ПОБЕЖДЕННАЯ СТАРОСТЬ
ПОБЕЖДЕННАЯ СТАРОСТЬ
Никакой самый спесивый род феодальных баронов или владетельных князей, чьи пышные родословные заполняют геральдические книги, не может похвастать такой историей, какая выпала на долю картофельного клубня.
Правда, известность картофельного рода не такая уж древняя. Ей каких-нибудь четыреста лет. Тут уж этому роду не потягаться с теми, чьих предков посвятил в рыцари Фридрих Рыжая Борода или Пипин Короткий. Но молодость своей славы он с лихвой окупил удивительными подвигами на всех полях земного шара.
Картофельный род появился на всемирной арене в XVI столетии, в ту пору, когда испанские завоеватели-конквистадоры заливали кровью «страну инков» Перу. Там, на плоскогорьях Кордильеров, европейские пришельцы, жадно рыская за золотом, услыхали о неведомом растении паппа.
Через несколько десятков лет странный рисунок в красках, переплыв Атлантический океан, изумил в Европе ученых составителей травников.
Еще годы прошли в охоте за картофельными клубнями. Адмиралы и пираты участвовали в ней. Долгое время добыча ускользала. Она казалась неуловимой. Корабельщики плыли с бататом, воображая, что везут картофель. Вальтер Ралей, авантюрист, корсар и флотоводец «старой веселой Англии», привез во времена Шекспира и королевы Елизаветы виргинский опенаук; он посадил его в Ирландии, думая, что сажает картофель.
Наконец две картофелины совершили со множеством приключений путешествие по городам Европы. Но даже когда питомицы перуанцев принесли уже потомство в Старом Свете, их не сразу решились испечь или сварить. Духовенство проклинало «чортовы яблоки». Этот бугристый земляной плод привлекал и отпугивал. Больше всего, казалось, клубни напоминали трюфели, и по имени трюфелей — «тартуфель» — их стали звать «картуфелями».
Настал XVIII век. На пустыре под Парижем разводил картофель ученый-энтузиаст Пармантье. Он поднес Людовику XVI букетик из бело-желтых цветов, и толстый король приколол их к своему камзолу. Крепкая стража караулила пустырь. Ночью она уходила. Это была невинная хитрость ученого. Он прокрадывался тогда под покровом тьмы к своему пустырю. Там он смутно различал фигуры крестьян, которые с мешками за спиной, испуганно озираясь, опустошали беззащитные грядки. Пармантье, таясь и ликуя, следил за тем, как его бесценные клубни переходили в крестьянские торбы. Он захлопал бы в ладоши, если бы не боялся спугнуть грабителей. Он восхищался успехом своей выдумки — этой живой иллюстрацией к изречению: запретный плод сладок.
Скоро целые картофельные поля раскинулись в Эльзасе, в Ирландии. Картофель начал распространяться по Европе. Паппа кормила уже многие тысячи людей. Но временами возникал картофельный мор. «Пожиратель растений» — фитофтора — грибок, невидимый и беспощадный — истреблял поле за полем. Страшная гостья — голодная смерть — являлась в селения. Тогда наживались владельцы всех мучных запасов, хозяева земли и страны — торговцы, дворяне, лендлорды. Временами народ, доведенный до отчаяния, восставал. Наемные солдаты усмиряли бунтовщиков. И кровь, которой было пролито так много в истории картофельного рода, лилась снова.
А на востоке Европы, в императорской России, крепостной народ сгоняли силой на картофельные огороды. Плетью и палками заставляли крестьян сажать диковинное растение и есть неслыханную пищу, выращенную в земле. Вспыхивали «картофельные бунты». Их жестоко подавляли. И на Руси перуанская паппа оставляла за собой кровавый след…
Миновали десятилетия. Свое дело на полях (каковы бы ни были правители в тех странах, где он рос) картофель делал честно.
Достоинства его были очевидны. Скоро уже не стало нужды ни приманками, ни силком насаждать его: картофель повсюду сажали охотно.
Он кормит теперь сотни миллионов людей. Он завоевал, можно сказать, весь мир и стал почти так же необходим, как хлеб. Мы готовим из картошки полсотни блюд, едим ее утром, в обед и вечером, с селедкой и с киселем и с трудом представляем себе, что какие-нибудь два века назад наши предки не знали никакой картошки и что ее не было ни в списке блюд на пиршествах Лукулла, ни — тысячу шестьсот лет спустя — на трапезах Гаргантюа. Тысячи ученых, десятки специальных картофельных институтов изучили как будто бы все, что можно знать об этой живой наследнице погибшей и таинственной страны инков.
А между тем и сейчас, как в самые первые времена появления на мировой арене картофельного рода, непонятные капризы картофеля сбивают с толку ботаников, огородников и агрономов.
Что за странные вещи происходят с этой южноамериканской уроженкой… именно на юге! Во всей широкой степной полосе она словно ни за что не хочет селиться. Ни в Аризоне, ни в Провансе, ни на берегах Тибра, ни у нас на Украине, в Крыму, в Нижнем Поволжье, в Азербайджане, не говоря уже о Средней Азии.
Под Москвой собрать несколько десятков тонн картофеля с гектара — дело обычное. Даже за Полярным кругом, в Хибинах, не редкость тридцатитонные урожаи. А тут, на тучной степной земле, под благодатным небом еле «наскребывали» 4–5 тонн. И как мало походили на картофелины те крошечные орешки, что выкапывали на своих огородах южане!
Всего непонятнее и хуже всего было то, что картофель быстро вырождался. Уже первое поколение клубней, выросших на юге, мельчало. А через три-четыре поколения все жизненные силы у картофеля иссякали. И под каждым кустом находили по полфунта, а то и всего по четверти фунта жалких орешков.
Целые поезда приходилось снимать с перевозок угля, машин, фабричных товаров, чтобы везти на юг семенной картофель. На крымских базарах он был в одной цене с фруктами. Ежегодно десятки тысяч тонн прекрасных, туго набитых крахмалом клубней переезжали с севера на юг. Они были обречены: они хирели, превращались в жалких и дряхлых карликов. Казалось, смертоносное начало таилось в этой степной земле, и оно высасывало все соки из гигантской картофельной армии, которую слал и слал север.
— Почвы не годятся для картофеля, — говорили ученые. — Все дело в почвах!
— На юге — десятки самых разных почв, — возражали другие. — Картофель вырождается на всех. При чем же тут почва? Невидимый враг не в диковинку науке. Имя ему — микроб. Вырождение — это болезнь.
— Нет, — качали головой третьи. — В наши времена ни один микроб не ускользнул бы от исследователей-бактериологов. И если мы не знаем микроба вырождения, значит видимого микроба и не существует. Вырождение — это болезнь. Но возбудитель ее — ультравирус.
Тут четвертые с сомнением улыбались.
— Почему вирус? — спрашивали они. — Только потому, что он невидим и вы не можете его найти? Все дело в климате. Уроженец гор не выносит степной погоды.
Эти последние были близки к истине — так, как могут быть близки люди, научившиеся наблюдать факты и не фантазировать при этом. Но и они не понимали смысла фактов, которые сами описывали, и не знали всей истины.
— Что такое погода? — можно было бы спросить у этих ученых. — И разве украинское лето меньше похоже на лето чилийских и перуанских плоскогорий, чем хмурые дни, белые ночи и прохлада Хибин?
И на это они не ответили бы ничего.
* * *
Когда в 1933 году «картофельная проблема» стала перед Одесским институтом селекции и генетики, был сделан такой опыт. Картофелем засадили большое поле. Как только завязались клубни, картофель начали выкапывать — ежедневно по делянке в 0,1–0,2 гектара. Добыча тщательно взвешивалась. Можно было следить, как изо дня в день растут клубни и вместе с ними прибывает урожай. В иные дни суточная прибавка составила бы тонну с гектара. Это были пасмурные дни. В жаркие же дни прирост оказывался ничтожным: он падал почти в десять раз, подземная «крахмальная фабрика» приостанавливала свою работу.
Тогда предположения Лысенко стали очевидностью. Итак, дело не в почве, не в микробах и ультравирусах, не в погоде вообще, а в высоких температурах. Действие чуть ли не каждого лишнего градуса теперь можно пересчитать на центнеры и тонны потерянного урожая. Но тут было не просто снижение урожая: гибли жизненные силы картофеля, он больше не мог давать полноценное потомство, он вырождался.
Не спорить о причинах вырождения теперь следовало, а подумать, как уйти от летней жары.
Опередить ее? Могучее средство, ускоряющее развитие растений, — яровизация — уже было в руках Лысенко.
Клубни проращивали при температуре 12–15 градусов. Затем три недели их выдерживали на воздухе, на свету. Ученый гнал развитие картофельного организма так, как гонит свой паровоз машинист, которому нужно быстрее привести поезд на станцию.
Потом клубни высадили в землю. Рост совершался быстро. В небывало ранние сроки был собран урожай. И все-таки совсем уйти от летней жары не удалось. Вырождение было задержано, но не устранено. И чем могла помочь яровизация в тех случаях, когда яровизатору уже с самого начала приходилось иметь дело с картофелем-карликом, с «орешками», рожденными обессиленным растением?
Как же быть? Уж не охладить ли южное лето?
Здесь нам надо на некоторое время забыть о картошке. Взглянем вот на этот странный хлопковый куст. Это абиссинец. Он так же не выносит длинного летнего украинского дня, как и та мексиканская кукуруза, что выросла с дом высотой. Никогда абиссинский хлопок не давал коробочек на нашем юге. А тут его целых два года (этот хлопок многолетний) к тому же еще выдерживали в непрерывном освещении. Разумеется, он вытягивался, зеленел, да так и не зацвел. Не зацвел… весь, кроме одной ветки. На ней бутоны, цветы. Работники института скажут вам, что и коробочки с белой ватой собирали с нее несколько раз. Странная ветка, словно чужая на кусте! Будто к кусту приставили ветку от другого растения.
А секрет очень прост. Эту ветку закрывали колпачком от света на четырнадцать часов каждые сутки. Очень недолго — всего в течение тридцати дней — и только на первом году жизни куста. Потом и над ней, как и над всем кустом, сияло солнце. Но ей уже стало все равно: она прошла световую стадию.
Чудесное превращение ветки нас больше не удивит: мы знаем, чем объяснить его. Но вот на что стоит обратить внимание.
Превращение случилось в растущих почечках затененной ветки. И все то, что выросло из них, тоже оказалось уже превращенным. А выросла из них как раз та ветка, с которой потом собирали коробочки. Значит, миллионам новых клеток, которые родились от превращенных клеток, световой стадии не надо было проходить: за них ее уже прошли их предки — клеточки в затененной почке.
Но перешагнуть назад, от ветки к стеблю куста, это превращение не могло. Ведь ветка сама родилась от стебля. И если бы, изменившись, она изменила и весь куст, это значило бы, что предки рождаются от потомков!
Но если так, снова получается неожиданный (для ученых вейсманистского толка) и даже парадоксальный вывод.
Нельзя сказать, что всё растение находится на такой-то стадии. Стадийные превращения совершаются в растущих почках. То, что уже выросло раньше, остается на прежних стадиях. И только то, что вырастет потом, оказывается на новой стадии. Значит, тело растения состоит из частей различного стадийного возраста. Полная клейких соков, только что распустившаяся почка на верхушке растений — она и есть самая взрослая во всем растении. Самая молодая — самая старая! Она старее нижних веток. Старее стебля. Старее даже «фундамента» растения — основания стебля, клетки которого первыми вышли из семени, из земли, и первыми увидели свет.
Этот вывод снова мог бы удивить всякого, только не самого Лысенко. Лысенко же считал, что и открытия никакого особенного он здесь не сделал: великий Мичурин давно знал и применял на практике эту истину!
А если действительно существуют на растущей верхушке младенцы, рождающиеся старше всех стариков, должен найтись и способ прямо, на опыте убедиться в этом.
Лысенко срезал с куста помидоров два черенка — оба с верхней части стебля, но один выше первого цветочного бутона, а другой — ниже его. Оба были высажены. И первый зацвел гораздо раньше второго.
Значит, в самом деле развивающееся тело растения состоит из стадийно различных частей и словно соткано из сплошного противоречия.
Какое же все это имеет отношение к вырождению картофеля?
А вот какое. Срезан черенок и с верхушки картофельного куста. И высажен. Собран и урожай клубней под этим отрезком растения, превращенным волей экспериментатора в самостоятельный организм. Эти клубни очень похожи на те, что выкопаны в положенный срок и под самим оперированным кустом. Что удивительного! Ведь это даже не братья — это одно и то же растение, только рассеченное оператором на две части.
Но Лысенко не дал обмануть себя этим внешним сходством. Опыт вовсе не был закончен — он только начинался.
Клубни высажены снова: отдельно те, что собраны под кустом, и те, что взяты под верхушкой этого куста.
Вот теперь и сказалась ложность сходства! Урожай от клубней куста был вдвое с лишком больше урожая от клубней, выкопанных под верхушкой: там лежала горстка жалких, крошечных клубеньков… Ну как не узнать эти клубни-орешки! То были вырожденные клубни, такие, какие ежегодно собирают ка картофельных полях юга!
Верхушка была «стариком», а куст моложе ее. «Старик» породил вырожденные клубни. Вырождение — это старость.
Ее секрет теперь разгадан.
Клубни картофеля, посаженного на юге, развиваются жарким летом. И глазки их, зародыши будущих растений, едва пробудившись к жизни, стремительно стареют. Они породят поколение, дряхлое с первого дня, с колыбели.
Но как бороться со старостью? Какое лекарство есть от нее?
Победить старость — ведь это сказочная, древняя мечта человечества. Может быть, наука будущего сумеет отодвинуть далеко начало старости и уничтожить все болезни и страдания, которые она приводит с собой…
«Наука будущего»! Но вот в этом частном случае картофельная старость уже побеждена!
Рецепт Лысенко сейчас общеизвестен: сажать картофель не весной, а… в самый разгар лета.
Теперь нам это кажется очень простым. Ну, конечно, клубни летнего картофеля завяжутся, когда уже спадет зной. Они уйдут от июльского и августовского солнцепека, они избегнут старости.
Но поначалу это для очень многих ушей звучало дико. Картофель, вырождающийся от жары, сажать в самое жаркое время!
Первый опыт летней посадки был начат 6 июля 1933 года. А в 1934 году восемнадцать колхозов стали сотрудниками Лысенко в новом деле — борьбе с вырождением картофеля. Через год вместо восемнадцати было уже пятьсот, а опытное поле превратилось в 1600 гектаров колхозной земли.
Еще год-другой, и речь пошла о десятках тысяч гектаров.
Бесчисленной армией колхозников и работников совхозов, объявивших войну «картофельной старости», начали руководить, по постановлению правительства, три штаба, три института: Одесский институт селекции и генетики — на Украине, в Азово-Черноморье, в Крыму и на Северном Кавказе, Картофельный институт — в Саратовской, Сталинградской и Чкаловской областях и Карагандинская опытная станция — в Казахстане.
И в начале 1939 года в Одессе, на земле, которая так долго была смертоносной для картофеля, собралось Всесоюзное совещание картофелеводов.
Говорили об итогах пяти лет борьбы с вырождением картофеля, о рекордных картофельных урожаях в украинских селах и донских станицах, о картофельных полях в Туркмении.
Победы были ошеломляющи.
В колхозе «Идея Ильича», вблизи Мелитополя, собрали клубни весом больше кило. «Таких картофелин наши колхозники никогда в жизни не видывали…» Колхоз «Двигатель» и колхоз имени Димитрова, во Фрунзенском районе, выкопали в октябре по 30 тонн картофеля с гектара. Колхоз имени Ленина, Слабодзейского района — и все 50 тонн. А колхозница Худолий уже третий год собирала больше чем по 70 тонн с гектара.
Не было никакой нужды отказываться и от весенних посадок. Не «на племя», конечно. Выращиваемый из здоровых «летних» клубней, «весенний» картофель шел к столу. Итак, на юге картофель поспевал дважды в год.
И уже задумывались о том, чтобы самую первую, самую раннюю картошку отправлять на север — в Москву, в Ленинград, — так, чтобы птичьи стаи, спешащие с юга, лишь немного опередили ее…
А площади летних посадок все расширялись. Перед войной они измерялись уже шестизначными цифрами гектаров. Картофель сажали летом не только на Украине, но и в юго-восточных областях страны, и в Закавказье, и в Средней Азии.
Бывали рекордные сборы: 300, 400, 500 центнеров с гектара. На Всесоюзной сельскохозяйственной выставке перед войной мы видели эту южную колхозную картошку: по полтора, по два кило под кустом, узловатые тяжелые клубни-чудовища. Да тот ли это старый знакомец, которого мы привыкли встречать за обедом у себя в тарелке? И в самом деле: тот ли это картофель или уже другой? Ведь в те предвоенные годы открылись и другие негаданные раньше вещи. Оказалось, что меняется облик омоложенного летними посадками картофеля. Сорт «элла», например, спустя несколько поколений выходил из всякого повиновения ботаническим руководствам: он утрачивал обязательную для него оранжевую окраску пыльников, листья его светлели, менялось расположение долечек на листовом черешке.
А самое главное: во время летних посадок — от посадки к посадке, — по-видимому, увеличивалась плодовитость картофеля. Словно происходило в этих летних клубнях накопление плодовитости! Важный опыт был проделан в 1940 году. В Москву привезли из Одессы «раннюю розовую», четыре года перед тем высаживаемую на юге летом. Она должна была выдержать испытание на полях Института генетики Академии наук СССР рядом с «ранней розовой» московской, никогда юг не ездившей, вырождения не знававшей. Южанка дала 480 центнеров с гектара, москвичка — 220 центнеров.
Тогда у многих возникла мысль, что последнего слова о летних посадках еще не сказано. Может быть, это не только южный «местный» вопрос?
…Когда 10 июня 1945 года Трофиму Денисовичу Лысенко, академику с 1939 года, дважды лауреату Сталинской премии, было присвоено звание Героя Социалистического Труда, в Указе было сказано: «За выдающиеся заслуги в деле развития сельскохозяйственной науки и поднятия урожайности сельскохозяйственных культур, особенно картофеля и проса…»
* * *
В Одесском институте сохранялась фотография. Она относилась к начальным временам летних посадок. Слева на ней видна крошечная кучка — пять клубней, которые все вместе весили 100 граммов. Это урожай картофеля, вырожденного несколькими годами весенней посадки. А рядом — целая гора, пять клубней картофеля того же сорта «элла». И каждый потянет чуть ли не впятеро, а то и вдесятеро больше, чем все пять соседей слева.
И когда я смотрел на эту фотографию, с неоспоримой наглядностью изображавшую чудесный результат применения средства, поразительного по простоте, мне вспомнился старый рассказ о том, как Колумб поставил яйцо стоймя. Он слегка ударил его о стол, кончик разбился, и яйцо осталось стоять. Это было совсем просто. Но до этой простоты не додумался никто, кроме Колумба.
Однако я не сказал вслух об этом, пришедшем мне в голову сравнении. Мне резонно возразили бы, что летние посадки, означавшие новую эпоху в мировой культуре картофеля, не рождены счастливым наитием. Они — логический вывод из теории стадийного развития и глубокого учения об изменении природы растительных организмов в зависимости от условий жизни.