вида. В 1735 г. шведский биолог К. Линней опубликовал «Систему природы», ставшую выдающимся достижением научной мысли в сфере систематизации живой природы. Линней заложил основы биноминальной номенклатуры названий видов, показал близость строения органов различных видов, свидетельствующую о родстве одних видов с другими. В то же время сам он отвергал идею происхождения видов, поскольку в соответствии с религиозным мировоззрением принимал за истину библейский миф о сотворении и выводил из него убеждённость в незменности видов со дня из создания Предвечной сущностью.

С 1749 по 1788 гг. выходит 36 томов «Естественной истории» Ж. Бюффона, в которой намечается историческое видение происхождения и развития живых существ с позиций трансформизма, т. е. учения о закономерной изменяемости видов, их происхождения друг от друга. Замеченное уже Линнеем сходство близких форм в строении и специализации органов Бюффон впервые объяснил их происхождением от общих предков. Трансформизм Ж. Бюффона отличается от эволюционизма гегемонией креационистской ориентации в объяснении трансформации видов: закономерность трансформации выводилась из единого божественного плана.

В конце XVIII – начале XIX века французский геолог, палеонтолог и анатом Ж. Кювье обосновывает и отстаивает теорию катастроф, согласно которой смена исторических периодов в развитии животного мира Земли объясняется последовательной серией геологических катастроф. Катастрофы ниспосылаются Всевышним для обновления мира в процессе постоянного творения. Соотечественник Кювье А. д’Орбиньи истолковал катастрофизм как теорию о повторном сотворении животного мира после каждой катастрофы. Он опирался не только на научные данные, но и на авторитет Библии, в которой катастрофы типа всемирного потопа или уничтожения Содома и Гоморры рассматриваются как божественная кара погрязшим в несовершенстве живым существам и средство для их обновления и усовершенствования.

Большой резонанс в научных кругах Европы получила полемика с Кювье и катастрофизмом в теории развития жизни его соотечественника Э. Жоффруа де Сент-Илера, который с трансформистских позиций критиковал креационизм и стремился истолковать открытые Кювье факты в полную противоположность последнему – как доказательство закономерного естественного изменения живых существ, их перехода из одних форм в другие.

Несмотря на острую полемику, теория катастроф Кювье в начале XIX века казалась достаточно обоснованной. Но наиболее опасным соперником Кювье на поприще геологической науки стал Чарльз Лайель. В противовес теории катастроф он выдвинул принцип актуализма – положение о том, что настоящее геологических процессов является ключом к объяснению прошлого. Многочисленные путешествия Лайеля стали, по существу, геологическими экспедициями, в ходе которых в непосредственном контакте с природой изучались конкретные геологические процессы: речные наносы, отложения в кратерах вулканов, выветривание, действие морских приливов и отливов и т. д. Эти наблюдения привели Лайеля к убеждению, что не тотальные катастрофы, построенные по образу и подобию библейского всемирного потопа и обращавшие в прах целые материки со всеми жившими на них существами, а медленные, незначительные, но последовательные изменения, происходившие достаточно длительные периоды времени, могли формировать геологические напластования и постепенно преобразовывать поверхность планеты.

Изучая факты геологического наследия третичной эпохи, предшествовавшей нашей эпохе в истории Земли, Лайель стал замечать, что многие виды животных и растений, останки которых обнаруживались в тех слоях, продолжают существовать и в настоящее время, практически ничуть не изменившись. Новые виды сосуществовали со старыми, что было несовместимо с теорией катастроф, настаивавшей на коренном «революционном» обновлении всего земного шара.

Тезис Лайеля о медленности, последовательности, поступательном характере формирования геологических структур, об их фундаментальных изменениях только за чрезвычайно продолжительные промежутки времени, был использован Ч. Дарвином при построении эволюционного учения в биологии.

Огромное влияние на развитие ранних эволюционных идей оказали философы эпохи Просвещения. Приняв мыслительную эстафету от гуманистов Возрождения, они продолжали великое дело освобождения человеческого мировоззрения от средневековых предрассудков, очистили теоретическое мышление от веры в чудеса и заменили её верой в возможности разума, вследствие чего мир предстал закономерным, причинно обусловленным и научно познаваемым. Философами-просветителями в противостоянии с догматиками и реакционерами отстаивались идеи прогресса, свободомыслия, торжества знания над слепой верой и фанатизмом, равенства людей перед законом, свободы совести, обеспечения прав человека и правового преобразования государства. Во всех этих идеях содержался определённый историзм, а в сфере науки о живой природе отстаивался трансформизм – непосредственный предшественник эволюционизма институтов современного демократического общества, и любое извращение этих идей приводит к параличу демократических институтов, к проявлениям жестокости и варварства в общественной и государственной жизни. Идеи эти в свою очередь вытекали из эволюции социальной среды и были эволюционными по своему происхождению, по своему источнику.

В работах Рене Декарта, одного из основателей европейского рационализма и универсального механицизма живые существа рассматривались как механические устройства, своего рода живые автоматы, отвечающие на внешние воздействий посредством рефлексов и вырабатывающие условные рефлексы при постоянстве воздействий. Распространив механистический космизм и достижения механистической физики на живые существа, Декарт тем самым предложил философское обоснование идее движения в живой природе, преобразования жизни, которая была воспринята натуралистами, изучавшими закономерности «естественной истории» и получила дальнейшее развитие в теории трансформизма. Механистический космизм являлся, таким образом, несовершенной формой и предтечей эволюционизма. Ибо эволюционизм есть не что иное, как преодоление плоского, механистического понимания движения, и вместе с тем он есть историзм, основанный на воспроизведении в познании механизма трансформации предшествующих форм и структур бытия в последующие. При этом последовательный ряд трансформаций понимается как единый преобразовательный процесс.

Важную роль в формировании эволюционных начал научного мировоззрения сыграл так называемый закон непрерывности, выдвинутый и обоснованный Готфридом Лейбницем. Согласно Лейбницу, природа не делает скачков, хотя в ней постоянно наблюдаются переходы, и между двумя состояниями объекта всегда можно выделить и определить промежуточное. Соответственно наилучшим способом моделирования явлений в познании выступает построение непрерывных рядов преобразований. Идея непрерывности эволюции при ускорении или замедлении преобразовательных процессов, вытекавшая из философии Лейбница, стала мировоззренческой основой градуализма в биологии. Градуализма, т. е. учения о постепенных, последовательных изменений в трансформациях форм живой природы придерживались и Ламарк, и Дарвин. Разделяет его и современная синтетическая теория эволюции.

Типичным примером абсолютизации выдвинутого Лейбницем закона непрерывности явилась теория французского философа и исследователя живой природы Жана Батиста Робине. В 1761–1766 годах Рабине издал в четырёх томах исследование «О природе», в котором стремился изобразить развитие живой природы как реализацию закона непрерывности. Это буквальное следование концепции Лейбница приводит Робине к отрицанию самой возможности классификаций живых существ, к резкой полемике с Линнеем и другими систематиками, к признанию реальным лишь отдельных особей, которые в совокупности выстраиваются в непрерывную лестницу существ. По мнению Робине, «закон непрерывности, проявляющийся единообразно в иерархии существ, образует из них одно бесконечно нюансированное целое, лишённое линий реального разделения… существуют только индивиды, но нет царств, классов, родов и видов» (Робине Ж.Б. О природе – М.: ОГИЗ, Соцэкгиз, 1935 – 555 с., с. 387). Теория Робине в философии является также примером крайней точки зрения, базирующейся на абсолютизации единичного и отрицания особенного и всеобщего. В то же время, будучи убеждённым сторонником трансформизма, Робине расходился во взглядах и с Лейбницем, который придерживался преформизма, т. е. считал, что развитие каждого организма предопределено заранее заложенными в зародыше формами и структурами.

Идея непрерывности, последовательности и неотвратимости позитивных изменений, являющаяся ближайшей предшественницы эволюционного мировоззрения в соединении с идеей трансформизма, была широко распространена среди учёных – просветителей в эпоху, предшествующую Великой французской революции XVIII века. Она была связана с ожиданиями позитивных перемен и убеждениями в неотвратимости прогресса общества, в котором жили великие вольнодумцы эпохи Просвещения. Это обстоятельство служило мобилизационным фактором и в суждениях о трансформации живой природы.

Так, выдающийся философ-энциклопедист Дени Дидро полагал, что мелкие, но непрерывные изменения живых существ при условии весьма длительного существования Земли и жизни на ней вполне достаточны для объяснения колоссального разнообразия живой природы.

Резко отличной от градуализма была точка зрения Пьера-Луи Мопертюи. Этот французский исследователь издал в 1746 г. книгу «Красота природы», в которой, намного опередив своё время, пытался обосновать некоторые вполне современные взгляды на развитие живой природы. Комбинируя умозрительные размышления с современными ему опытными данными и систематикой, он приходил к пониманию роли отбора, изоляции, скачкообразных наследственных изменений. Он даже пытался применить математические методы для вычисления комбинаций наследственных признаков при скрещивании. Эти идеи Мопертюи не получили широкого признания современников.

Гораздо более широкое распространение получила теория швейцарского зоолога Шарля Бонне, который стремился воплотить на новом научном материале аристотелевскую идею «лестницы существ». Эта «лестница» строилась на причудливом сочетании примитивного эволюционизма с креационизмом. Согласно Бонне, Провидение Творца предопределило развёртывание природы от низших форм к высшим. На нижних ступенях «лестницы» он поместил четыре аристотелевские стихии – воду, воздух, огонь и землю. Ступенью выше следуют минералы, за ними – растения, затем низшие животные, высшие животные, обезьяны, человек, а выше человека – ангелы, и, наконец, сам Господь Бог.

Как и Лейбниц, Бонне полагал за основу натуралистического эволюционизма философский креационизм, а за основу «лестницы» постепенно прогрессивного развития – не трансформизм, а преформизм. Наблюдая за размножением тлей, он открыл явление живорождения у партеногенетических самок. Это специфическое явление произвело на него столь сильное впечатление, что послужило отправным пунктом для не менее специфических выводов. Он выступил с утверждением, что каждая самка тли несёт в себе зачатки всех будущих поколений. Затем он обобщил это утверждение и распространил его на всю «лестницу существ». Так родилась печально знаменитая теория вложения, которая исходила из попешного, недостаточно обоснованного заключения в естественнонаучной сфере в сочетании с фатализмом в философии. Согласно этой теории, в организме каждой самки каждого вида «вложены» зачатки всех последующих поколений, которым предстоит лишь вырасти из микроскопических масштабов во взрослые особи и занять своё место на «лестнице существ». Тем самым всякое развитие рассматривалось как заранее предопределённое, предусмотренное, предустановленное Творцом ещё в начале мира. Точно так же должно было происходить по предопределению Творца развёртывание и всей «лестницы существ» от косной материи и человека. Именно такое развёртывание предустановленных Творцом природных форм было обозначено преформистами латинским словом «эволюция».

Следует отметить, что при всей своей мифологичности и фантастичности подобное понимание эволюции в рамках преформизма получило широкое распространение и едва не вытеснило трансформизм на периферию научного сообщества.

Термин «преформизм» происходит от латинского «пре» – пред, перед и «форма» – форма, вид, образование. Он обозначает не что иное, как учение о предустановленном образовании всех форм и сущности природы. Исходная идея преформизма восходит ещё к античности, она была выдвинута Анаксагором, затем воспринята Гиппократом. Предложив учение о гомеомериях, микроскопических первоначалах, или семенах вещей, Анаксагор предполагал, что семя человека содержит в себе в миниатюрной, микроскопической форме, но как бы в свёрнутом виде все органы, которые по мере роста и взросления лишь изменяются в величине и становятся видимыми. Лейбниц, выдвинув учение о монадах под явным влиянием гомеомерий Анаксагора, перенял у последнего и склонность к преформистскому объяснению микромира жизни.

Когда с изобретением простейшего оптического микроскопа во второй половине XIX века начинается наблюдение микромира жизни, Я. Сваммердам, М. Мальпиги, Р. Гук, А. ван Левенгус делают всё новые открытия, описывая разнообразные виды простейших, создавая микроанатомию и микрозоологию. Эти открытия, и особенно обнаружение сперматозоида и яйцеклетки в XVIII веке были истолкованы в пользу преформизма. Все выдающиеся первооткрыватели микромира жизни были преформистами.

Надуманное представление о предрешённости развития жизни её микроуровнем по воле Создателя не давало возможности объяснить движущие силы этого развития на макроуровне. Возникла патовая ситуация, очень похожая на современную, при которой, согласно синтетической теории эволюции, микроуровень, по существу, предопределяет изменчивость независимо от собственной жизнедеятельности организмов. Теория преформизма ничего не сообщала о роли мужских или женских половых клеток в происхождении готовых зародышей. Поэтому все они вскоре разделились на две соперничающие группировки – овистов (от лат. «ово» – яйцо), которые настаивали на ведущей роли яйцеклетки, и анималькулистов, отстаивавших происхождение зародышей из сперматозоидов. Их бесконечные споры очень напоминали дискуссии остроконечников с тупоконечниками из «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта. В силу умозрительности выдвигавшихся аргументов эти споры носили чисто схоластический характер и не могли привести к сколько-нибудь доказательному решению в пользу той, или другой стороны.

Популярности преформизма способствовало и проведенное Ф. Реди экспериментальное доказательство невозможности самозарождения живых существ из неживой материи. Однако несмотря на давление креационизма, кажущуюся доказательность преформизма, поражение трансформиста Жоффруа де Сент-Илера в споре с Кювье, трансформизм продолжал развиваться и создавать научные предпосылки для системного эволюционного учения.

21.2. Эволюционизм Ж.-Б. Ламарка

Первым мыслителем-эволюционистом и исследователем, предложившим стройную и разветвлённую модель эволюционных процессов в живой природе, был французский биолог Жан-Батист Ламарк. Собственно, он-то и ввёл в науку понятие биологии как науки о жизни, разделив первенство в употреблении этого термина с Л. Тревиранусом, опубликовавшим в 1802 г. трактат «Биология, или Философия живой природы».

Будучи «крёстным отцом» биологии, Ламарк внёс фундаментальный вклад в развитие этой науки. Он значительно усовершенствовал систематику животных, подразделив их на позвоночных и беспозвоночных, выделив классы паукообразных и кольчатых червей. Но главное его научное достижение – первый в истории науки проект всеобъемлющего эволюционного объяснения происхождения и истории видового разнообразия растительного и животного мира. Именно это позволило ему ещё до Дарвина обосновать чрезвычайно неприятное для религиозной направленности мировоззрения предположение о происхождении человека от обезьяноподобных предков. Сам же Ламарк в своих мировоззренческих основах был деистом, т. е. он был убеждён в том, что Вселенский Разум устроил мир в первоначальном акте творения по рациональным законам, после чего не вмешивается в спонтанное разворачивание природных процессов. Именно на основе планов Бога выстраивается «лестница существ», которую Ламарк обосновал в книге 1809 г. «Философия зоологии». Бог вкладывает во все живые существа самопроизвольное стремление к совершенствованию, которому Он сам служит эталоном и из которого вытекает изначальная целесообразность реакций всякого живого существа на изменения внешней среды путём последовательного приспособления.

Изменение условий среды влечёт за собой, по Ламарку, изменение привычек и способов приспособления, что, в свою очередь, приводит к формированию соответствующих целесообразных признаков, путём упражнения органов. Именно постоянная тренировка органов в определённом направлении, обусловленном стремлением к наилучшему приспособлению к своей среде, лежит, по Ламарку, в основе их целесообразного изменения.

Именно такой подход стал источником первой в истории научной концепции биологической эволюции, которая была сформулирована Ламарком в книге 1809 г. и строилась на основе двух положений, получивших название законов Ламарка: 1) органы и части организмов живых существ эволюционируют посредством упражнения или неупражнения, вынужденного воздействием внешней среды и 2) приобретённые в процессе упражнения либо неупражнения признаки затем (т. е. необязательно прямо и непосредственно) передаются по наследству и тем самым образуют изменение видов.

Концепция Ламарка была настолько логичной, красивой и наглядной, что, казалось бы, имела все шансы быстро завоевать заслуженное признание в науке. К тому же она, по существу, распространяла на область познания живой природы тот механико-динамический тип объяснения природы, который господствовал тогда в классической механике, во всей физике и научной картине мира, а в философии нашёл объяснение в виде лапласовского детерминизма. Признаки Ламарка формируются путём упражнения так же механически, как движутся планеты в соответствии с законом всемирного тяготения Ньютона. Однако всеобщего признания в научных кругах, в отличие от теории Ньютона, теория Ламарка не получила. Очень уж необычной и еретической представлялась в то время сама идея эволюции как источника жизни.

Трагическая судьба первой в истории системной теории эволюции, созданной Ламарком, как бы перекликается с собственной трагической судьбой этого великого подвижника науки. Ламарк был одним из тех энциклопедических умов своей эпохи на исходе Просвещения, которые не специализировались на какой-то узкой проблеме, а внесли неоценимый вклад в самые различные научные дисциплины. Будучи по базовому образованию медиком, Ламарк начинал свою научную и лекционную карьеру с физики и химии, при этом он резко критиковал взгляды Лавуазье. Затем он стал одним из основоположников научной метеорологии, опубликовав 11 томов ежегодников сводок погоды и проследив динамику её изменений в течение этого периода.

После этого Ламарк занялся гидрогеологией и выпустил фундаментальный труд по этой дисциплине. В «Гидрогеологии» Ламарк значительно опередил Ч. Лайеля в обосновании принципа актуализма, однако в историю геологии этот принцип вошёл в трактовке, предложенной Лайелем. В этой книге Ламарк попрал священные догматы религии, поскольку доказательно утверждал еретическую мысль о том, что Земля и жизнь на ней существуют не с 4004 г до н. э., как это вытекало из библейской истории, а по крайней мере многие сотни тысяч лет. Впрочем, пальму первенства в этом ужасном искажении божественной истины он уступал своим предшественникам, и прежде всего Бюффону. Наступала революционная эпоха во Франции, горячим сторонником которой был Ламарк, и можно было не бояться опровергать абсолютные истины.

После этого Ламарк занялся ботаникой и издал 3 фундаментальных тома «Флоры Франции». Предприняв в компании с сыном Бюффона двухлетнее путешествие по Европе, Ламарк использовал собранные материалы для написания двухтомного «Ботанического словаря» и «Иллюстраций родов растений», которые вошли в «Методическую энциклопедию» Панкука. Проявив себя как выдающийся ботаник и оставив потомкам 14 томов фундаментальных трудов в этой области знания, Ламарк в 1793 г. в самый разгар якобинского террора засел за изучение зоологии и вскоре намного превзошёл всех своих современников и в этой сфере. Именно в 1793 г. Ламарк был принят на должность профессора Королевского ботанического сада, а когда по его же предложению это учреждение было реорганизовано в Национальный музей естественной истории, он возглавил в нём кафедру насекомых и червей, на которой работал последующие 24 года и которая после введения им термина «беспозвоночные» стала центром по изучению зоологии беспозвоночных. В это же время кафедру, занимавшуюся зоологией позвоночных, возглавлял Этьен Жоффруа де Сент-Илер.

Так получилось, что в одно и то же время в Национальном музее естественной истории в Париже на рубеже XVIII и XIX веков работали три величайших натуралиста Франции – Кювье, Сент-Илер и Ламарк. Все трое были учёными, посвятившими всю свою жизнь без остатка исследованию природы, и в то же время в сфере философии защищавшими три различных варианта креационизма с проникавшими в него в разной степени формами эволюционного мышления.

Средний из них по возрасту, Жорж Кювье, был в то время признан ведущим учёным Франции, удостоен звания пэра Франции и члена Академии бессмертных, был министром в одном из правительственных кабинетов и закончил свои дни в славе и почитании. Вместе с тем он осознавал ограниченность своего понимания природы, и в последние годы сравнивал себя с Перуджино, учителем Рафаэля, за которым должен прийти более великий изобретатель природы. Видимо, он осознавал ограниченность своих взглядов на природу и предчувствовал, что он своими усилиями заложил лишь некоторые предпосылки более общей и доказательной теории.

Причиной великих успехов Кювье в карьерном росте было стремление научными методами поддержать библейский креационизм. Кювье как учёный имеет ряд выдающихся заслуг перед наукой, которые сочетались парадоксальным образом с самыми глубокими заблуждениями. Но таким было время, в которое он жил и в которое каждый шаг науки совершался под тяжелейшим давлением со стороны религиозной идеологии и настроений власть имущих.

Кювье выделил четыре общих плана, в соответствии с которыми Божественное Провидение творило основные типы животных. За основу для этого выделения он взял строение нервной системы. К самому упрощённому плану он отнёс лучистых животных, у которых, как, например, у морской звезды, нервная система располагается радиально, а центр лишь связывает подходящие к нему нервные пути. Обладатели второго плана – членистоногие, у которых нервная система состоит из цепочки центров, находящихся на брюшной стороне тела. Третий план наличествует у моллюсков, имеющих ряд нервных узлов с отходящими от них нервами. Наконец, четвертый функционирует у позвоночных, у которых происходит разделение головного и спинного мозга с отходящими от них ответвлениями. Казалось бы, перед нами прекрасный пример последовательной эволюции нервной системы, и Создатель здесь по меньшей мере ни при чём. Но для Кювье естественная эволюция лишь отражает планы Творца.

Аналогичен ход мышления Кювье и в интерпретации его замечательных палеонтологических открытий. Эти открытия имели огромное научное значение, поскольку впервые в истории науки наглядно продемонстрировали смену эпох в истории жизни на Земле, последовательную смену форм организмов в истории Земли. Для объяснения этого бесспорного свидетельства в пользу эволюционной трансформации видов Кювье придумывает теорию катастроф, которая предполагала полное истребление по воле Творца, недовольного состоянием живой природы, всего живого на Земле посредством геологических катастроф и полной смены природной обстановки на поверхности Земли.

Сам Кювье избегал утверждения о необходимости актов повторного творения после каждой катастрофы. Такие утверждения не только не соответствовали бы духу науки, но и означали бы определённую ревизию догматов религии. Но ученик Кювье Альсид д’Орбиньи пошёл дальше своего учителя и выделил 27 творческих актов, заново создавших животный и растительный мир Земли после каждой глобальной катастрофы. Однако, если отвлечься от мифологичности и ненаучной фантастики теории катастроф, она также сыграла заметную роль в становлении эволюционного мировоззрения через преодоление присущих ей заблуждений. Она впервые поставила вопрос об историчности смены формаций в живой природе. Она предполагала массовые вымирания организмов. Она в какой-то мере предусматривала роль отбора в переходах от менее развитых форм к более развитым, хотя и вносила в этот отбор мистическую подоплёку.

Естественно, что самый младший из знаменитых натуралистов Национального музея естественной истории, Этьен Жоффруа де Сент-Илер, будучи убеждённым трансформистом, хотя и не лишённым креационистских предрассудков, не мог оставаться равнодушным к фантазиям Кювье, принятым в это время во Франции за научные истины. В тот период Сент-Илер находился на пике своей научной карьеры и мог достойно представлять трансформистские взгляды на развитие жизни на Земле. Однако трансформистский эволюционизм не имел ещё достаточных фактических подтверждений и вынужден был дополнять их умозрительными заключениями, порой не менее фантастичными, чем теория катастроф.

С раннего возраста занимаясь наукой, Сент-Илер уже в 21 год стал профессором-администратором Национального музея естественной истории, а затем – и директором Парижского зоопарка. Он участвовал в походе Наполеона в Египет в качестве признанного специалиста по изучению местной фауны. Во время неистовой атаки египетских моллюсков на французскую пехотную колонну последовал знаменитый приказ генерала Бонапарта: «Ослов и учёных – в середину!» Сент-Илер был среди тех учёных – цвета французской науки – кого затолкали за плотные ряды каре, после чего грянул сокрушительный залп, опрокинувший конницу мамлюков. Между тем приказ Наполеона был символическим, он вполне адекватно выражал отношение государства к науке в периоды наполеоновских войн и последовавшей после краха империи Реставрации Бурбонов. Вернувшиеся к власти, Бурбоны сделали всё возможное, чтобы идеалы Просвещения, вдохновившие грандиозные преобразования и одновременно ужасные последствия Великой революции были осуждены и забыты. В результате новой революции в июле 1830 г. они были свергнуты, и трон Франции занял находившийся ранее в оппозиции глава их младшей ветви герцог Орлеанский Луи-Филипп.

И именно в эти жаркие июльские дни, когда новое политическое потрясение привело к смене политической власти, в переполненном до отказа зале заседаний Национального музея естественной истории состоялось иное, бескровное сражение – многодневный жаркий диспут двух коллег – защитника креационизма Жоржа Кювье и сторонника трансформизма Этьена Сент-Илера. Это сражение имело не меньшие последствия для науки, чем баррикадное сражение в ходе Июльской революции для политики. В зале Музея собралась вся интеллектуальная элита Франции. Ход диспута подробно освещался в прессе, за ним внимательно следили интеллектуалы всей Европы и Северной Америки.

Великий поэт и учёный Германии Иоганн Вольфганг Гёте придавал этому диспуту несравнимо большее значение, чем революционной смене власти во Франции. Гёте в возникшем противостоянии идей безусловна занял сторону Сент-Илера, несмотря на коренное расхождение их позиций во взглядах на природу. Сент-Илер был трансформистом, настаивавшим на преобразовании видов в соответствии с природными закономерностями их существования, зависимостью от внешних обстоятельств. Его оппонент Кювье доказывал постоянство видов со дня творения, их независимость от внешних обстоятельств и множественность планов строения, по которым Творец создавал основные типы живых существ. Для Гёте была особенно важна идея Сент-Илера о том, что природа создала всех животных существ по одному-единственному плану, изменяющемуся во множестве разновидностей во второстепенных частях. Кроме того, Сент-Илер стоял во главе французской школы сравнительной анатомии, т. е. был коллегой Гёте в той сфере науки, в которой в Германии Гёте ощущал своё полное одиночество. Причём это одиночество длилось, по его собственному замечанию, около полувека.

Гёте потратил полвека (если не считать написания великих поэтических произведений), чтобы на основе сравнительной анатомии построить морфологию (учение о формах) живых существ, связанную с выявлением их общего плана строения. Он увидел в Сент-Илере не только сильного союзника, создавшего школу во Франции, но и учёного, дальше его самого продвинувшегося по тому пути, по которому он продвигался медленно и в конечном счёте зашёл в тупик. На склоне лет Гёте чувствовал себя Фаустом, постигнувшим мудрость всех наук, но так и не приблизившимся к разрешению загадки жизни – главной загадки бытия. И вот теперь во Франции, страны, откуда по всей Европе расходились инновационные идеи, появился учёный, который не только подтверждает «идею типа», с которой Гёте носился столько лет, но и может помочь сдвинуть с мёртвой точки собственные многолетние исследования восьмидесятилетнего Веймарского Фауста, позволит осуществить главную цель его жизни – открыть великие принципы творения, заглянуть в таинственную мастерскую Господа, разгадать план творения, внутренний закон, который управляет разрозненными частями, доступными изучению различными науками. Поддерживая Сент-Илера, Гёте мыслил фактически в том же русле, в котором создавал свою систему идеалистической диалектики его соотечественник и современник Георг Гегель, построивший теорию развития природы, общества и человека на основе самопознающей деятельности Творца как безличностной Абсолютной Идеи.

И Гёте, и Гегель, и Сент-Илер, и Ламарк, стремясь на научной основе выявить замысел Творца, создавали креационистские предпосылки эволюционизма. Их жгучее стремление открыть завесу бытия, выявить общее, что скрыто за внешней видимостью вещей, проникнуть в сокровенные планы Создателчя вело в конечном счёте к идее всеобщности эволюции, не оставляющей места для креационистской мифологии.

Гёте придавал диспуту Кювье с Сент-Илером столь большое значение, что в оставшиеся ему два года жизни (он умер в марте 1832 г. в возрасте 83 лет) опубликовал два объёмных отчёта об этом диспуте, причём последний – за месяц до смерти. В 1831 г. Гёте завершил создание «Фауста» – бессмертного произведения, ставшего вершиной немецкой классической литературы.

Мировоззренческое содержание «Фауста» во многом созвучно тематике диспута. Потратив жизнь в поисках истины, старый и дряхлый Фауст понимает, что ничего не достиг, что все усилия были напрасны, что, постигнув сущность всех земных наук, он даже не приблизился к познанию сокровенных тайн бытия. В тоске и отчаянии, в глубокой депрессии он решает прибегнуть к последнему средству – к магии, чтобы проникнуть за внешнюю видимость вещей, в мир определяющих их духовных субстанций (для самого Гёте таким средством служила литература). И тогда на отчаянный зов в образе чёрного пуделя является Мефистофель – дух критического отрицания всего, что создано Богом. Этому ироничному духу тьмы, части той силы, которая, желая зла, приносит пользу (ибо без противовеса, без критики, без отрицания реальный мир не может существовать) предстоит борьба с Богом за душу учёного. Мефистофель предлагает Фаусту сделку: начать в этом мире новую жизнь, изведать всё, чего он был лишён, отдав жизнь науке, ценою души, которая будет низвергнута в ад на вечные мучения после смерти.

Издеваясь на учеником Фауста, Мефистофель открывает ему печальную истину о состоянии науки:

Учёный прежде душу изгоняет,

Затем предмет на части расчленяет

И видит их да жаль: духовная их связь

Тем временем исчезла, унеслась.

Духовная связь явлений, по Гёте – это единый божественный план развития природы. Развитие, согласно Гёте, происходит в известном борении двух альтернативных тенденций – стремления природы к гармонии, порядку и совершенству, заложенного Творцом, и впадения её в хаос и деградацию, олицетворяемого духами зла. Креационистский эволюционизм Гёте поэтому резко противостоит креационистскому катастрофизму Кювье и д’Орбиньи, которые настаивали на неизменности, пассивности и неразвиваемости природы. Становление научного мировоззрения шло сложным путём, эволюционизм проникал в креационизм и начинал размывать его.

Креационистский эволюционизм Гёте находился у истоков немецкой классической философии, в которой идея развития была поднята на более высокую ступень, чем в эпоху Просвещения, завершившуюся наполеоновскими войнами. Родоначальником немецкой классической философии был Кант, который воспринял от просветителей идею торжества человеческого разума над мифологическим мышлением, но ограничил сферу применения разума естественным способом восприятия человека. Кант наряду с Ламарком стал одним из родоначальников эволюционной космологии, сформулировав научную гипотезу о происхождении и формировании Земли. Своего апофеоза креационистский эволюционизм в немецкой философии достиг в системе Гегеля, а затем был преобразован в материалистической диалектике К. Маркса и Ф. Энгельса. Попытки встраивания эволюционизма в креационизм могли завершиться только воинствующим материализмом, который требовал искоренения религиозного мировоззрения сначала в теории, а затем и на практике, сам впадая в то же время в особую атеистическую религиозность и коммунистический креационизм в деле полного разрушения старого и созидания абсолютно нового бесклассового обществаю

Первая же схватка абсолютного креационизма с относительным и очень слабым ещё трансформистским эволционизмом происходила на протяжении целых двух месяцев в июле – начале сентября 1830 г. между Кювье и Сент-Илером. Это была именно схватка двух альтернативных и несовместимых мировоззрений, двух борющихся за выживание научных школ, а не просто лояльный друг к другу диспут двух коллег по Национальному музею естественной истории. Это была интеллектуальная война не на жизнь, а на смерть.

При этом между обеими соперничающими сторонами не проявлялось открытой враждебности, это была битва идей. Кювье и Сент-Илера до диспута связывала тесная дружба. Именно Сент-Илер способствовал привлечению своего старшего коллеги Кювье в Париж, благодаря чему за 35 лет, прошедших после этого последний опередил всех коллег в карьерном росте и своей неутолимой деятельностью создал себе колоссальный авторитет в научных и политических кругах.

Идеологическое противостояние между коллегами накапливалось постепенно. Пока Сент-Илер занимался позвоночными животными, возглавляя соответствующую кафедру, они с Кювье сотрудничали и были почти полными единомышленниками. Крупнейшим достижением Сент-Илера в сфере развития ранних эволюционных представлений было установление наличия у животных гомологичных, т. е. общих по происхождению органов, которые Сент-Илер не совсем верно именовал аналогичными, т. е. проводил аналогию между ними.

Однако с 1820 г. Сент-Илер старается распространить свою теорию единства плана строения на беспозвоночных животных и начинает проводить аналогию между хитиновым панцирем ракообразных и насекомых с позвоночником. Он утверждает, что беспозвоночные животные живут внутри своего позвоночника, а позвоночные – вне его. Такое довольно сомнительное утверждение приводило, однако, к насыщенному эволюционным содержанием представлению о единстве происхождения всех живых существ Земли. С современной точки зрения вполне достоверно, что позвоночные произошли от древних беспозвоночных, но это не означает правоты аналогии между панцирем и позвоночником. В 1828 г., развивая свои трансформистские взгляды, Сент-Илер издал работу об ископаемых ящерах, где утверждал прямую зависимость изменений видов от окружающей среды.

Кювье долго терпел эти с его точки зрения возмутительные взгляды своего младшего коллеги и бывшего единомышленника. Ведь он и сам был не чужд эволюционистских взглядов. Будучи основателем систематической палеонтологии, Кювье впервые показал усовершенствование строения ископаемых животных, обнаруживаемых от более древних к более современным геологическим напластованиям. Так, он прямо утверждал, что древние слои содержат только остатки моллюсков и примитивных рыб, в более высоких слоях обнаруживаются яйцеродящие рептилии, а чем ближе к современности – тем чаще встречаются млекопитающие. Но это убеждение, почерпнутое из изучения живой природы, явно противоречило идеологизированной доктрине о неизменности органических форм со дня творения. Как же их можно было сочетать в одной теории?

Чтобы спасти креационистскую догму, было привлечено благочестивое объяснение, соответствующее библейской мифологии и повествующее о потопах, казнях, которым Господь подвергал животный мир, недовольный путями его развития. Получалось, что геология и палеонтология не только подтверждают библейскую историю, но и конкретизируют её, находят новые подробности в кратком библейском изложении. После полного уничтожения в ходе каждой из катастроф, растительный и животный мир вновь возобновлялся в неизменных со дня творения формах и развивался по путям, всё более угодным Создателю.

Сент-Илер же за десять лет, прошедших до знаменитого диспута, всё более грешил против абсолютных и нетленных библейских истин, а когда не имел фактов для их опровержения, всё более часто дополнял их смелыми, но на тот период бездоказательными умозрительными рассуждениями. Именно так, интуитивно и бездоказательно он вплотную подошёл к идее естественного отбора. Он утверждал, что когда изменения среды оказывают на животных вредные воздействия, они вымирают, и вместо них развиваются другие животные, тоже испытывающие изменения, но такие, которые полезны применительно к новым условиям. Что же стало бы с библейской картиной мира, если бы в науке были признаны подобные еретические положения? Нужно было его остановить. Причём сделать это, опираясь на науку, на добытые в процессе исследований факты, используя умозрительность и недостаточную фактическую базу трансформистской теории. В задачу Кювье входило показать, что трансформистский эволюционизм является чистой метафизикой, надуманным мнением, научные же факты свидетельствуют в пользу библейской картины мира. И Кювье блестяще справился с этой задачей.

В 1830 г. Сент-Илер представил в Академию наук Франции отчёт о достижениях своих лучших учеников, которые в работах по анатомическому строению головоногих моллюсков доказывали переходный характер этого строения по отношению к организации позвоночных животных. Само по себе обоснование единого плана не было потрясением основ. В конце концов Господь мог пользоваться единым планом, создавая всю эту живность, которая, как было сказано позднее в последней части «Фауста» Гёте, начала своё существование «в широком море», а затем росла и росла, достигнув, в конечном счёте, своей высшей точки.

Но признание Академией всей этой галиматьи о поступательном развитии жизни путём закономерной трансформации одних видов и другие полностью дискредитировало бы и библейскую картину мира, и научные достижения самого Кювье, который сумел громадными усилиями подогнать добытые им факты и полученные на их основе обобщения под эту картину. Этого Кювье стерпеть не мог. Тем более, что он был во многом прав. Не было единого творческого плана развития живой природы, как не было и основанной на этом плане единой лестницы существ в духе швейцарца Боне или друга Гете немца Гердера. Было ветвистое дерево развития, очень сложное по своему строению. Но этого ни Кювье, ни Сент-Илер не знали.

И когда в стенах их общей альма-матер Национального музея естественной истории разгорелась битва идей, оба бывших друга, Кювье и Сент-Илер, обрушились друг на друга со всей силой накопленных за время их научной деятельности аргументов. Подогреваемые присутствием и заинтересованным вниманием высокообразованной и высокопоставленной публики, они вскоре, как это часто бывает в идеологических спорах, перешли к взаимным обвинениям в научной несостоятельности, устарелости взглядов, фантастичности выводов. Ибо за идеологическим противостоянием всегда кроется политическая борьба, мобилизация альтернативных политических сил.

И на этом поле Кювье полностью разгромил Сент-Илера, а его креационизм одержал безоговорочную исторически обусловленную победу над зарождающимся и довольно примитивным эволюционизмом. Кювье так и сыпал фактами, остроумными контраргументами, вызывая сочувственный смех аудитории. Он ясно и просто излагал свои мысли, перемежая их ссылками на свои собственные научные изыскания и последние находки учёных разных стран. Он поставил на службу креационистской доктрине достижения палеонтологии, сравнительной анатомии, морфологии растений и животных. Он опирался также и на данные эмбриологии, заимствованные им из фундаментального труда Карла фон Бэра, который также был сторонником теории разноплановых типов в строении зародышей.

Сент-Илер же был поставлен в позицию защищающегося, он не мог опираться в своих положениях на достаточное количество и качество фактов, поскольку они ещё не были открыты наукой. Он мог лишь возражать на трактовки фактов, предложенные Кювье. Он выражался слишком наукообразно, неясно, слишком сложно для популистской аудитории. Кювье же в совершенстве владел аудиторией, она была на его стороне. Горы фактов, приводимых Кювье, ясно свидетельствовали, что типы животных являются замкнутыми, изолированными системами, каждая из которых создана по отдельному плану. Из этого со всей несомненностью вытекало, что идея их эволюционного происхождения путём трансформации друг от друга совершенно беспочвенна и может считаться не научной, а голословной метафизической конструкцией. Кювье и в голову не могло прийти, что приводимые им факты могут иметь совершенно иной, противоположный смысл, а его выводы проистекают из слабости науки его времени, а не из её доказательной силы. Как бы то ни было, победа Кювье над Сент-Илером была полной. После неё трансформистский эволюционизм во Франции рассматривался как беспочвенная и довольно вредная для состояния общества, чреватая революционным хаосом философия. В консервативных кругах, находившихся у власти, не было сомнения, что эта философия является прямой наследницей идей, в своё время обосновываемых так называемыми просветителями и подготовивших почву для многолетнего революционного кошмара. Луи-Филипп, пришедший к власти в результате «малой революции» 1830 г., всеми силами стремился не допустить нового революционного взрыва, и он 18 лет, вплоть до революции 1848 г., которая свергла возглавляемый им режим, подвергал гонениям любые попытки пропаганды идей, которые были созвучны взглядам просветителей.

Поражение в диспуте с Кювье имело трагические последствия для Сент-Илера. Его карьера круто пошла под гору. После окончания диспута он ещё выпустил книгу «Основы зоологической философии», в которой пытался объясниться перед образованным обществом и отстоять свою правоту более веско, чем при устном изложении своих взглядов в споре с Кювье. По своему названию она перекликалась с книгой Ламарка «Философия зоологии». Но его уже не хотели ни читать, ни слушать. Он ведь работал в государственном учреждении, которое финансировалось правительством, а правительство совсем не было заинтересовано в поддержке и пропаганде идей, которые шли вразрез с библейской картиной мира и могли быть использованы для подогрева революционной активности. Его начали потихоньку теснить, затем шаг за шагом лишали почётных званий и титулов, и он умер в 1844 г., через 14 лет после диспута в полной безвестности и опале.

Кювье умер на 12 лет раньше Сень-Илера в 1832 г. в почёте и славе. Его теория катастроф ещё некоторое время поддерживалась в науке силой и инерцией его авторитета, как защищавшаяся им форма. Через некоторое время, однако, наука шагнула дальше, и обе его основные догмы – креационистская и катастрофистская – стали рассматриваться и освещаться в лекциях как любопытные научные курьёзы. Так это оценивается и по сей день. Навечно закреплены в науке достижения Кювье в сфере палеонтологии и сравнительной анатомии животных, обнаруженные им факты, которые помогли обосновать столь нелюбимый им эволюционизм.

Ламарк был самым старшим из великолепной троицы учёных Национального музея естественной истории. Он был на 25 лет старше Кювье и на 28 лет старше Сент-Илера, т. е. оба они по возрасту годились ему в сыновья. Он умер в 1829 г. и не мог присутствовать на диспуте 1830 г. Он прожил огромную, наполненную творческими исканиями жизнь, уйдя из неё в 85 лет. Но его вклад в науку не был по достоинству оценен современниками, не был в полной мере осознан и потомками. Автор фундаментальных трудов о природе Франции и мира, Ламарк умирал в почти полной нищете, едва сводя концы с концами на мизерную пенсию. Пока ещё были силы работать, он издавал свои труды на собственные скудные средства. Он не дожил до свержения власти Бурбонов, а реакция времён Реставрации и Священного союза монархов делала всё возможное, чтобы этот опасный вольнодумец, последний просветитель, страдавший ностальгией по революции, этот отпрыск знатнейшего, но обедневшего рода, сохранивший традиции демократического свободомыслия, не выходил в своих писаниях и лекциях за рамки теории букашек и цветочков, в крайнем случае – червей и зверюшек, а то, не дай Бог, ворвётся оттуда в философию и наговорит такого, что может оказать дурное влияние на юношество и способствовать распространению протестных настроений.

Сам Ламарк тоже старался держаться в этих рамках, и нередко вкладывал свои социальные взгляды в размышления об эволюции животных, в раскрытие механизмов прогресса в животном мире. В этом он продвинулся гораздо дальше классических просветителей, показывая источники прогресса психики, увенчанные формированием человеческого разума. Главная идея Ламарка о том, что прогресс невозможен без самосовершенствования, до сих пор не нашла понимания в человеческой цивилизации, причём эта мысль чужда и так называемым неоламаркистам.

Общественное мнение образованного общества времён Реставрации также было настроено в своём большинстве против восприятия прогрессивных идей. Склонность к консерватизму убеждений подпитывалась усталостью от военного напряжения наполеоновской империи, воспоминаниями об ужасах революционного террора и конфискаций собственности времён якобинской диктатуры. Не очень сочувствуя прогнившему режиму Реставрации, верхи общества страшились продолжающегося бурления низов, маргинальных слоёв, которые философии не читали, но всегда были готовы при серьёзном кризисе власти достать из погребов оружие и перегородить улицы баррикадами.

Работая в такой обстановке, Ламарк не мог рассчитывать на поддержку общественного мнения, на популярность своих идей и высокую раскупаемость своих книг. Он надеялся только на силу своих идей, на то, что их убедительность позволит будущим поколениям обрести эволюционное мировоззрение как в науке, так и в общественной жизни. Политическая мобилизация вообще влияет на науку и культуру в гораздо большей степени, чем это принято думать.

К эволюционному мировоззрению Ламарк пришёл относительно поздно, в 55 лет, в 1799 г., в республиканский, консульский период правления Наполеона Бонапарта. В этот период не было ещё проблем с необходимостью увязывать эволюционистские выводы науки с креационистской религиозной идеологией. Свой важнейший научный труд «Философия зоологии» Ламарк издал в 1809 г., в период наивысшего могущества наполеоновской империи. Эта книга, бывшая величайшим достижением научной мысли своего времени, принесла её автору сплошные огорчения. Ламарк совершил крупнейшие научные открытия, он подкрепил их разносторонним фактическим материалом, в то время не было ещё никаких оснований для опровержения хотя бы некоторых положений этого труда. Что же произошло?

Для науки того времени книга Ламарка была очень несвоевременной и во многом преждевременной. Тем, что помешало этой книге с её колоссальной научной эрудицией, блестящим стилем и глубокими выводами занять достойное место среди крупнейших научных трудов своего времени и прославить имя своего автора как Ньютона биологии, была именно теория эволюции. Нельзя сказать, чтобы книга была совсем незамеченной её современниками. Такое капитальное издание невозможно было не заметить. Ссылки на «Философию зоологии» и цитаты из неё можно найти в работах практически всех крупнейших биологов и геологов своего времени. Обильно цитируют её Жорж Кювье, Карл фон Бэр, Чарльз Лайель. Но комментируют её не просто критически, а в пренебрежительном тоне. В изданиях того времени можно найти не только нападки, но и насмешки над этой книгой. Особенно потешались над мыслью автора об удлинении шеи жирафа по причине вытягивания шеи жирафов многих поколений.

Тон неприятию книги задал, безусловно, коллега по Национальному музею Жорж Кювье. Книга Ламарка, в которой признавались научные заслуги Кювье в открытии множества важных фактов и их истолкований, не оставляла камня на камне от креационистских построений и общей теории хода естественной истории, на создание которой претендовал Кювье. Возникала прямая альтернатива: либо прав в своих многочисленных и прославляемых современниками трудах Кювье, либо права теория эволюции Ламарка, и тогда от славы Кювье останется лишь невнятное признание кое-каких заслуг. К тому же на стороне Ламарка оказывался гораздо более ограниченный и слабый эволюционист Сент-Илер, который многое заимствовал у Ламарка и становился со своей научной школой всё более опасным конкурентом для Кювье. В 1832 г., через три года после смерти Ламарка и через два года после разгрома Сент-Илера, Кювье выступил на собрании Академии в качестве её бессменного секретаря с докладом о научной деятельности своего коллеги Ламарка. Он отмечал крупнейшие научные заслуги Ламарка в ботанике, зоологии беспозвоночных и позвоночных, других областях науки. О теории эволюции он упомянул лишь вскользь, как о каком-то праздном увлечении большого учёного. Эту теорию, по его мнению, лучше не подвергать критике, а просто забыть, «ибо никто не считает её настолько опасной, чтобы она нуждалась в опровержении».

Но не Кювье был причиной общего неприятия эволюционной теории Ламарка. Этой причиной была общая историческая обстановка в послереволюционной Франции, консервативный настрой общества, усталость от революционных и военных потрясений.

В 1830–1833 годах была издана в трёх томах книга Чарльза Лайеля «Основные начала геологии», в которой содержалось убедительное опровержение теории катастроф Кювье, после чего эта теория полностью теряет научное признание как в геологии, так и в биологии, а вместе с ней блекнет и авторитет Кювье как ведущего учёного Франции. Однако Лайель, став, по существу, основателем эволюционной геологии, в этой книге довольно неприязненно отнёсся к идеям эволюционного изменения видов животных и к ламарковскому эволюционизму в биологии. Подвергнув критическому рассмотрению теорию Ламарка и возможность трансформации видов в нескольких главах третьего тома своей книги, Лайель признаёт, что виды способны приспосабливаться к перемене внешних условий и даже то, что эти приспособления могут наследоваться потомством. Но это может происходить лишь в тех пределах, которые были обусловлены организацией и основными свойствами видов. Этими свойствами и этой организацией виды были одарены изначально, и потому наиболее вероятно, что каждый вид мог получить начало от одной пары. Причём малейший выход за строго определённые пределы изначальной организации, который Ламарк называет эволюцией, приводит, по Лайелю, к гибели особей, а не к трансформации видов. Здесь Лайель превосходит даже Кювье в защите креационистских предрассудков от набиравшего силу эволюционизма. Лишь подружившись с Дарвином под влиянием последнего Лайель признает возможность трансформации видов и доказательности некоторых положений эволюционной теории в её дарвиновском варианте.

О заслугах Ламарка в сфере создания теории эволюции вспомнили лишь в момент торжества и широкого распространения эволюционного учения Дарвина. Крупнейший последователь и пропагандист дарвиновского учения в Германии Эрнст Геккель в 1866 г. издал книгу «Общая морфология», в которой, развивая и конкретизируя основные положения эволюционизма, не только охарактеризовал Ламарка как предшественника Дарвина, но и поставил их имена рядом в качестве величайших преобразователей современного естествознания. Следует отметить, что убедительность многих положений теории Ламарка побудила Геккеля в дальнейшем дополнять теорию Дарвина этими положениями, что в конечном счёте после определённого неприятия ламарковского варианта эволюционизма стало характерным и для самого Дарвина.

21.3. Достижения и недостатки эволюционной теории Ламарка

Первая в мире система эволюционного объяснения живой природы начинается Ламарком с ревизии понятия вида. Уже во вступительной лекции к курсу зоологии, прочитанной Ламарком в 1802 г., он говорил:

«Я долгое время думал, что в природе существуют постоянные виды и что эти виды состоят из особей, принадлежащих к каждому из них. Теперь я убедился, что я ошибался в этом отношении и что в действительности в природе существуют только особи» (Ламарк Ж.-Б. Вступит. лекции к курсу зоологии – Избр. произво. в 2-х тт., т. 1 – М.: Изд-во АН СССР – 968 с., с. 76).

Здесь впервые Ламарк посягнул на «священную корову» своего времени – учение о постоянстве видов, сотворённых Господом, согласно библии и по подсчётам креационистов, в 4004 г. до н. э. Критика догмы о постоянстве видов, получивших якобы неизменные телесные формы от Творца и соответственно этим формам расселившимся в пригодной для этих форм среде, была исходным пунктом гигантского шага в развитии научных представлений о живой природе – выдвижения последовательно трансформистской и перераставшей в эволюционизм теории о происхождении более высокоорганизованных видов от предшественников с менее высоким уровнем организации.

Однако, занявшись «пробиванием» этой теории в научном сообществе, Ламарк впал в заблуждение и одновременно совершил крупнейшую стратегическую ошибку: стал отрицать реальность существования видов. Ударившись в противоположную крайность, т. е. перейдя от признания неизменности видов к их полному отрицанию, Ламарк как бы перечеркнул тем самым выдающиеся достижения Карла Линнея и других систематиков, в том числе и самого себя, по классификации растений и животных. Между тем эти достижения имели непреходящее значение именно для построения научнообоснованной теории эволюции.

Отрицая существование видов, признавая их лишь в качестве удобных абстракций для построения классификационных схем, Ламарк не только лишил себя интеллектуальной опоры для рассмотрения проблемы происхождения видов (в отличие от Дарвина, позднее вынесшего эту проблему в название своего фундаментального труда), но и дал повод своим противникам обвинить себя в подрыве прочно установленных научных истин. Они ухватились за тезис о нереальности видов и за другие ошибки Ламарка, чтобы дискредитировать его прославленное к тому времени научное имя, представить его эволюционную теорию в качестве некоего одиозного увлечения, блажи или даже навязчивой идеи чудаковатого учёного.

И когда в своей главной книге «Философия зоологии» Ламарк попытался обосновать тот же тезис уже в смягчённой форме, как положение об относительности видов, при обсуждении книги постоянно звучали обвинения в несостоятельности исходной посылки для выводов автора о закономерном изменении видов. И многочисленные упрёки были в какой-то мере справедливы: не признавая объективной реальности видов, Ламарк настаивал на их закономерном изменении на протяжении очень больших промежутков времени. Правомерность такого подхода могла быть связана только с признанием даже не просто самого существования видов, независимого от способов познания их, но и очень большой устойчивости, очень большого запаса прочности и независимости от изменяющихся условий среды.

Уже у самых истоков теории Ламарка лежал, таким образом, существенный недостаток, один из многих недостатков, за которые постоянно «цеплялись» противники эволюционного трансформизма. Тем не менее именно Ламарком была создана и обоснована фактическими данными естественная история в подлинном смысле этого слова, тогда как все предшествовавшие ей так называемые естественные истории от древности и до Ламарка были историями только по названию, они лишь описывали сведения о растениях и животных, представляли собой собрания сведений об их формах, жизнедеятельности, поведении. Ламарк первым в истории науки создал подлинно историческую естественную историю, он внёс в биологию и в естествознание в целом системно организованный историзм. Поэтому несостоятельны утверждения тех историков науки, которые видят в учении Ламарка лишь вершину биологического трансформизма и отрицают присущий этому учению эволюционизм. Между тем известно, что сам Ламарк нигде не упоминает слово «эволюция», и если бы при его жизни кто-то назвал его эволюционистом, он, вероятно, категорически отрицал бы свою приверженность теории эволюции. Ведь во времена Ламарка понятие эволюции применялось не трансформистами, а преформистами, доказывавшими существование эволюции как запрограммированного раз навсегда Создателем «развёртывания» организмов детей из организмов родителей, всех потомков последовательно сменяющих друг друга поколений – из организмов предков. Ламарк был решительным противником подобного псевдоэволюционизма.

Эволюционизм Ламарка был не только трансформистским, но и градационалистским, он выражался в термине не «эволюция», в «градация». Вводя этот термин, Ламарк обосновывал при его помощи прогрессивное историческое развитие живой природы, и прежде всего животных, последовательное возвышение их организации от грады к граде. Под градами (от франц. «grade» – степень, чин, градус) Ламарк понимал последовательные ступени в развитии животного мира, каждая из которых при сравнении с предшествующей обнаруживает более высокую сложность организации и устройства органов. При этом всякая последующая ступень закономерно происходит от предыдущей, сохраняя и одновременно развивая присущие ей признаки и особенности строения.

Переход от грады к граде рассматривался Ламарком как последовательный, постепенный. Во французском языке слово «graduеl» означает «постепенный». Отсюда происходит слово «градуализм». Ламарк был градуалистом, т. е. он рассматривал последовательный, постепенный ход эволюции. Градуалистом позднее был и Дарвин.

Термину «градация» Ламарк придавал то же значение, которое позднее закрепилось за словом «прогресс». Для того, чтобы выразить значение, обратное градации, Ламарк употреблял слово «деградация», которое обозначало снижение уровня организации от грады к граде. Если бы Ламарк владел термином «эволюция» в современном его понимании, он, естественно, подводил бы под этот термин и градацию, и деградацию, а с другой стороны ему было присуще определённое отождествление эволюции и прогресса, выраженное в термине «градация». Градация есть подъём в эволюции жизни, связанный с последовательной трансформацией одной грады в другую, более сложно организованную, и переходом, таким образом, от грады к граде от простейших и до человека.

В своём учении о градации Ламарк опирается на так называемую «лестницу существ», учение о которой было построено ещё античными мыслителями, а затем развивалось в самых различных вариантах и получило завершение в знаменитой модели Бонне. Уже само признание наличия такой «лестницы» в природе наводило на мысль о градации в природе от неживой материи и до человека. Однако это возвышение организации, или, наоборот, эта деградация от Бога и до неживой материи, трактовалась с чисто креационистских позиций, как созданная Богом в момент творения рядоположенность ступеней в организации существ и совершенно неизменная с начала мира. Ламарк же, признавая реальность «лестницы существ» в доэволюционистский период своего научного творчества, на рубеже веков стал переходить на позиции трансформистского эволюционизма, что побудило его к эволюционистскому, исторически мотивированному истолкованию этой «лестницы».

В «Философии зоологии» Ламарк стремится показать, что «природа, создав с помощью длительного времени всех животных и растения, действительно образовала в том и другом царстве подлинную лестницу в смысле непрерывно возрастающего усложнения организации всех живых тел, но что ступени той лестницы, которую мы строим путём сближения объектов по их естественным отношениям, могут быть обнаружены только при рассмотрении главных групп общего ряда, но не видов и даже родов» (Ламарк Ж.-Б. Философия зоологии – Избр. произв. в 2-х т.т., т. 1 – М.: Изд-во АН СССР, 1955 – 968 с., с. 260).

«Лестница», по Ламарку, действительно существует, она создана природой и представляет собой подъём по крупным ступеням от низших организмов к высшим, но не является единым правильным рядом, охватывающим все без исключения формы живых существ. «Причина этой особенности, – полагает Ламарк, – заключается в том, что крайнее разнообразие условий, в которых находятся породы животных и растений, отнюдь не связано… с возрастающим усложнением их организации и что оно порождает такие неправильности или своего рода отклонения в их форме и наружных признаках, какие не могли бы быть обусловлены одним только возрастающим усложнением организации» (Там же).

Соответственно Ламарк выделяет два ведущих фактора эволюции – тенденцию природы к усложнению и влияние обстоятельств, среди которых важнейшее значение имеет окружающая среда. Источником тенденции природы к усложнению является стремление, заложенное Творцом. Сам будучи абсолютным совершенством, Творец в начале мира заложил порядок вещей, при котором вся природа устремляется к совершенствованию посредством усложнения и возвышения организации. Это совершенствование осуществляется по единому плану, своего рода Конституции, которую Творец как законодатель мира заложил в природу вещей, обеспечив в остальном свободное развитие созданий природы в зависимости от обстоятельств.

Как видим, эволюционизм этого первого в истории человечества создателя эволюционистской системы взглядов, не может ещё прочно стоять на ногах без креационистской опоры. Но и такой эволюционизм представлял собой колоссальный шаг вперёд в объяснении живой природы на основе идеи саморазвития. Природа у Ламарка развивается сама, а Творец остаётся позади, снабдив развитие природы законодательно закреплёнными «правилами игры». Такова была деистически ориентированная философия, сопровождавшая первый системный эволюционизм при его выходе на арену истории науки. В какой-то мере она была выражена просветительского идеала конституционной монархии.

Величайшее достижение Ламарка, заключавшееся в переходе от представлений о вечной неизменности (стазисе) видов и форм живых организмов к представлению об эволюционном происхождении (генезисе) одних форм от других, сопровождалось рядом недостатков, обусловленных обстоятельствами времени, в которое жил и работал этот великий подвижник науки. Ламарк представил морфофизиологический прогресс в качестве автогенеза, т. е. автоматически совершающегося процесса, и тем самым оторвал его от адаптациогенеза, т. е. от развития, совершающегося под действием приспособления к окружающей среде. В какой-то степени он даже противопоставил два этих фактора эволюции, что видно, например, из высказывания Ламарка о том, что отклонения приспособительного характера оказывают разрушительное воздействие на правильный ход градации (Там же, с. 333).

Однако именно этот недостаток в сочетании с эволюционным подходом к генезису форм растений и животных позволил Ламарку отказаться от модели прямолинейного прогресса, вытекавшей из представлений о «лестнице существ», и, значительно опережая своё время, перейти к модели развития растительного и животного мира в виде ветвящегося родословного дерева.

Более того. По мере развития взглядов Ламарка он стремится сблизить ранее противопоставленные им оба фактора эволюции, приходя к выводу о том, что природа не имеет заранее поставленной цели, что градация форм проистекает из собственной активности живых существ, стремящихся обеспечить своё существование в конкретных обстоятельствах.

Если в «Философии зоологии» Ламарк утверждал, что природа, переходя от простого к сложному, «имела цель достигнуть такого плана организации, который допускал бы наивысшую степень совершенства» (Там же, с. 296), то в знаменитом «Введении» к «Естественной истории беспозвоночных животных» он рассматривает подобную цель как кажимость, обусловленную незнанием реальных причин усложнения организации.

«Было бы подлинным заблуждением, – недвусмысленно заявляет Ламарк, – приписывать природе цель, какую-либо преднамеренность в её действиях. Тем не менее это заблуждение – одно из наиболее распространённых среди натуралистов… Здесь, как и везде, эта целесообразность только кажущаяся, а не реальная… Климат, положение, место обитания, средства к существованию и самосохранению, одним словом, особые обстоятельства, в которых пребывает каждая порода, обусловили привычки данной породы; привычки видоизменили и приспособили органы индивидуумов. Отсюда получилось, что наблюдаемая нами гармония между организацией и привычками животных кажется нам заранее поставленной целью, тогда как в действительности эти лишь конечный результат необходимости» (Ламарк Ж.-Б. Избр. произв., т. 2 – М.: Изд-во АН СССР, 1959 – 895 с., с. 298).

Отрицая на этом этапе своего научного творчества целевую, телеологическую направленность уже и градации, представляя её теперь уже как «путь, пройденный организацией животных», как «исторический ход развития явлений организации» (Там же, с. 148), Ламарк явно уходит от представлений о предначертанности этого хода в начале творения. Как только эволюционные представления распространяются на истоки бытия, креационизм отодвигается за пределы природы и остаётся безработным. Реальное объяснение делает ненужным объяснение фантастическое.

Ламарк в своём неуёмном стремлении к истине начинает осознавать, что порядок вещей исходит из закономерного преобразования материальных структур, что градация жизни исходит из активности самой жизни. Не отказываясь от идеи Творца, которая генерировалась не итогами научной деятельности, а культурно-мобилизационной ориентацией той эпохи, Ламарк теперь ограничивает роль Монарха Вселенной созданием законов, по которым естественным образом развивается жизнь. Сами же эти законы познаются из исследования природы и вытекают из естественноисторического, эволюционного пути преобразования форм. В результате роль Бога сводится лишь к напутствию, благословению преобразования природы. Соответственно и эволюционный прогресс, выражающийся в градации, и направленность эволюции, имеющая приспособительный характер, проистекают из одного источника, который Ламарк не называет, но который, дополняя его с позиций общей теории эволюции, можно назвать мобилизационной активностью живой природы. С этих позиций основное достижение философии зоологии Ламарка, его естественной истории и теории эволюции заключается в том, что он неосознанно, интуитивно, как бы ощупью, на основе всё ещё весьма ограниченного эмпирического материала приблизился вплотную к пониманию мобилизационной активности и эволюционной работы, совершаемой всеми без исключения живыми существами в каждое мгновение своей жизни в своём извечном стремлении к получению ресурсов для жизни и удовлетворению жизненных потребностей.

Конечно, ламарковская модель эволюции всё ещё очень ограничена, в ней нехватает многих важнейших факторов, необходимых для адекватного понимания эволюционных процессов. Но главного достижения ламарковской теории эволюции эта ограниченность не отменяет. Оно заключается в понимании того, что сами организмы своими неустанными усилиями по жизнеобеспечению и улучшению жизнедеятельности вырабатывают всевозможные приспособления для осуществления жизнедеятельности в определённой среде и что именно эти усилия, накапливаясь за огромное число поколений, способствуют не просто закономерному, но даже и целесообразному изменению видов. Это достижение Ламарка современная теория эволюции не должна упускать ни в коем случает даже если для этого потребуется ревизия многих устоявшихся в науке и кажущихся прочно доказанными положений.

Уже в предисловии к «Философии зоологии» Ламарк выдвигает два ключевых положения, которые призваны объяснить механизм формирования и развития органов животных, воспроизвести, так сказать, происходящий в природе органогенез. Первое из этих положений касается зависимости состояния органов от их употребления или неупотребления. «Во-первых, – отмечает Ламарк, – множество известных нам фактов доказывает, что непрерывно возобновляемое употребление органа способствует его развитию, укрепляет и даже увеличивает его, между тем как отсутствие употребления, сделавшееся для какого-либо органа привычным, вредит его развитию, ослабляет и постепенно уменьшает его и, наконец, приводит к его исчезновению, если это отсутствие употребления длительно сохраняется у всех индивидуумов последующих поколений. Отсюда ясно, что когда изменение обстоятельств вынуждает индивидуумов какой-либо породы животных изменять свои привычки, то менее употребляемые органы мало-помалу уничтожаются, между тем как более употребляемые усиленно развиваются и приобретают мощь и размеры, соответствующие привычному их употреблению индивидуумами данной породы» (Ламарк Ж.-Б. Избр. произв., т. 1 – М.: Изд-во АН СССР, 1959 – 968 с., с. 182).

Обратим внимание, что развитие органов в процессе их усиленного употребления и их угасание (редукция) в результате неупотребления рассматриваются Ламарком не как следствие прямой передачи наследственных признаков, а в связи с особенностями действия этих органов в очень длинной череде поколений. Градуализм Ламарка в этом важном вопросе вполне совместим с градуализмом Дарвина. Естественный отбор по Дарвину вполне мог благоприятствовать особям, у которых происходило наиболее интенсивное развитие органов путём их усиленного употребления, и именно эти особи со свойственной им предрасположенностью к опережающему развитию этих органов выживали и оставляли соответствующее потомство.

Второе положение, выдвигаемое Ламарком, связано с попыткой объяснить механизм соответствующего употреблению или неупотреблению изменения органов. «Во-вторых, – утверждает Ламарк, – размышляя о сущности движения флюидов внутри содержащих их крайне податливых частей живых тел, я вскоре убедился, что, по мере ускорения движения этих флюидов, последние преобразуют клеточную ткань, в которой они движутся, открывают себе в ней проходы, формируют там разного рода каналы и, наконец, создают в ней различные органы, отвечающие состоянию той организации, в которой эти флюиды находятся» (Там же).

Говоря о флюидах, Ламарк следует принятому в его время механистическому способу объяснения любых изменений наличием и поступлением в изменяющиеся объекты неких невоспринимаемых веществ, «тонких материй». Нагревание тел ошибочно объясняли поступлением теплового флюида – теплорода. Наряду с теплородом выделялись также электрический, магнитный, световой и нервный флюиды. Ламарк придавал действию флюидов исключительно важное значение. Действие нервной системы объяснялось чрезвычайно быстрым перетеканием флюидов по нервным волокнам, которые представлялись тончайшими трубками, соединяющими мозг с периферией организма. Опираясь на представления о флюидах, Ламарк фактически вскрывает роль энергонасыщения в преобразовании органов и энергетического оскудения как причины их деградации. Мобилизуемый для определённого действия орган насыщается энергией, развивается, эволюционирует, а длительно немоблилизуемый, бездействующий – оказывается в состоянии иммобилизации, инволюции, деградации. Приток энергии к действующему органу обеспечивается преимущественным поступлением питательных веществ, углеводородных соединений, кислорода. Прилив крови, приносящий приток питательных веществ и поступление углеводородных соединений, «сгорающих» наиболее эффективно с нагнетанием кислорода можно вполне схематически представить как «закачивание» флюидов. Явление суперкомпенсации, происходящее при тренировке любого органа, доказано наукой о физической культуре и постоянно практически используется при подготовке спортсменов. Тот же механизм используется медициной в физиотерапевтических процедурах, в лечебной физкультуре. Он же является мощнейшим средством самооздоровления.

Изменение функции органа, характера и содержания выполняемой им биологической работы приводит к изменению его организации уже в онтогенезе, в одном поколении. Это очевидный факт, который можно проследить на изменении гибкости суставов и позвоночника, наращивании мышц, растяжке, изменении местонахождения и конфигурации внутренних органов, изменении их размеров. Негативные изменения функций приводят к ожирению или истощению, раздуванию живота, увеличению или уменьшению размеров сердца и т. д.

Ламарк как опытнейший биолог просто не мог не учитывать эти процессы при объяснении эволюционных изменений в филогенезе, в длинной череде сменяющих друг друга поколений. Конечно, очевидность – ещё не доказательство, и Ламарк мог ошибаться. Очевидно, что Солнце каждые сутки всходит на востоке и заходит на Западе, но с развитием науки становится очевидным, что это видимое движение невозможно объяснить иначе, чем вращением Земли вокруг своей оси. Но отсутствия влияния изменения функций органов на их строение в длительной смене поколений при соответствующей биологической работе органов большой группы животных и растений в изменившихся условиях обитания никто убедительно не доказал. Было со всей очевидностью опровергнуто лишь представление о непосредственной наследственной передаче приобретенных признаков под прямым воздействием окружающей среды. Но это же совершенно очевидно даже на житейском, бытовом уровне. Сын выдающегося спортсмена отнюдь не рождается выдающимся спортсменом, хотя очень часто обладает хорошей предрасположенностью к занятиям именно этим видом спорта. Сын (или дочь) гениальных родителей отнюдь не всегда бывает выдающейся творческой натурой. Такое бывает, но в виде довольно редких примеров, поскольку высоты творчества достигаются длительной тренировкой мозга, эволюционной работой в определённом избранном направлении, и направленностью интересов, которая определяется нерасчленимым сплавом генетической предрасположенности, воспитания, особенностей жизненного процесса и деятельности в онтогенезе.

Однако представление о том, что жизненный процесс конкретного организма, проводимая им работа в течение всей жизни по выживанию в конкретных условиях и оптимизации жизнедеятельности якобы никак не влияет на характер наследственности, является чистейшим заблуждением, ничуть не меньшим, чем представление о теплороде и прочих флюидах.

Предложенный Ламарком механизм трансформации органов отнюдь не исключает действия дарвиновского механизма естественного отбора, что в конечном счёте признал и сам Дарвин. При их правильном понимании эти механизмы не только исключают, но и предполагают друг друга. Ибо трансформация органов в процессе эволюционной работы не только поддерживается отбором, но и регулирует сам отбор. Ламарк не только обосновал представление о воздействии употребления или неупотребления органов на их изменение в эволюционных масштабах, он предложил и весьма перспективную гипотезу о механизме этих изменений на клеточном уровне, предвосхитив тем самым создание клеточной теории.

Согласно Ламарку, движущиеся под действием нервной активности флюиды изменяют структуру клеточной ткани и тем самым преобразуют в конечном счёте строение органов. Причём это происходит далеко не сразу, а лишь в том случае, когда значительное число поколений в течение своей жизни «гоняет» флюиды в одном и том же направлении, употребляя органы для наиболее оптимального приспособления к среде обитания, к обстоятельствам своего существования. Под псевдонимом «флюиды» здесь выступают с современной точки зрения вещественно-энергетические и информационные ресурсы, которые мобилизуются действиями организмов в конкретных обстоятельствах жизни и которые, согласно Ламарку, накапливаясь в течение многих поколений, постепенно преобразуют систему органов.

Повторяющиеся действия, происходящие под воздействием обстоятельств, в которых тот или иной вид находится в течение длительного времени, Ламарк называет привычками. Этот термин неточен, посредством его Ламарк очень близко подходит к понятию биологической работы, необходимой для выработки определённых приспособлений, но сам термин ограничивает возможности объяснения эффектов биологической работы привыканием к среде обитания. Привычки животных, по Ламарку, возникающие под воздействием обстоятельств, «в свою очередь оказывают настолько сильное влияние на части тела каждого индивидуума данного вида, что видоизменяют эти части и приводят их в соответствие с приобретенными привычками» (Там же, с 227).

Подвергшись таким видоизменениям, некоторые особи, по Ламарку, сначала образуют породы, не нарушающие относительного постоянства видов, а по мере закрепления образующихся таким образом форм в наследственности, плавно и незаметно отпочковываются от своих видов и образуют новые виды. Процесс видообразования, согласно Ламарку, включает, таким образом, триаду: видоизменения – породы – виды.

Отсутствие понятия биологической работы как опосредующего фактора при отборе влияния окружающей среды нередко приводят Ламарка к выводам о прямом воздействии обстоятельств на живых существ, которые с течением времени становятся как бы отпечатками этих обстоятельств. «Многочисленные факты показывают, – пишет Ламарк, – что, по мере того как индивидуумы какого-нибудь вида меняют место обитания, климат, образ жизни или привычки, они претерпевают вследствие этого воздействия, которые постепенно изменяют состояние и соотношение их частей, их форму, способности и даже организацию так что всё в них с течением времени приобретает отпечаток тех изменений, которые они испытали» (Там же, с. 231–232).

Изменения места обитания, климата, образа жизни или привычек, по Ламарку, непосредственно, хотя и постепенно, вызывают соответствующие изменения состояния, соотношения частей, формы тел и организацию животных. Такой подход породил огромное множество попыток неоламаркистов, включая и лысенковцев, экспериментально доказать возможность направленных изменений пород или даже видов путём искусственных изменений условий их существования, климата, места обитания, насильственных, навязанных им привычек и образа жизни. Ничего не получилось и не могло получиться. Ибо без биологической работы и связанной с ней селекционной работы отбора невозможно образовать не только новые виды, но и породы. Без мобилизации на жизнь в новых обстоятельствах и связанной с ней эволюционной работы резкое и длительное изменение внешних условий может привести вид к вымиранию, но не к приспособительному изменению. Ибо все представители данного вида, в течение тысяч или миллионов лет приспосабливавшиеся к прежним условия, так или иначе становятся в новых условиях наименее приспособленными.

Шансы на выживание и становление потомства получают первоначально те немногие, кто генетически предрасположен к устойчивости по отношению к опасностям, перегрузкам и токсинам изменившейся среды. Но через определённое время погибнут и они, если мобилизация на жизнь и чрезвычайно интенсивная биологическая работа не приведёт посредством постоянной тренировки органов к направленному усовершенствованию этих органов, чтобы сделать их пригодными к изменившимся обстоятельствам.

Изменение органов под действием привычек и тренировки происходит, по Ламарку, очень медленно и постепенно. Теорию Ламарка, учение Дарвина и синтетическую теорию эволюции объединяет провозглашённый Ламарком градуализм. Термин «градуализм» и произошёл от ламарковских терминов «грады», «градация», как и термин «деградация». В то же время Ламарк не отрицает и самой возможности скачкообразных изменений. «Для того, чтобы преобразовать любую внутреннюю систему организации, – пишет Ламарк, – требуется стечение обстоятельств, более действенных и проявляющих своё влияние в течение значительно большего времени, чем для большего или меньшего видоизменения наружных органов. По моим наблюдениям, однако, там, где этого требуют обстоятельства, природа переходит от одной системы к другой, не делая скачков, при условии, если эти системы являются близкими» (Там же, с. 262). Там же, где необходим дальний переход, возможны скачки. В качестве примера скачка в развитии животных Ламарк приводит метаморфоз головастика, дышащего жабрами, к взрослой лягушке, дышащей лёгкими.

Если Кювье был основателем палеонтологии, то только Ламарк смог исторически истолковать её фактическое содержание. Он глубоко понимал важнейшее событие истории позвоночных – их переселение из океана на сушу.

Рассматривая градацию как основу истории животных, Ламарк создаёт своего рода табель о рангах из четырнадцати классов, образующих первичные деления общего ряда развития от низших к высшим. При рассмотрении этого ряда Ламарк прибегает к ретроспективному анализу, он рассматривает «ряд животных в направлении, обратном тому, каким шла природа» (Там же, с. 279). Для большей убедительности он начинает рассмотрение с наиболее высокоразвитых, доказывая тем самым уже не градацию, а деградацию от высших животных к низшим. Считается, что он прибегает к такому приёму потому, что высшие животные были изучены к тому времени более подробно.

Критерием прогресса организации Ламарк считает приближение организации животных к организации человека. Видимо, именно поэтому он предпочитает не подниматься, а спускаться по «лестнице существ», идя путём, противоположным ходу истории.

Рассмотрение деградации на пути естественной истории вспять нужно было бы начать с человека как высшего достижения эволюции животных. И Ламарк прекрасно это понимает.

Если уже Линней относил человека к классу приматов, то Ламарк идёт гораздо дальше, намекая на происхождение человека с точки зрения организации от обезьян. Он отмечает, что среди млекопитающих, представляющих высший класс животного мира, также наблюдается деградация от высших классов к низшим, причём «те из них, конечности которых приспособлены для схватывания предметов, более совершенны по своей организации, чем те, у которых конечности приспособлены только для ходьбы» (Там же, с. 282). И если рассматривать человека с точки его организации, то к этому наивысшему классу относится и человек.

Ламарк намного опередил Дарвина в создании доказательной теории происхождения человека. Его приоритет в обосновании происхождения человека остался, однако, незамеченным. Причём Ламарк не только правильно определяет предков человека, он показывает основные пути и этапы перехода морфофизиологической организации от «четвероруких» приматов к двуруким, предвосхищая тем самым во многих отношениях трудовую теорию антропогенеза.

В разделе «несколько замечаний относительно человека» 8-й главы «Философии зоологии» Ламарк пишет:

«Если бы какая-нибудь порода четвероруких, а именно, наиболее совершенная из них, утратив силу тех или иных обстоятельств… привычку лазать по деревьям и цепляться за ветви как ногами, так и руками, чтобы удержаться на деревьях, и если индивиды этой породы вынуждены будут в течение целого ряда поколений пользоваться ногами исключительно для ходьбы и перестанут употреблять руки для той же цели, что и ноги, то… четверорукие, в конце концов, без сомнения, превратятся в двуруких, а большие пальцы их ног перестанут противополагаться остальным, так как ноги будут служить им только для ходьбы» (Там же, с. 423–424).

Если кто-то сомневается в работоспособности ряда элементов ламарковской теории эволюции, пусть прочитает эти строки и следующие за ними. Далее Ламарк вполне адекватно объясняет причины морфофизиологических изменений, связанные с выпрямленным положением тела. Благодаря усилиям, прилагаемым к тому, чтобы держаться в стоячем положении, изменяется строение ног и позвоночника, образуются икры и в конце концов предки человека, находящиеся ещё в животном состоянии, теряют свойство четвероногого передвижения и с трудом могут пользоваться при ходьбе одновременно руками и ногами.

Ламарк приходит и к вполне современному объяснению исчезновения прогнатизма обезьяньих челюстей по мере формирования человека. Постоянное употребление зубов и челюстей для пережёвывания пищи и прекращение пользования ими как инструмента кусания, разрывания и схватывания добычи, привело к постепенному уменьшению клыков и к тому, что «выступающая вперёд лицевая часть черепа постепенно укоротится и, наконец, совершенно сгладится, а резцы примут вертикальное положение» (Там же, с. 424).

Вывод Ламарка из этих фактов совершенно недвусмыслен: они показывают «общность происхождения человека и других млекопитающих» (Там же, с. 427).

Ламарк не только опережает Дарвина, но и идёт гораздо дальше него в объяснении антропогенеза. «Индивиды господствующей породы, о которых шла речь, – доказывает Ламарк, – овладев всеми удобными для них местами обитания и значительно умножив свои потребности, по мере того как образуемые ими сообщества стали более многочисленными, должны были наряду с этим увеличить и запас своих понятий и, следовательно, ощутить потребность в передаче их другим, себе подобным индивидуумам. Не трудно видеть, что это вызвало необходимость увеличить и разнообразить в той же мере самые знаки, служащие для передачи этих понятий» (Там же).

Затем, по Ламарку, происходило увеличение числа знаков для быстрого обмена понятиями, вследствие чего первобытные люди «приобрели путём различного рода усилий способность произносить членораздельные звуки» причём «привычное упражнение гортани, языка и губ при артикуляции звуков должно было чрезвычайно развить у них эту способность» (Там же, с. 428). Раскрывая таким образом происхождение языка, Ламарк тем самым закладывает основы в решении вопроса о происхождении человеческого сознания.

Конечно же, только отбором наследственных изменений невозможно объяснить развитие речи и происхождение сознания человека, они – прямой результат биологической работы, переросшей в человеческий труд и отшлифованной отбором. А значит, ламарковский механизм морфофизиологических преобразований, при всех погрешностях воспроизведения его в понятиях начала XIX века, работает, будучи встроен в дарвиновских механизм, и на других уровнях эволюции.

Опускаясь от человека в выделенные им 14 классов животных, Ламарк достаточно чётко, на уровне знаний своей эпохи отслеживает не «лестницу существ» и даже не просто родословное дерево происхождения животных, ветвящийся характер которого он впервые заметил, а историю становления и развития животного мира путём морфофизиологического прогресса от простейших и до человека. Заслугу Ламарка как историка жизни на Земле перед мировой наукой невозможно переоценить, ибо впервые на громадном множестве фактов было создано эволюционное объяснение истории. Насколько было верным это объяснение и в чём неверным среди биологов в наше время ведутся бурные дискуссии. Возможно, предложенная нами общая теория эволюции поможет продвинуться в решении этих сложных вопросов на достигнутом ныне уровне научного знания.

Конечно, совершенно самоочевидно, что Ламарк неправ, когда он предполагает возможность самозарождения жизни на уровне семейства простейших из неорганических веществ. Идея самозарождения живых организмов их неорганической материи была похоронена опытами Луи Пастера через много лет после смерти Ламарка. Но на том уровне знаний, который сложился при жизни Ламарка, даже его трактовка идеи самозарождения была прогрессивной. Ибо во-первых, Ламарк предполагал происхождение жизни не от Духа Святого, а от грешной материи, что уже само по себе немаловажно, и не только для времени Ламарка, когда креационистские заблуждения довлели над научной мыслью и под них подстраивались научные теории. Сейчас этого уже нет, но мифологические извращения науки по-прежнему, как и тогда, заполняют книжный рынок.

Во-вторых, Ламарк ведь предполагает самозарождение жизни не в виде происхождения мышей из провонявшей колбасы и червей из мёртвых тел, как это утверждалось сторонниками идеи самозарождения и было опровергнуто в опытах Реди. Ламарк считает, что переход от неживой к живой материи происходит вполне эволюционным и историческим путём, хотя совершает ошибку, полагая, что этот переход совершается ещё и в наше время. И хотя этот переход совершался на протяжении около миллиарда лет и завершился миллиарды лет назад, Ламарк совершенно прав и в том, что развитие живой природы произошло от неживой и началось с семейства простейших. И Ламарк впервые в истории науки прослеживает, как шёл процесс усложнения живой природы от простейших и до человека.

Наполеон в своё время отзывался о Фридрихе великом, говоря, что прусский король мог бы считаться гениальнейшим полководцем за одну только битву при Лейтене. О Ламарке тоже можно сказать, что он может считаться гениальнейшим биологом за одно только воспроизведение истории жизни от простейших до человека. Мы же считаем не менее важным открытием Ламарка выявление им эволюционной роли тренировки органов, которая подводила его к пониманию биологической работы как одного из важнейших факторов эволюции жизни.

21.4. Доказательная база ламарковской теории градации

Эмпирический материал, на основании которого делал свои выводы Ламарк, отнюдь не беднее того, что были собраны Дарвином во время путешествия на корабле «Бигль». Однако Ламарк подходил к фактическому материалу как собиратель и созерцатель, профессор музея, в котором были накоплены богатейшие в Европе коллекции. Дарвин же наблюдал эволюцию в живой природе и привёз в Англию коллекции, собранные под впечатлением наблюдений конкретного поведения животных. Каждый из этих путей работы с эмпирическим материалом имел свои достоинства и свои недостатки. Ламарк концентрировал своё внимание на эволюционной морфологии, т. е. на эволюции форм и строения живых организмов. Он наблюдал последовательное изменение этих форм от класса к классу и от вида к виду. В результате в центре его внимания оказались функции органов, их употребление как фактор их последовательного преобразования. Соответственно функционирование органов в определённой среде представлялось им как решающий, а по существу даже единственно возможный фактор развития системы органов целостного организма.

Именно поэтому Ламарк так и не дошёл до идеи естественного отбора, как не продвинулся он и до идеи эволюционной работы как универсального фактора биологической эволюции. Тем не менее, все примеры, приведенные им в «Философии зоологии» и более поздних работах, буквально проникнуты доказательствами эволюционной роли употребления органов как процесса постоянной эволюционной работы, а не прямого влияния среды.

Что касается эволюционной роли естественного отбора, то Ламарк об этом даже не помышлял. Отчасти это объясняется отсталостью сельского хозяйства Франции его времени, селекционная работа в котором носила не систематический, а интуитивный характер из-за скованности аграрного сектора феодальными отношениями. Но фактически естественный отбор для объяснения эволюционных процессов был Ламарку абсолютно не нужен, поскольку он был полностью уверен в самодостаточности фактора тренировки органов и передачи её результатов через наследуемость благоприобретённых признаков в очень большом числе поколений.

Дарвин же, воодушевлённый идеей естественного отбора и регулируемых им результатов наследственности и изменчивости, при создании первоначального варианта своей теории совершенно не принял во внимание очевидных фактов «шлифовки» органов различными способами биологически активной деятельности. Он даже критиковал своего деда Эразма Дарвина за ламарковские представления о зарождении и развитии жизни. И лишь позднее, осознав проблематичность сведения направленности эволюции только к действию естественного отбора, он перешёл, по существу, на ламаркистские позиции в вопросе о передаче приобретенных признаков и даже придумал механизм такой передачи, основывая его не на фактах, а на чисто умозрительных размышлениях, по существу, натурфилософского характера.

Дарвин, по-видимому, вообще плохо знал работы Ламарка и совершенно не реагировал на примеры, приведенные своим французским коллегой. Видимо, причиной этого послужила дурная слава этих работ в самой Франции и вечное соперничество английских учёных с французскими натуралистами, считавшимися в Британии оторванными от практики и прагматической направленности английской науки викторианской эпохи. Тем более, что во Франции весьма прохладно воспринимали достижения дарвинизма и там не было крупных пропагандистов и интерпретаторов дарвиновского учения, как в Германии и в России. Кстати, и сейчас во Франции существует наиболее мощное сопротивление неодарвинизму из всех европейских стран, синтетическая теория эволюции там отвергается м множеством учёных и преподавателей биологии. В учебных курсах её характеризуют как гипотетическую версию эволюции, основанную скорее на абсолютизации успехов современной генетики и молекулярной биологии, чем на фактах живой природы. И это в какой-то мере справедливо. Ибо неодарвинизм, в отличие от классического дарвинизма, рассматривает естественный отбор как фактор, поддерживающий или отметающий генетические, а не мобилизационные инновации. Жизненный процесс интересует синтетическую теорию эволюции только как поставщик генетического материала, а не как фактор эволюции.

Предлагая своим читателям совершенно невероятные для научного мышления своего времени и даже оскорбляющие креационистские убеждения выводы, Ламарк всячески заботился о создании их прочной доказательной базы. Этот крёстный отец биологической науки был, безусловно, большим естествоиспытателем в сфере познания жизни, чем все натуралисты своего времени, всячески стремившиеся подвести наблюдаемые факты под красивое, но увы, далёкое от истины библейское описание шестидневного творения.

Понимая, какие нападки может вызвать теория, объясняющая ход естественных процессов, независимый от вмешательства Творца, Ламарк каждое положение этой теории стремился подать как вытекающее непосредственно из фактов, как их обобщение на основе индуктивных умозаключений, что стало уже привычным в физике и астрономии того времени.

Уже в предисловии к «Философии зоологии» Ламарк отстаивает чисто эволюционистское описание развития у животных способностей отражения внешней действительности, которое до него никому не приходило в голову. «Собрав наиболее достоверные наблюдения в этой области, – доказывает Ламарк, – я имел возможность убедиться, что для того, чтобы животные могли обладать способностью чувствовать, требуется уже весьма значительная сложность нервной системы, и еще большая – для того, чтобы обусловить у них умственные акты» (Там же, с. 183).

Можно понять революционный характер предлагаемой Ламарком инновации. Он ведь выстраивает своего рода лестницу развития уже не в соответствии со строением тел представителей животного мира, а на пути от раздражимости к чувствительности, от него – к ощущению, далее к умственным актам психики и, наконец – страшно подумать – к сознанию человека! Такой подход был гораздо разрушительнее для креационизма, чем даже открытие Коперника и теория Джоржано Бруно во времена активной деятельности святейшей инквизиции.

Способность психического отражения в теории Ламарка предстала как функция усложняющихся в процессе эволюции материальных органов. Все факты, приведенные Ламарком в доказательство этого положения, были связаны с более общим тезисом: всякая способность живого существа есть результат действия определённого органа. Во времена Ламарка факты, демонстрирующие верность этих положений были ещё очень скудными, поэтому и лестница развития способностей отражения от раздражимости и до сознания была построена с пропуском некоторых важных этажей.

Но доказательная база, подпиравшая эту лестницу, была уже достаточно убедительной. Хотя она совершенно не убеждала современников Ламарка, которые и слышать не хотели о том, что дух человеческий возник не в результате акта «вдутия» Всемогущим, а путём длительной эволюции от раздражимости простейших к мобилизационной активности человеческого мозга.

В драме Бертольда Брехта «Галилей» великий учёный просит своих оппонентов хотя бы раз взглянуть в телескоп, чтобы убедиться, что всё устроено не так, как сказано у Аристотеля. Но им незачем глядеть в какие-то стекляшки, поскольку они и так обладают вечными истинами. То же происходило и с оценками фактов, приведенных Ламарком.

Ламарк со всей убедительностью на фактах, добытых и микроскопическими, и анатомическими, и палеонтологическими исследованиями своего времени показал, что животные, не имеющие нервной системы, могут обладать только раздражимостью, заключающейся в реакциях избегания вредных для организма, раздражающих веществ, и устремлённости к необходимым для организма веществам и излучениям.

«Эти же наблюдения, – пишет Ламарк, – убедили меня в том, что нервная система в той её наиболее несовершенной форме, в какой она представлена у низших животных, у которых она впервые появляется, способна только возбуждать мышечные движения, но не может ещё произвести явление чувствования. В этом состоянии она представляет лишь ряд мозговых узелков с отходящими от них волокнами и не образует ни узловатого продольного, ни спинного, ни головного мозга. На более высокой ступени своего развития нервная система состоит из главной мозговой массы удлинённой формы, представленной либо узловатым продольным, либо спинным мозгом» (Там же, с. 183). Развитие у высших животных головного мозга в конечном счёте приводит к образованию головного мозга человека – «вместилищу» сознания. Эта «скандальная» теория приводила к убеждению в том, что «душа» не может покидать тела и представать перед Создателем, ибо никакой «души» у человека и вовсе нет, а есть сознание, не существующее отдельно от порождающего его материального органа – мозга.

Происхождение психики посредством эволюции нервной системы Ламарк связывал с происхождением системы органов различных животных посредством эволюции телесной организации. Он прекрасно понимал, хотя и нигде не подчёркивал этого специально, что всякий организм представляет собой систему органов, зависимую от жизнедеятельности, что не исключает, разумеется, преимущественного развития отдельных органов.

Во времена Ламарка вследствие слабости оптической микроскопии не было известно строение представителей семейства (или подцарства) простейших. Поэтому Ламарк ошибочно полагал, что простейшие не имеют органов и что у них есть только клеточное строение. В этом случае становилось непонятным, откуда у них берётся свойство раздражимости, поскольку сам же Ламарк совершенно справедливо утверждал, что любая способность имеет своего носителя – орган, предназначенный к ее осуществлению. Между тем у инфузорий, которые только и были известны Ламарку и науке его времени, имеются, хотя и весьма примитивные, но достаточно специализированные органы и питания, и размножения, и передвижения, и раздражимости. Так что Ламарк был совершенно неправ, когда он критиковал зоологов, утверждавших, что инфузории имеют всю совокупность органов, соответствующих другим низшим животным. Но изучить эти органы специалисты смогли только через много лет после его кончины. Рассматривая раздражимость, он совершал и ещё одну грубую ошибку: он бездоказательно отрицал, что все растения обладают раздражимостью.

Говоря о полипах, втором классе в установленной им лестнице градации после инфузорий, Ламарк предполагает, что полипы также не имеют ни одного специального органа, но уже с одним исключением – пищеварительным каналом с ротовым отверстием. Однако гидра, открытая ещё пионером микроскопии Антони ван Левенгуком, имеет щупальца, в вытянутом положении в 3–4 раза превышающие длину тела, а эта длина составляет не более сантиметра. Непонятно, как мог Ламарк утверждать об отсутствии органов у гидры, за исключением кишечного канала с ротовым отверстием, зная о направленном движении этих щупалец для поиска и захвата пищи.

Не знал Ламарк, как и вся наука его времени, о наличии у гидры так называемой диффузной нервной системы, которая, будучи самой примитивной в животном мире, тем не менее позволяет ей вырабатывать даже простейшие условные рефлексы и адекватно реагировать на изменения внешней среды. Будучи прожорливым хищников, питающимся мелкими рачками и простейшими, гидра не смогла бы охотиться, если бы она не обладала нервной системой, позволяющей реагировать на передвижения своих жертв. Однако полное отсутствие нервных центров и диффузный характер нервной системы связаны с рассредоточением нервных клеток, находящихся на поверхности тела. Диффузный тип нервной системы не позволяет чрезвычайно развитой раздражимости трансформироваться в ощущения.

Поэтому Ламарк совершенно прав, делая вывод об отсутствии к гидры, которую он относит к полипам, сколько-нибудь отчётливых ощущений. Однако уже у гидроидных медуз не только имеются примитивные осязательные ощущения, но и развиваются пигментные пятна, служащие внешними рецепторами наиболее примитивных органов зрения, а у некоторых видов имеются уже глазки со светопреломляющей линзой – хрусталиком. Коралловые полипы по своему строению ещё более сложны, чем гидроидные.

Но ошибался ли Ламарк, строя свои выводы на столь несовершенных знаниях своего времени, по поводу решений судьбоносных для эволюционного подхода вопросов, совершенно не раскрытых в его время? Нисколько. Напротив, каждое его умозаключение по этому поводу представляет собой непреходящее по свому значению научное открытие «У полипов, – отмечает Ламарк, – части тела обладают только раздражимостью, притом в очень высокой степени; но эти животные лишены способности чувствовать и, следовательно, они совершенно лишены способности ощущать» (Там же, с. 323). Конечно, это верно для диффузного типа нервной системы гидры, но уже медузы имеют примитивные нервные центры и испытывают, соответственно, примитивные ощущения. Ламарк же относил медуз к лучистым, поскольку их отнесение к полипам было установлено значительно позднее в исследованиях Сарса и Ловена.

Но вывод Ламарка из этой всё ещё слабой доказательной базы мог бы стать величайшей сенсацией среди его современников, если бы они могли по достоинству его оценить. Он пишет:

«Для того, чтобы ощущение могло иметь место, необходим воспринимающий его орган, т. е. нервы, и, помимо того, какой-нибудь очаг (головной или узловатый продольный мозг), куда это ощущение могло бы быть передано). Ощущение всегда бывает следствием полученного воздействия, которое тотчас же передаётся внутреннему очагу, в котором и образуется это ощущение. Прервите сообщение между органом, подвергшимся воздействию, и очагом, в котором возникает ощущение, – и всякое ощущение в этом месте тотчас же прекращается» (Там же).

Ламарк ничего не говорит о коралловых полипах и прогрессе их строения, связанном с появлением внешних скелетов, благодаря отложениям которых возникают коралловые рифы и целые острова. Как известно, соратник Ламарка Сент-Илер в споре с Кювье выдвигал идею о том, что внешний скелет является предшественником внутреннего скелета – позвоночника, но был осмеян оппонентом и аудиторией. Ламарк же, умерший за год до этого знаменитого диспута, при всей своей смелости избегал затрагивать этот щекотливый вопрос. Разделение класса полипов, как и класса лучистых, носит у Ламарка искусственный характер и соответствует лишь уровню знаний его времени.

Выделяя класс лучистых, Ламарк на примере морских звёзд отмечает примитивность лучевой симметрии в их строении. Отсюда следует вывод о прогрессивности перехода от лучевой симметрии к продольной. Описывая класс червей, Ламарк отмечает, что у них ещё отсутствует двусторонняя симметрия, но уже исчезает лучевая симметрия расположения внутренних и наружных органов (Там же, с. 316).

Не имеет смысла пересказывать все заблуждения Ламарка, проистекающие из ограниченности знаний его времени и возможностей их произвольного истолкования. Нет сомнения, что Ламарк, будучи неистовым революционером в науке, в чём-то подобным Робеспьеру в политике, довольно часто произвольно истолковывал уже известные в науке факты, чтобы подогнать их под собственную теорию, когда они в неё не укладывались. Это отнюдь не добавляло популярности его теории в научных кругах, и без того настроенных против попыток эволюционного объяснения особенностей животного мира.

Ламарк объяснял это укоренившимися привычками людей, весьма сходными с привычками животных и ролью привычек в употреблении органов. «Приверженность человека к своим привычкам, – писал Ламарк, – так велика, что он восстаёт даже против очевидности, желая постоянно видеть вещи в одном и том же свете» (Там же, с. 313). То же самое, к сожалению, можно сказать и о самом Ламарке.

Однако этот великий новатор биологической науки зачастую шёл к своих научных изысканиях вопреки кажущейся очевидности, и если бы не эта способность, он никогда не создал бы первой в истории человечества развёрнутой теории эволюции. Но не может быть сомнения и в том, что закладывая основы такой теории, Ламарк опирался на всю совокупность фактов, накопленных в его время и более непредвзято их истолковывал, чем его современники, движимые привычным и похвальным в обществе стремлением усмотреть в проявлениях жизни волю Господню.

Поэтому необходимо отвлечься от ошибочных мнений Ламарка и сосредоточиться на его достижениях, чтобы не упустить громадные сдвиги в научном мышлении, внесенные его теорией эволюции. Выстраивая свою «лестницу существ», Ламарк, в отличие от Бонне и других своих предшественников, воздвигает её как лестницу градации, ступени прогресса, и в целом он правильно расставляет классы животных по этим ступеням. Когда у животных, отнесенных к более низким ступеням, проявляются свойства, более прогрессивные, чем у животных более высоких ступеней, он объясняет это отклонениями, вызванными собственным их приспособлением к своей среде, либо вовсе замалчивает эти факты.

Он не замечает относительности выстраиваемой им лестницы, что вполне соответствует нормам научности, принятым в его время. Весьма проблематичным, например, является помещение насекомых, паукообразных и ракообразных ниже кольчецов, усоногих и моллюсков. Чтобы это расположение выглядело убедительно, пришлось прибегнуть к определённым натяжкам.

В частности, Ламарк был совершенно прав, когда он в противовес господствующему в его время мнению выделил усоногих из класса моллюсков. Однако он не имел в распоряжении фактов, добытых наукой значительно позже и со всей очевидностью доказывавших, что усоногие представляют собой лишь своеобразное видоизменение даже не высших, а низших ракообразных. Ламарк в соответствии с уровнем знаний своего времени не понимает относительности и многовекторности прогресса, его проникнутости относительным регрессом. В соответствии с традициями Просвещения он придерживается теории прямолинейного прогресса, которая и была реализована в прямолинейной лестнице из четырнадцати классов применительно к животному миру.

Сложность, зигзагообразность и ветвистость линии прогресса не означает отсутствия абсолютности его достижений на пути от одноклеточных к человеку. И хотя спорным в науке остаётся даже отнесение ракообразных к более развитому классу, чем насекомые, анализ Ламарка, связанный с выявлением постепенного усовершенствования и усложнения органов, остаётся актуальным до нашего времени. Поэтому ошибки, натяжки и устаревшие элементы этого анализа могут рассматриваться как издержки верного в целом пути исследования.

Альтернативой этому пути является только отрицание реальности прогресса. А это такая альтернатива, которая отличает крайний консерватизм и создаёт препятствия и прогрессу науки, и прогрессу общества. Ламарк же, верный идеалам Просвещения и наблюдая попрание этих идеалов в современном ему обществе от империи Наполеона и до реставрации Бурбонов, в свою теорию последовательной градации животных вкладывал и свою неистовую веру в человеческий прогресс – уже не биологического, а социально-гуманитарного типа. Он руководствовался идеей последовательного совершенствования, которая обеспечивала путеводную нить его теории эволюции в лабиринте биологического разнообразия.

В качестве показателей такого усовершенствования, обеспечивающего последовательность градации он использовал такие критерии, как усложнение нервной системы, развитие органов дыхания, усовершенствование системы кровообращения, повышение уровня организации пищеварительной системы, градация половой системы, становление и развитие мышечной активности, уровень развития скелета от беспозвоночных к позвоночным и т. д. И это вполне современная точка зрения.

Работая на этих принципах, Ламарк отмечает у насекомых отсутствие артерий и вен, несовершенную систему дыхания, осуществляемую воздухоносными трахеями. Несовершенство насекомых, интерпретируемых как своего рода предшественников позвоночных, Ламарк усматривает также в том, что все они претерпевают метаморфоз, будучи в период раннего развития в состоянии ещё более несовершенных животных, чем они сами (например, гусеница, своего рода червеобразное существо, превращается в бабочку и т. д.). Насекомые имеют шесть ножек, тогда как позвоночные – четыре. Движимый неуёмным стремлением выстроить прямую линию градации от простейших к человеку, Ламарк, подобно Бонне, иногда не улавливает сложности градации, вследствие чего возникает непонимание того, что насекомые представляют собой боковую ветвь эволюции, обусловленную особенностями приспособления, а не своеобразную родословную линию, которая ведёт от беспозвоночных к позвоночным.

Во времена Ламарка ракообразные и паукообразные были искусственно причислены к классу насекомых в соответствии с систематикой Линнея. Ламарк исправил эту ошибку систематики, он отделил насекомых от паукообразных и ракообразных. Это достижение стало возможным и приобрело доказательную базу именно благодаря теории эволюции, позволившей не только отследить глубинные уровни организации этих животных, но и выявить особенности усложнения и усовершенствования этой организации.

У паукообразных Ламарк отмечает, в отличие от насекомых, распространение воздухоносных трахей не по всему телу, а в виде дыхательных пузырьков, свидетельствующих о начале формирования дыхательного органа, хотя и более примитивного, чем даже жабры. Ламарк ошибочно считает этот орган предшественником жабер, не осознавая принципиального различия жабродышащих животных, живущих в океане, от паукообразных, дышащих воздухом из атмосферы. Те «пузырьки», которые Ламарк характеризует как зачатки жабер, на самом деле представляют собой лёгочные мешки, являющиеся наиболее примитивными лёгкими. Эти лёгкие произошли от видоизменения брюшных конечностей при освоении наземного образа жизни. Возможно, что эти мешки в конечном счёте произошли от наиболее примитивных жабер (с участием конечностей, впяченных в брюшко), а не были их эволюционными предшественниками.

Эволюционными достижениями паукообразных Ламарк считает отсутствие метаморфоза, наличие сердца, зачатки системы циркуляции жидкости – предшественницы крови (гемолимфы). Переходя к ракообразным, Ламарк усматривает их эволюционные достижения в наличии жабер, более высокоразвитой, чем у паукообразных и насекомых нервной системы, наличие, хотя и очень маленького, головного мозга и узловатого продольного мозга, сердца и системы циркуляции прозрачной жидкости малой плотности. Кроме того, ракообразные обладают зачаточным органом слуха.

Класс кольчецов, или аннелид выделен Ламарком на основе исследования Кювье и отражает лишь уровень знаний того времени. В основе их выделения – отсутствие членистости конечностей, наличие артерий и вен, в которых циркулирует окрашенная в красный цвет жидкость, очень похожая на кровь. Это, конечно, существенные моменты, свидетельствующие об определённом прогрессе по сравнению с ракообразными. Однако по современным представлениям так называемые кольчецы – это не что иное, как кольцевые черви, т. е. существа, относящиеся к весьма примитивному отряду червей. Правда, это весьма продвинутые черви, далеко опередившие в развитии других червей. Так что рациональное зерно в характеристике Ламарка всё-таки есть.

Можно сказать, что кольчатые черви почти так же отличаются от прочих червей, как млекопитающие от рептилий или человекообразные обезьяны от других обезьян. У них головной отдел отделен от других частей тела с резким увеличением массы мозгового ганглия. Ламарк не упомянул, возможно намеренно, поскольку это не укладывалось в его схему, о том, что у большинства видов кольчецов, как и у других червей, отсутствует дыхательная система, у них нет не только лёгких, но и жабер, а газообмен осуществляется через поверхность тела. Таким образом, схема градации Ламарка на этом уровне рушится, и эта ступень выпадает. Однако по современным представлениям есть основания считать, что именно от кольчецов ведут своё происхождение членистоногие и моллюски, хотя это тоже лишь гипотеза. Может быть, именно поэтому Ламарк «втиснул» этот тип в свою схему постепенного перехода от низших животных к высшим.

Так же бездоказательно помещение так называемых усоногих над ракообразными. Ламарк возвышает их на том основании, что у них имеется мантия, которая сближает их по строению с моллюсками. Ламарк обладал особым пристрастием к моллюскам, поскольку именно на основе анализа коллекции моллюсков он сделал свои первые эволюционные выводы. Однако близость к моллюскам не покрывает примитивности строения усоногих Ламарк сам подчёркивает, что усоногие не имеют глаз, что они, прирастая к различным природным образованиям в морской воде, оказываются неспособны к передвижению. Современной наукой доказано, что усоногие относятся к низшим ракообразным, а не представляют собой ступень эволюции, надстраивающуюся над последними. Ведь ракообразные имеют глаза с хрусталиками, хотя и являются слабовидящими. Они, конечно, не являются чемпионами по быстроте передвижения, но двигаются, а не прирастают к одному месту.

Все это наглядно показывает, что в определённых случаях Ламарк способен игнорировать даже известные ему факты, если они не укладываются в его схему градации. Когда же он замечает, что у представителей класса, который он возвёл на более высокую ступень развития, исчезают многие прогрессивные признаки, например, глаза, он относит это за счёт отклонений, обусловленных приспособлением к особенностям среды. Такое отношение к фактам, конечно, не способствовало популярности теории Ламарка и делало её уязвимой не только для жёсткой критики, но и откровенных насмешек.

Моллюсков Ламарк характеризует как наиболее высоко-организованный тип из всех беспозвоночных животных. Это также весьма проблематичное заявление, поскольку не учитывает ветвистости происхождения животных. Моллюски относятся к одной ветви развития животного мира, а насекомые и паукообразные – совсем к другой. Моллюски в большинстве океанические, чаще всего водные и к тому же малоподвижные существа, тогда как насекомые и паукообразные сформировались после выхода части животного мира из водной среды и покорения земной суши. Кто может доказательно утверждать, что моллюски превосходят других беспозвоночных по критериям, предложенным самим Ламарком? Ламарк пытается это сделать, но получаются довольно противоречивые заключения. Причиной этих противоречий является слабость и зачаточный характер историзма в эволюционной теории Ламарка. В этом историзме лишь намечен переход от концепции прямолинейного прогресса, а теория градации не учитывает именно сложный, противоречивый и многовекторный характер исторического развития.

Конечно, аргументы Ламарка, представленные в обоснование эволюционного превосходства моллюсков, достаточно вески и в целом подтверждены на современном, несравненно более высоком уровне знаний. Моллюски дышат достаточно высокоразвитыми жабрами, а некоторые, живущие в воздушной среде, имеют лёгкие. Напомним, что коллега и соратник Ламарка Этьен Сент-Иер считал уровень развития дыхательной системы главным критерием высоты организации. Правда, Ламарк опровергает наличие лёгких у моллюсков, от считает, что моллюски дышат на воздухе видоизменёнными жабрами, как и некоторые виды ракообразных, например, крабы. И он довольно убедительно доказывает это положение, будучи выдающимся знатоком биологии моллюсков.

Ламарк подразделяет моллюсков на два отряда – имеющих голову и не имеющих головы. Отсутствие головы, по его мнению, произошло вследствие не градации, а в результате отклонения, вызванного приспособлением к среде. Современная зоология подразделяет моллюсков на брюхоногих (улиток), двустворчатых и головоногих. Выделяются и ещё четыре вида, менее значимые с точки зрения организации. Наиболее высокоразвитыми из них считаются головоногие, большинство видов которых не имеют панцирей и ведут значительно более подвижный образ жизни, чем другие моллюски. Типичным примером является осьминог.

Ламарк указывает на такие прогрессивные черты моллюсков, как достаточно объёмные мышцы, наличие крупного сердца, артерий и вен, что выгодно отличает их от насекомых и паукообразных. Наличие объёмной плоти – это, конечно же, если не критерий, то, по крайней мере, сигнал о приближении к организации позвоночных. Ламарк совершенно прав в том, что именно моллюски являются ближайшими предшественниками позвоночных. Это – самый убедительный аргумент в пользу справедливости данного этажа градационной лестницы Ламарка. Есть основания считать, что от моллюсков произошли наиболее примитивные рыбы.

Есть и косвенные данные, подтверждающие целый ряд положений Ламарка о градации беспозвоночных. Хотя моллюски – очень древние по своему происхождению животные, наблюдаемые в исторической палеонтологии и достигшие расцвета 50–60 млн. лет назад, пройдя через многочисленные периоды вымираний, большинство исследователей после длительных дискуссий сейчас пришли к выводу, что они произошли от кольчатых червей – тех самых кольчецов, которых Ламарк отделил от других червей и возвысил над насекомыми, паукообразными и ракообразными (что, однако, не означает, что эти развившиеся черви действительно превосходят эти типы по уровню организации).

Впервые осознав высоту эволюционного подъёма, отделяющего беспозвоночных от позвоночных и введя в науку, как уже отмечалось, сами эти названия, Ламарк удивительно глубоко описывает эволюционное значение этой чрезвычайно важной мобилизационной инновации.

«Природа, – пишет он, – собираясь приступить к выполнению плана организации беспозвоночных животных, дойдя до моллюсков, вынуждена была отказаться от использования уплотнённых или ороговевших покровов в качестве опорного аппарата для действия мышц и… в то время, как она готовилась перенести эти точки опоры внутрь тела животного, моллюски оказались как бы на переходной стадии этого изменения системы организации; поэтому, обладая ещё весьма слабыми средствами для передвижения, они выполняют эти движения исключительно медленно» (Там же, с. 302).

Конечно, никакого предварительного плана и тем более его выполнения у природы не было. Природа – не Госплан СССР. В ней всё происходит эволюционным, а не командно-креационистическим путём. Но план организации – весьма существенная биологическая категория, на основе которой определяются происхождение и направления в развитии живых организмов, а также уровень их организации.

Ламарк был первым, кто вполне осознал колоссальную эволюционную роль изменения плана организации животных в направлении развития позвоночного столба. Он отмечает, что только с возникновением позвоночного столба появляется внутренняя опора для действия мышц, возникают настоящие лёгкие, имеющие ячеистое строение, образуется настоящая красная кровь вместо бесцветной и несложной по составу жидкости.

Характеризуя рыб, Ламарк отмечает, что они являются наиболее высокоразвитыми среди водных животных и наименее развитыми среди позвоночных. Для них характерно наличие позвоночного столба, сердца с одним желудочком, холодной крови, органа слуха, представленного внутренним ухом, плавников, из которых не все соответствуют четырём конечностям наземных позвоночных, а также жабер, форма которых является наиболее сложной среди водных животных. Подчёркивает он и отсутствие век на глазах рыб.

Градация, по Ламарку, наблюдается и внутри самого класса рыб. У хрящевых рыб природа только приступает к формированию позвоночника, что выражается в мягкости и хрящеватости частей, предназначенных служить опорой частям тела. Соответственно хрящевые рыбы по своему происхождению древнее костных. В этом ещё раз раскрывается смысл обозрения типов животного мира в порядке, обратном естественному, не по ходу градации, а в порядке деградации. Если бы Ламарк шёл в исследовании по пути приобретения более сложных и прогрессивных признаков, а не их утраты, была бы утрачена возможность наиболее наглядно и убедительно показать читателю, что более примитивные признаки обусловлены более ранним происхождением живых существ.

За методом инверсии, примененным Ламарком, скрывается сравнительно-исторический метод, который позволяет сравнивать прошлое с современным состоянием по всей градационной лестнице, несмотря на всю её условность и искусственность. При этом возникает возможность показать, что то, что существует сейчас, развилось не одновременно, а всё более давно, в зависимости от уровня организации, т. е. тем более давно, чем примитивнее организация. Конечно, этот метод не лишён и недостатков, он лишает читателей возможности следить за реальным ходом эволюционных процессов, за возникновением более развитых признаков внутри боле примитивных. К тому же для сохранения убедительности построения ряда деградации приходится отрицать наличие у многих видов низших животных ряда прогрессивных признаков, например, существование глаз.

Поэтому мы следуем в анализе доказательности положений Ламарка путём, обратным следованию мысли Ламарка, т. е. путём градации от низших к высшим, а не деградации от высших к низшим. Следующий уровень градации по «лестнице» Ламарка – рептилии. Весьма характерно, что Ламарк совершенно опускает (или упускает) в соответствии с низким уровнем знаний своего времени класс земноводных, или амфибий. Он называет амфибиями некоторых млекопитающих, сочетающих водный и наземный образ жизни (например, моржей и тюленей). А ведь земноводные представляют наиболее явный и несомненный уровень градации от рыб к рептилиям.

Причиной этого упущения Ламарка, которое не позволило ему выделить ещё один очень важный класс в прибавление к его 14-ступенчатой лестнице градации, было то, что отнесение земноводных к классу пресмыкающихся (амфибий к рептилиям) было в то время общепризнанным и привычным. Линней в своей классификации выделял рептилий змееподобных и ползающих. К числу последних он относил и некоторых амфибий, например, лягушек. Ламарк также относил батрахий к рептилиям. Лишь в 1816 г. Бленвиль отделил амфибий от рептилий, но и тогда большинство зоологов сопротивлялось этому подразделению. Происходило это именно потому, что палеонтологические исследования не позволяли ещё выявить громадную эволюционную роль древних амфибий как промежуточного звена между рыбами и рептилиями. Если бы Ламарк это знал, это стало бы серьёзным аргументом, свидетельствующим о доказательности его теории. Но увы! Каждый из нас живёт в своё время и не знает того, что станет известно в будущем.

Ламарк относит батрахий (в том числе лягушек) к последнему, т. е. наиболее примитивному отряду рептилий. Он отмечает, что они в раннем возрасте дышат жабрами. При этом он вполне правомерно протестует против отнесения к наиболее примитивному отряду змей, что было принято в зоологии его времени. Он настаивает на том, что змеи лишены наличия конечностей не вследствие примитивности их организации, а в результате утраты конечностей (так и хочется сказать: в процессе эволюционной работы!).

Ламарк пишет:

«Так как змеи, чтобы лучше прятаться, приобрели привычку ползать, плотно прижавшись к земле, их тело значительно удлинилось и стало несоразмерно толщине… Длинные ноги явились бы помехой этому, а очень короткие ноги, не превышающие по числу четырёх, поскольку рептилии являются позвоночными, были бы неспособны передвигать их тело. Батрахии же, обладающие конечностями, дальше ушли по пути деградации организации и ближе стоят к рыбам» (Там же, с. 290–291).

Ламарк и здесь неправомерно разделяет «организацию, которая ещё далека от цели, к которой стремится природа» и «организацию, в большей степени приближающуюся к совершенству» (Там же, с. 290). Он приписывает природе стремление к цели – достижению совершенства и не замечает единой основы прогрессивного развития (морфофизиологического прогресса по А.Н. Северцову) и приспособительного развития (биологического прогресса, который может выражаться и в деградации определённых органов или даже организма в целом).

Но единство не исключает различия, и Ламарк совершенно прав, когда он объясняет деградацию конечностей у змей, их как бы возврат на новом уровне к червеобразному передвижению не более низким уровнем их организации по сравнению с земноводными, а образом жизни и условиями обитания.

Среди эволюционных достижений рептилий Ламарк выделяет прежде всего настоящие лёгкие, а соответственно и голосовой аппарат. Эти лёгкие всё ещё очень примитивны, они состоят из очень крупных, и соответственно менее многочисленных ячеек по сравнению с птицами и млекопитающими. От последних рептилий отличает также температура крови, ненамного превышающая температуру окружающей среды. Их головной мозг также уступает по сложности организации устройству мозга птиц и млекопитающих, однако превосходит рыб.

Характеризуя птиц, Ламарк подчёркивает их эволюционно обусловленную близость к млекопитающим и фундаментальное отличие обоих этих типов животного мира от всех предшествующих на лестнице градации. Подобно млекопитающим, птицы, по Ламарку, имеют сердце с двумя желудочками и предсердием, тёплую кровь, черепную полость, целиком заполненную мозгом и туловище с рёбрами.

Однако птицы – яйцеродящие животные, их плод заключён в оболочку из «неживого» вещества. Они не обладают достаточно развитым умом, уступая в этом отношении млекопитающим.

При анализе строения птиц невозможно не заметить, что основы их организации обусловлены приспособленностью к полёту. И Ламарк не только замечает, но даже подчёркивает это. И тем не менее, стремясь обеспечить «чистоту» своей лестницы градации, он совершенно бездоказательно заявляет, что «при сравнении с млекопитающими птицы обнаруживает по своей организации явную деградацию, которая отнюдь не вызвана влиянием каких-либо обстоятельств» (Там же, с. 286). Здесь проявилось полное непонимание (или нежелание признать) того, что именно обстоятельства жизни вызвали отставание птиц в развитии психики, телесных структур и связанных с ними способностей. Это понимание начнёт формироваться у Ламарка лишь в конце жизни.

Самый продвинутый в эволюционном отношении класс, стоящий на вершине лестницы градации – млекопитающие – рассматривается Ламарком прежде всего с той точки зрения, что он представляет «животных с наиболее развитым умом» (Там же, с. 281). Верный идеалам Просвещения, Ламарк рассматривает прогресс живой природы, как и прогресс общества, как возникновение (в природе), постепенное развитие (в человеке) и в конечном счёте торжество (в обществе) разума.

По отношению к классу млекопитающих все остальные классы животных обнаруживают упрощение и деградацию по всем предложенным Ламарком критериям совершенства и высоты организации. «Если, – отмечает Ламарк, – совершенство способностей свидетельствует о совершенстве тех органов, которые их обусловливают, то все животные с млечными железами, это единственно живородящие животные, имеют наиболее совершенную организацию, так как признано, что они обладают более развитым умом, большим числом способностей и более совершенным комплексом чувств, чем все остальные; кроме того, их организация больше всего приближается к организации человека» (Там же, с. 282).

Как и при характеристике других ступеней градации, Ламарк находит на ступени млекопитающих и выделает группы менее и более высокоразвитых животных.

К наименее развитой с точки зрения организации группе он относит водных обитателей – китообразных (и ластоногих). Ламарк и здесь противоречит сам себе, утверждая, что низкий уровень их организации обусловлен вторичным приспособлением к водным условиям, а с другой стороны, что он предопределён планом организации.

Ко второй, среднеразвитой группе Ламарк относит копытных млекопитающих, к третьей, высокоразвитой – млекопитающих коготных. При этом среди этой последней группы наиболее совершенны, по Ламарку, те, конечности которых приспособлены для схватывания предметов, и им намного уступают те, конечности которых, приспособлены только для ходьбы.

На верхнем этаже лестницы эволюции, таким образом, находятся приматы, к которым «относится и человек, если рассматривать его с точки зрения его организации» (Там же, с. 282). Следовательно человек с точки зрения его организации (а значит, по Ламарку, и способностей) – это лишь высшая точка градации животного мира. Ламарк подчёркивает: «Человеческое тело обладает не только расчленённым, но и наиболее полным, наиболее развитым во всех своих частях скелетом. Последний придаёт телу человека крепость, предоставляет ему многочисленные точки прикрепления для мышц и даёт ему возможность почти беспредельно производить всякие движения» (Там же, с. 280). Но главным эволюционным достижением человека является разум, в свою очередь явившийся итогом развития способов отражения животных от простой раздражимости. Ламарк, несомненно, подразумевает, что человек является пятнадцатым высшим классом в градации жизни, но прямо об этом не заявляет, чтобы избежать нападок креационистов.

Рассмотрение Ламарком ряда развития содержит и ещё одно бездоказательное положение, которое проясняет и стремление Ламарка изобразить виды как нечто текучее, непостоянное и нестабильное даже в достаточно краткие и непосредственно обозримые промежутки времени. Дело в том, что Ламарк стремится выстроить не просто цепь развития, но прямую и плавную родословную линию с ответвлениями вбок, обусловленными приспособительными изменениями живых существ.

Эта родословная представляет собой уже ветвистое дерево, а не прямую линию, как «лестница существ» Бонне, ведущая от неживой природы к Создателю. Однако это дерево всё ещё построено по образцу аристократической родословной, оно имеет абсолютно прямой ствол, состоящий из классов и отпочковавшиеся от него веточки видов. Господствующие классы, составляющие ствол, должны соединяться между собой переходными формами, в противном случае их происхождение от предшествующих классов становится бездоказательным. Именно так на генеалогических древах доказывалось происхождение знатных особ и их права на ношение титулов, в том числе и в роде шевалье де Ламарков.

Ламарк прибегает к обратному ходу описания по линии деградации от высших к низшим, а не градации от низших к высшим, не в последнюю очередь ещё и потому, что стремится доказать недоказуемое, например, происхождение млекопитающих от птиц. Завершив характеристику млекопитающих как класса, Ламарк утверждает:

«Прежде, чем перейти к птицам, я должен предварительно заметить, что млекопитающие и птицы не связаны между собой переходными формами; здесь существует пробел, который нам ещё предстоит заполнить. Без сомнения, следует предположить, что природа не могла не создать таких животных, которые почти заполняют этот пробел и которые должны быть выделены в особый класс, если их организация не позволит присоединить их ни к млекопитающим, ни к птицам» (Там же, с. 285).

В качестве первых кандидатов на отнесение к такому классу Ламарк выдвигает однопроходных – ехидну и утконоса, которые незадолго до издания «Философии зоологии» были обнаружены. Попытка построить своеобразную таблицу генеалогии живых существ и на её основе предсказать строение ещё не открытых вполне правомерна и ценна. Напомним, что на исходе XIX века российский учёный Дмитрий Менделеев построил таблицу химических элементов, которая позволила предсказывать существование ещё не открытых элементов с помощью их отнесения на пустые места в непрерывной последовательности атомных весов.

Но хотя мы не можем осуждать Ламарка за заблуждения, вытекающие из особенностей его времени, попытка вывести родословную млекопитающих из класса птиц через посредствующее звено, представленное утконосами и ехиднами, совершенно не соответствовала фактам, накопленным уже во времена Ламарка, в том числе и им самим, и могла объясняться лишь неуёмным стремлением вопреки всему утвердить прямолинейную конструкцию лестницы прогресса. Иногда даже не только вопреки косному мнению современников, но и вразрез с фактами и здравым смыслом.

Этим же новаторским догматизмом объясняются и попытки Ламарка изобразить черепах как переходное звено от рептилий к птицам, змей и угрей – от рыб к рептилиям, как и многие другие выше описанные натяжки и бездоказательные утверждения.

Однако в целом даже эта искусственная и прямолинейная теоретическая конструкция работает на теорию эволюции. Она позволяет отследить основное направление прогресса животного мира и составляет колоссальный шаг вперёд от «лестницы» Бонне и других «лестниц существ», предлагавшихся в XVIII веке.

Основное научно-теоретическое значение ламарковской теории градации состоит не в том, что, как полагал сам Ламарк, ему удалось построить своего рода родословную животных, обнаруживающую повышение уровня их организации, а в том, что его градационная лестница – это своего рода шкала, что-то вроде градуирования градусника. Эта шкала позволяет отследить, не без некоторых издержек, уровень организации тех или иных классов организмов, выявить направленность эволюции жизни и задолго до Джулиана Хаксли и А.Н. Северцова предложить систему критериев морфофизиологического прогресса.

21.5. Доказательная база ламарковской теории приспособительных механизмов эволюции

Как уже отмечалось, Ламарк рассматривает приспособительные механизмы эволюции отдельно от общей линии прогресса, выраженной в лестнице градации. Он стремится показать влияние обстоятельств на общую форму, состояние частей и организацию живых тел в качестве реального факта, которому не уделяли должного внимания современники.

При этом Ламарк стремится предупредить неверное понимание своего тезиса о влиянии обстоятельств как якобы их прямого и непосредственного действия, вполне адекватно формирующего, как бы «отпечатывающего» организмы. Напомним, что такое неверное понимание теории Ламарка было присуще не только его, но и нашим современникам. Ламарк подчёркивает, что «каковы бы ни были обстоятельства, они сами по себе не производят никаких изменений в форме и организации животных» (Там же, с. 333).

Обстоятельства, по Ламарку, влияют на живых существ через целый ряд посредствующих звеньев, включая потребности, действия, привычки, употребление или неупотребление органов. Пока обстоятельства существования животных достаточно стабильны, изменяются лишь в определённых пределах и с определённой периодичностью, породы животных также проявляют устойчивость к внешним воздействиям, стабильность и постоянство.

Однако стоит произойти значительным и достаточно длительным изменениям обстоятельств, и новые обстоятельства приводят к существенным изменениям потребностей. Эти изменения вынуждают животных к изменениям в действиях, а «если новые потребности становятся постоянными, животные приобретают новые привычки, которые оказываются столь же длительными, как и обусловившие их потребности» (Там же, с. 333).

Фактически Ламарк и здесь очень близко подходит к тому, что постоянство «действий» (т. е. биологической работы) вида приводит к постоянству вида, а изменение характера и содержания биологической работы влечёт за собой в конечном счёте морфофизиологические изменения.

Действия, становящиеся привычными, приводят к стойким изменениям в использовании тех или иных частей тела, при этом одни части тела получают усиленное употребление или используются по-иному, чем ранее, а другие используются меньше или вообще не используются, становясь бесполезными.

Очень длительный ряд усилий при непрерывно возобновляемом употреблении органов в конечном счёте приводит к усилению, развитию и увеличению органа. В свою очередь отсутствие регулярного использования влечёт за собой отставание в развитии, уменьшение размеров и, наконец, ослабление (редукцию) и постепенное исчезновение данной части тела.

Эти основные положения своей теории приспособительной эволюции Ламарк иллюстрирует огромным множеством примеров, демонстрирующих разнообразные ответы живых организмов на вызовы обстоятельств, возникающие при их существенном и достаточно длительном изменении.

Эти примеры касаются прежде всего растений, поскольку Ламарк стремится показать, что даже растения, которым он отказывает в наличии раздражимости и которые считает неспособными на активные действия и образование привычек в собственном смысле слова, именно вследствие этого изменяются под действием обстоятельств ещё более адекватно, чем животные. Под непосредственным действием «флюидов» – тепла, света, воздуха и влаги – а также изменении условий питания, поглощения и испарения растения изменяют своё строение, наглядно проявляют развитие одних частей тела и отмирание других.

Ламарк безусловно прав, когда он, выделяя наиболее важные обстоятельства, констатирует, что «по мере изменения условий места обитания, положения, климата, образа жизни и т. д., соответствующим образом изменяются и особенности роста, формы, соотношения частей, окраски, состава, а у животных изменяются их подвижность и индустрия» (Там же, с.336). Под «индустрией» понимается работа животных по сооружению разнообразных нор, гнёзд, «плотин» и т. д.

Однако здесь же сказывается основной недостаток ламарковской теории эволюции – бездоказательное положение о передаче потомству при половом размножении динамики приобретенных изменений, возведенное даже в ранг закона биологии. Это кажущееся самоочевидным положение тесно связано с механистическим детерминизмом, господствовавшим в естествознании во времена Ламарка.

Он пишет:

«Между индивидуумами одного и того же вида, из которых одни всё время получают хорошее питание и находятся в условиях, благоприятствующих всестороннему их развитию, а другие поставлены в противоположные условия, появляются различия в их состоянии, которые постепенно могут стать весьма значительными… Потомство, получающееся при скрещивании таких индивидуумов, сохраняет приобретенные изменения, и в результате образуется порода, сильно отличающаяся от той, индивидуумы которой всё время находились в условиях, благоприятных для развития» (Там же, с. 335).

Действительно, в жизненном процессе все живые организмы испытывают изменения под действием обстоятельств. Они могут изменяться почти до неузнаваемости, приобретать самые различные формы, размеры, пропорции, цвета и т. д. Но вид при этом не изменяется, он сохраняет свои основные особенности и воспроизводит их в более благоприятных условиях.

Наследственность столь консервативна именно потому, что за этой консервацией, за этим сохранением признаков стоит великая сила самообновления жизни. Всякий новый индивид, рождаясь, начинает жизнь сначала, независимо от тех позитивных или негативных признаков, которые приобрели под воздействием обстоятельств его родители. Если бы жизнь была так пластична при своём воспроизведении, как полагал Ламарк, виды рассыпались бы на новые виды в течение нескольких поколений, а неблагоприятные условия приводили бы к быстрому угасанию видов.

Однако не всё так просто и однозначно. Вот как комментирует один из ключевых примеров Ламарка, связанных с влиянием среды на растение, российский биолог В. Тыщенко:

«Ламарку было хорошо известно, что многие растения образуют разные приспособительные формы в зависимости от тех условий, в которых они существуют. Растения, относящиеся к одному виду, могут сильно изменяться в зависимости от почвенного питания, температуры, света и влажности. Когда стрелолист обыкновенный растёт в воде, у него развиваются подводные линейные листья, а на суше формируются воздушные листья с широкой и стреловидной листовой пластинкой. Почему бы не рассматривать эти внутривидовые формы как зарождающиеся виды? Ведь если в длинном ряду поколений потомки водной формы всё время будут оставаться в воде, а воздушной – на суше, то в конце концов произойдёт наследственное закрепление этих признаков и они превратятся в видовые признаки. И действительно, в роде стрелолиста известны виды, как бы демонстрирующие филогенетическое закрепление водных и воздушных листьев в качестве постоянных видовых признаков. Так, стрелолист вальковатый растёт только в воде и всегда образует узкие подводные листья, а стрелолист цепкоплодный растёт только на суше и всегда имеет листья с широкой пластинкой» (Тыщенко В.П. Введение в теорию эволюции. Курс лекций – СПб.: Изд-во С.-Петербург. ун-та, 1992 – 240 с., с. 21–22).

Понятно, что этот пример, приведенный Тыщенко, является полным аналогом знаменитого примера Ламарка об изменениях водяного лютика и к тому же показывает способность растения, в данном случае стрелолиста, полностью обособляться от наследственных разновидностей под действием среды и через большое множество поколений при помощи регулярной приспособительной работы трансформировать приобретенные признаки в наследственно закрепленные. При этом биологическая работа так регулирует естественный отбор, что обособившаяся порода превращается в отдельный вид. Весьма важно и то, что мобилизационная инновация закрепляется действием стабилизирующегося отбора.

Один из важных аргументов Ламарка в пользу предлагаемого объяснения им механизма приспособительной эволюции опирается на рассмотрение процессов одомашнения (доместификации) растений и животных. Образование культурных растений от диких предков до неузнаваемости изменяет их внешний вид и строение. Огромное множество пород собак, лошадей, кур обладает большими различиями друг от друга, чем многие родственные виды в неживой природе.

Ламарк напоминает, что несмотря на подобие внешнего вида домашних гусей и уток с дикими, в состоянии некоторых частей тела у них произошли необратимые изменения, они утратили способность высоко подниматься в воздух и пролетать длительные расстояния. При длительном содержании в неволе дикие птицы почти утрачивают способностьлетать. И Ламарк проводит мысленный эксперимент, связанный со стремлением показать, что клеточное содержание многих поколений диких птиц привело бы к атрофии крыльев и устойчивому изменению органов, приспособившихся к условиям ограниченного пространства клетки. Возникла бы совершенно новая порода (Ламарк Ж.Б. Философия зоологии – Избр. произв. в 2-х т.т., т. 1 – М.: Изд-во АН СССР, 1955 – 968 с., с. 337).

Ламарк совершенно ничего не знает об искусственном отборе как источнике формирования пород домашних животных, основанном на сохранении и поддержании благоприятных для человека наследственных признаков. Не догадывается он, соответственно, и о естественном отбора как источнике формирования пород и видов диких животных, основанном на сохранении и поддержании благоприятных для самих животных наследственных признаков.

Но только ли искусственным отбором определяются отличия домашних животных от их диких предков и близкородственных им диких видов? Конечно же, нет. Многие морфофизиологические признаки домашних животных проистекают из их образа жизни в неволе и на попечении человека, из их длительного приспособления к жизни в условиях одомашненного содержания и связанной с ним биологической работы и эволюционного бездействия. Жизнь на содержании у человека предопределила определённую деградацию пород домашнего скота, неспособность многих из них к жизни в дикой природе. Малоподвижный образ жизни привёл к повышенным жировым отложениям, которые уже приобрели наследственный характер и нежелательны также и для человека, поскольку ухудшают вкус мяса и затрудняют его переваривание в желудке.

На протяжении тысяч лет селекционные работы по выведению пород скота с заданными свойствами осуществлялись людьми спонтанно, импульсивно, и только во второй половине XIX века они стали приобретать научно организованный характер. Нельзя поэтому абсолютизировать и роль искусственного отбора в эволюции нынешних пород домашних животных. Немалую роль в их нынешнем состоянии сыграли тренировка и детренировка органов по Ламарку. Лошади, которых из поколения в поколение тренировали для быстрой езды, сохранили великолепную спортивную форму и на основе отбора, и в результате тренировки. В конце концов отбирали для создания потомства тех лошадей, которые были признаны лучшими. А значит, скорее наиболее тренированными, чем только породистыми. Отбиралась, таким образом, и реальная тренированность, и наследственная способность к тренировке.

Это касается не только скаковых лошадей, но и охотничьих собак. Весьма характерно, что именно прирученные человеком хищники, собаки и кошки, сохраняют способность к выживанию в условиях одичания, к существованию, независимому от человека. Дикие собаки динго и кролики в Австралии, одичавшие свиньи в Новой Зеландии, лошади-мустанги в Америке выживали и распространялись благодаря благоприятным условиям борьбы за существование. В дикой природе выживают и дают потомство те, кто сохраняет способность к тренировке. При этом одичавшие животные, например, дикая собака динго и дикий кролик представляют собой одичавшие породы, довольно сильно отличающиеся от своих домашних родичей. Всё это говорит о том, что и при искусственном, и при естественном отборе ламарковские механизмы действуют в органическом единстве с дарвиновскими или же находятся с ними в отношениях взаимного дополнения. Ибо без тренировки органов невозможно не только переживание наиболее приспособленных (по Дарвину), но и сама жизнь, включая её продолжение в потомстве.

Верный своему принципу «обратного отсчёта» в рассмотрении эволюционных процессов, Ламарк сначала рассматривает деградацию неработающих органов животных, а затем переходит к примерам, свидетельствующим о преимущественном развитии активно упражняющихся органов и систем организма. Он прежде всего фиксирует внимание читателей на факте, что план организации позвоночных животных при всём разнообразии их частей тела связан с развитием у них вооружённых зубами челюстей. Между тем у животных, особенности образа жизни которых предполагают заглатывание пищи без её пережёвывания, зубы атрофируются (как они быстро портятся и выпадают у людей, питающихся слишком мягкой пищей, или не жующих на той стороне, где находится больной зуб). Физиологический механизм утраты зубов хорошо известен в медицине. Ламарк, ссылаясь на Сент-Илера, отмечает отсутствие их у китов, у птиц, у муравьедов. При этом у птиц остался лишь желобок, в котором у их предков находились зубы, у китов остатки зубов были обнаружены только у зародышей, а у муравьедов вследствие приспособления к мелкой пище не сохранились даже следы наличия зубов.

То же самое вследствие неупотребления произошло с глазами животных. Так, у кротов неупражнение органов зрения привело к их уменьшению в размерах и крайнему ослаблению зрительной способности. Слепыши, ведущие подземный образ жизни в ещё большей темноте, чем кроты, вообще утратили зрение, а остатки их глаз заросли кожей, не пропускающей свет. У протеев, обитающих на дне подводных пещер, глаза заросли подобным же образом. Ламарк, приводя эти примеры, обращает внимание на то, что эта атрофия органов, будучи приобретенной под влиянием условий обитания, стала в конечном счёте наследственным признаком вида в целом. Конечно, недоразвитие органа зрения закрепляется отбором, а не наследованием признаков, но вырабатывается оно в жизненном процессе, а не в аппарате наследственности. Ибо наследственность продолжает «фабриковать» ненужные, невидящие глаза.

Весьма важными примерами для иллюстрации своей теории Ламарк считает также утрату конечностей у змей и крыльев у некоторых видов насекомых. Змеи, ползая по земле и прячась в траве, постоянно прилагали усилия для вытяжения своих тел. В результате органом передвижения стало всё туловище, а конечности, которых не могло быть более четырёх, сделались помехой для передвижения и с течением времени полностью исчезли.

Переходя от описания деградировавших и утрачиваемых органов к анализу интенсивно употребляемых и развивающихся органов, Ламарк приводит ряд классических примеров, которые наглядно показывают роль биологической работы в формировании органов.

Он объясняет образования перепонок у водоплавающих птиц, и других плавающих животных явным растопыриванием пальцев, вследствие чего кожа у основания пальцев последовательно растягивается и в конечном счёте соединяет пальцы, помогая тем самым передвижению в воде. Этот пример очень убедителен, и можно полагать, что естественный отбор в данном случае поддерживает результаты биологической работы, а не случайной наследственной изменчивости.

Многие примеры, приведенные Ламарком, в доказательство своей теории, касаются удлинения различных органов животных в результате их усилий. Таковы удлинение ног у береговых птиц, удлинение шей у гусей и лебедей, языков у змей, ящериц, зелёных дятлов и муравьедов, роста шеи у жирафов. Последний пример, вызвавший целый шквал пародий и осмеяний, к тому же позднее пришёл в якобы прямое противоречие с механизмом естественного отбора, убедительно обоснованным Дарвином.

Согласно Ламарку, предки жирафов, постоянно прилагая усилия, чтобы дотянуться до листвы высоких деревьев, тем самым вытягивали свои шеи, пока они не достигли шести метров, как у современных жирафов. Согласно Дарвину, шеи у предков жирафов сильно различались по длине, выживали же и могли питаться во время засух только особи, наследственным признаком которых являлись самые высокие шеи. Однако дарвиновский механизм приспособительной эволюции не исключает ламарковского, несмотря на имеющееся противоречие между ними. Это противоречие может разрешаться на основе представления о том, что особи, наследственно предрасположенные к развитию длинных шей, реализовывали эту предрасположенность постоянным их вытягиванием для доставания высоко расположенных листьев, и это регулярное упражнение органов (в процессе общей биологической работы) создавало им преимущества в выживании и оставлении потомства.

У Ламарка усилия, предпринимаемые животными при употреблении органов и создающие эффекты тренировки и развития, подразделяются на два типа – физические и психические. Уверенность в действенности обоих типов поддерживается представлением о том, что как физические, так и психические усилия приводят к скоплению и перераспределению «флюидов», которые, наполняя органы, создают материальную основу для их роста и преобразования.

Между тем теория «флюидов», безоговорочно принимавшаяся естествоиспытателями вплоть до середины XIX века, была опровергнута дальнейшим развитием науки. По своей объяснительной природе она является натурфилософской доктриной, сопоставимой с распространённым в дальневосточных странах учением о движении «космической энергии» – индийской праны, китайской ци, японской ки и т. д. Управление этой «энергией» используется в восточных системах для тренировки органов и победы в единоборствах.

Но так ли уж мифологичны представления о роли вещественно-энергетических и информационных ресурсов в тренировке и развитии органов? Практика показывает, что они лишь придают мифологическую окраску вполне реальным процессам. Без мобилизации вещественно-энергетических ресурсов в процессе регулярной и однотипной биологической работы тренировка органов и их развитие (по крайней мере в онтогенезе) в принципе невозможно. Причём эта мобилизация осуществляется и посредством физических, и на основе психических усилий.

Реализацию психических усилий для вызывания различных материально-вещественных процессов в организме человека показывают медитативные практики многих народов мира. Психические концентрации сознания являются одним из решающих факторов успешной тренировки во всех видах спорта и во всех системах психофизического самосовершенствования. Приток вещественно-энергетических ресурсов в тренирующиеся органы вполне аналогичен действию «флюидов». А управление распределением этих ресурсов осуществляется мобилизационной структурой головного мозга и автономных центров спинного мозга и периферических отделов нервной системы.

В процессе регулярной биологической работы и связанной с ней тренировки органов целесообразно, т. е. в соответствии с направленностью работы изменяются не только работающие органы, но и весь организм живого существа. Соответственно усиленной работе мышц, оболочек организма, подвергающихся температурным воздействиям, половых органов в половых процессах и т. д. изменяется работа сердца, лёгких, органов пищеварения и кровообращения, клеточных структур, аппарата, ответственного за генерирование новых клеток и т. д. Можно сказать, что развитие организма в онтогенезе, реализующее потенциал наследственности, есть сплошной результат биологической работы по тренировке органов и всего организма в целом. Поэтому представление о том, что такая тренировка совсем не влияет на изменение видов выглядит с этой точки зрения совершенно бездоказательным и наивным. Оно продиктовано лишь абсолютизацией достижений генетики.

Вытягивание костной ткани в процессе тренировки органов казалось совершенно невероятным допущением, фантазией Ламарка. Однако в 70-е годы в бывшем СССР был изобретен аппарат Илизарова, использование которого показало, что применение вытягивающего усилия при помощи специального устройства заставляют любые кости человеческого организма растягиваться подобно резине на несколько сантиметров в месяц.

Классическими примерами действия ламарковского механизма приспособления является также образование естественной вооружённости животных – рогов у травоядных, клыков и когтей у хищников. Ламарк приписывает образование рогов накоплению флюидов ярости, особенно у самцов, вызвавших вначале образование наростов, а затем костно-роговых выступов, заострённых на конце. Более вероятным с тех позиций явилось бы объяснение, согласно которого рога явились результатом частых ударов лобной костью с целью защиты и нападения. Длительное набивание лобной кости в течение многих поколений могло вызвать соответствующее образование костных выростов. Напомним, что удары головой используются и людьми, при этом некоторые бойцы так набивают лобные кости, что они способны разбивать кирпичи.

Если рога у одних животных, клыки и когти у других развиваются только посредством случайных мутаций в генетическом аппарате, поддерживаемых отбором, то как объяснить, почему рога развиваются только у растительноядных животных, а клыки и когти – только у хищников, тренирующих их во время охоты? Почему не существует ни одного хищника, который поражал бы свою жертву ударами головой? Единственно возможное объяснение: развивается то, что постоянно тренируется, а не то, что случайно возникает при сбоях генетического аппарата. Что, разумеется, не исключает, а предполагает ведущую роль естественного отбора как в сохранении, так и в поощрении результатов тренированности.

Наиболее уязвимым местом во всей эволюционной теории Ламарка выступает его второй закон – закон наследуемости приобретенных признаков. Ламарку часто приписывают трактовку этого закона в наиболее грубой и примитивной форме, как прямую передачу потомству результатов употребления или неупотребления органов родителями. Ламарк не был бы зоологом, причём одним из крупнейших в мире, если бы не знал, что эти результаты непосредственно не передаются.

Тем не менее его гипотеза о сохранении приобретённых признаков путём их постепенного воспроизведения наследственностью отражает несовершенство знаний его времени, умозрительный характер представлений о наследственности, опиравшихся лишь на наблюдения бытового характера. Причём эти же наблюдения вполне наглядно показывали, что приобретенное в жизненном процессе прямолинейно при наследственной передаче не сохраняется, т. е второй закон Ламарка в коротком ряду поколений не действует. Дети похожи на своих родителей, но тренировки нужно начинать заново.

Ламарк по этому поводу отмечает:

«Я мог бы привести множество примеров, которые касаются нас самих и которые подтверждают существование различий, обусловленных употреблением и неупотреблением того или иного из наших органов, хотя бы эти различия и не передавались потомству, ибо в последнем случае результаты были бы ещё более заметными» (Там же, с. 356).

Итак, сам Ламарк недвусмысленно отрицает прямолинейное действие своего второго закона. Но если второй закон не действует, действие первого закона также оказывается под вопросом. Не ограничивается ли тогда действие первого закона только одним поколением, т. е. онтогенезом? Но в таком случае тренировка органов не может иметь существенного влияния на изменение организации строения форм животных в сколь угодно длинной череде поколений.

Ламарк хорошо понимает, что лишь «многократное повторение этих проявлений деятельности организации укрепляет, увеличивает, развивает и даже создаёт необходимые для данных действий органы» (Там же, с. 357).

Логика Ламарка такова: многократное повторение необходимо для развития посредством тренировки при жизни особи, в онтогенезе. Многократные же повторения однотипной тренированности необходимы и в череде поколений, в филогенезе для того, чтобы эта тренированность и её результаты, изменения органов, стали из приобретённых наследуемыми. Лишь переход количественных изменений в качественные может в конечном счёте способствовать наследственному закреплению приобретенных свойств.

Основным препятствием для передачи приобретенных признаков в наследование от одного поколения к другому Ламарк считает разнообразие форм приспособительной деятельности у разных особей и связанное с ним разнообразие форм строения тел. «Если в актах воспроизведения, – пишет Ламарк, – имеет место скрещивание индивидуумов, обладающих различными качествами или формами, то естественно создаётся препятствие для непрерывной передачи и этих качеств, и этих форм» (Там же).

Итак, под действием тренировки органов образуются определённые качества или формы этих органов, однако при скрещивании вследствие различий форм и качеств родителей приобретенные формы и качества не закрепляются и не передаются потомству. Ламарк находится здесь буквально на один шаг от выработки представления о скрытых (рецессивных) наследственных признаках, которые могут проявиться в последующих поколениях. Но он не сделал этого шага вследствие умозрительности своих представлений о наследственности, и это представление возникло значительно позже на основе опытов Г. Менделя.

Какое же условие необходимо, по Ламарку, для закрепления приобретенных в процессе тренировок изменений в череде сменяющихся поколений? Ламарк отвечает на этот вопрос следующим образом:

«Всякое же изменение, приобретенное органом благодаря привычному употреблению, достаточному для того, чтобы произвести данное изменение, сохраняется в дальнейшем путём размножения при условии, если оно присуще обоим индивидуумам, совместно участвующим в оплодотворении при воспроизведении своего вида. Это изменение передаётся дальше и переходит, таким образом, ко всем индивидуумам последующих поколений, подвергшимся воздействию тех же условий, хотя потомкам уже не приходится приобретать его тем путём, каким оно действительно было создано» (Там же).

Эта гипотеза Ламарка не нашла подтверждения в дальнейшем развитии наук о живой природе. Мгновенный, в одном поколении переход к унаследованию приобретенных признаков не наступает и при том условии, что оба родителя приобрели некоторые полезные изменения органов в процессе их тренировки применительно к изменившимся условиям.

Следует прямо признать, что теория приспособительного механизма эволюции Ламарка поставила перед наукой ряд вопросов, на которые не в силах был дать доказательные ответы ни сам Ламарк, ни неоламаркизм, ни Дарвин, ни неодарвинизм. Вполне доказательно указав на эволюционное значение тренируемости органов в процессе их постоянного употребления животными и человеком, Ламарк пытался выдать свою умозрительную гипотезу за закон живой природы, заключающийся в унаследовании путем длительного усвоения приобретенных изменений. Видимость доказательной базы, которой подкреплялся этот закон, была опровергнута наукой XX века, колоссальными достижениями в изучении механизмов наследственности.

Это обстоятельство, полное отсутствие представлений о естественном отборе и ряд других очевидных недостатков теории Ламарка привели к тому, что она не выдержала конкуренции с теорией эволюции Дарвина. Но вопросы остались. И судя по бурным дискуссиям, ведущимся на страницах современной научно литературы, их ещё предстоит решать и на философском, и на общенаучном, и на конкретно-научном уровнях.