ЗЕМЛЯ ГРЯДУЩЕГО
ЗЕМЛЯ ГРЯДУЩЕГО
… Я пришел вечером домой и включил радио. Диктор, очевидно, продолжал какой-то рассказ. К началу я опоздал и поэтому не стал вслушиваться особенно внимательно. Вдруг две-три фразы заставили меня насторожиться. Теперь я слушал. Я боялся слово проронить. Но я все меньше понимал, что я слышу. Передача велась из некоей географической точки, которую я не мог определить. Чем дальше, тем настойчивее у меня возникало странное ощущение, будто незнакомый мне, красивый, звучный голос вообще говорит не из сегодняшнего, а из завтрашнего дня. Я слушал удивительный, то лукаво-шутливый, то простодушно-наивный, почти в манере старинных авторов, рассказ о земле грядущего, видимо раскидывавшейся вокруг говорящего.
«…что можно сделать из царства сусликов. Место, открытое четырем ветрам, было словно застелено войлоком. Если брел путник, то по войлоку двигалась одна-единственная тень — тень бредущего путника. Воду, мы полагаем, путник носил с собой — во фляжке или манерке. Узкие и глубокие колодцы походили на шурфы. Были они таким чрезвычайным событием, что их особо помечали составители карт. Пролетные птицы, завидев эту землю, подымались выше.
Она, земля эта, работала месяца три и, вырастив реденький овес по щиколотку, рыжий лисий выводок и колючку, называемую верблюжьей, по-старушечьи иссыхала в сознании сделанного усилия, покрывалась сердитыми морщинами и надолго окаменевала под зимней стужей.
Скупое, жестокое и вместе расточительное существование!
Итак, мы сменили климат. Следовало также подумать о ландшафте, менее противоречащем естественным требованиям человеческого глаза. Среди нас были сторонники степного простора и любители лесов. Казалось разумным удовлетворить тех и других. Мы решили, оставаясь в степи, жить в то же время среди лесов.
Физико-географические и климатические особенности, господствовавшие прежде, представляли довольно бестолковое сочетание взаимнопротиворечивых элементов. Пришлось немало потрудиться, чтобы привести это в какую-то систему.
Когда был сделан вывод, что во всех случаях достаточно 35–40 процентов обычной скорости движения воздуха, были прекращены сильные ветры, а тем более бури. Зимнее промерзание почвы уменьшено в четыре раза. Испарение понижено на треть. Вместе с тем пришлось увеличить влажность воздуха.
Конечно, требовалась новая почва. Прежняя, с ее войлоком и колодцами-скважинами, ведущими в земные недра, почти забавным образом опровергала все представления о том, каким может быть место человеческой жизни.
Мы подняли к поверхности грунтовые воды. Уничтожили нелепое стекание трех четвертей выпадающих дождей. Снег мы заставляем таять медленно и равномерно, чтобы всосалась вся талая вода. Нашу землю можно сравнить с цепочкой колец в изумрудной оправе. На их пространстве мы восстановили исконное плодородие степей. Искусственную целину на любом полевом участке мы создаем в 2–3 года. В лабораториях сравнивали ее с природной целиной, сохраняемой в заповеднике. Наша целина состоит на 81 процент из прочных комочков и содержит 9,8 процента перегноя, а в природной целине 83 процента комочков и 9,9 процента перегноя.
Вы знаете, что строителям городов прибавилось забот по сравнению с архитекторами прошлого. Следует обдумывать не только фасады и ансамбли улиц и площадей, но и облик всего города при взгляде сверху; прибавилась новая точка зрения: с воздуха.
Нам тоже не безразлична она.
Птицы и пассажиры подлетающих самолетов видят ковры, то золотистые, то обрызганные багрянцем по оливковому полю, узорные просторы переливчатого блеска, темный бархат в серебряных лентах и синие пятна озер. Однажды два приезжих почтенных профессора эстетики горячо доказывали нам, будто главное, что двигало нами, было стремление создать вместе с новой землей новую эстетику, новое чувство красоты. Мы не спорили с гостями, тем более, что, по нашему мнению, прелесть земного убора — вовсе не безделица. Но красота у нас не самоцель. Мы думаем, что чем больше освободит человек и заставит работать созидательных сил на земле, тем прекраснее она станет; красота — спутница творчества жизни.
И прав будет тот, кто, выйдя из белого домика, укрытого в парке-дендрарии, пройдет с праздником в душе медовыми и жемчужными полями, как бы оттененными вечной опушкой, и в ком пробудят живую радость крики лебедей. Он свернет с дороги и вдруг очутится в гуще сада, среди лиловых слив, тяжелых, пригибающих ветви, яблонь и груш. И, стоя у зеркальной воды, не догадается он, что стоит на краю давнего оврага, некогда пожиравшего землю. Теперь надо сказать об оправе колец, о вечной опушке наших полей.
Рассчитано, что влияние ее еще сказывается в поле на расстоянии 600 метров. Это было учтено, когда устанавливались поперечники колец. Мы особенно заботились, чтобы придать оправе легкую и сквозную форму. Это не черный лес, встающий глухой стеной; скорее, это кудрявое облако. Кроны стройных деревьев подымаются на 25-метровую высоту. Белая акация, тополь, дуб и остролистый клен растут рядом с ясенем, лохом, желтой акацией и бересклетом. Свистят иволги, шляпки грибов раздвигают лесную подстилку. Тут настоящий лес. Только живописнее природного. Уход за ним прост: надо срубать дурное и лишнее. Рубки ухода снабжают нас изобилием дров. Подумать только, что раньше дрова тут были чуть не на вес золота!
Были споры о наилучшей ширине этой оправы полей. Некоторые находили, что достаточно насадить аллейки. Были и такие, которых вполне устроил бы обыкновенный забор; они соглашались разве выкрасить его в зеленую, лягушечьего оттенка, краску. Эти споры, некогда оживленные, сейчас кажутся смешными: нам очевидно, что нужен не забор, а живой лес. И мы сажаем его так, чтобы он мог сохранить среди степи свою лесную природу и степь его не поглотила бы.
Став господами земли, мы не ограничились общим изменением климата. Мы создаем необходимые нам местные климаты и ландшафты. У нас на полях есть севооборот северный и севооборот южный.
Но я много говорю о флоре и мало о фауне нашей земли. Она богата и разнообразна. Животноводы и охотники вполне довольны ею. Земля, поле и наши животные нуждаются друг в друге. По нашим расчетам, на каждые 25 гектаров черного пара необходимо стадо в сто голов. Наши фермы и наши луга-прерии насчитывают многие сотни го…»
Но тут в радиоприемнике раздался треск, и передача прервалась. Напрасно я обшаривал эфир. Доносились обрывки песен, речь на разных языках, музыка из балета «Щелкунчик». Я менял диапазоны. Все было тщетно. Уже отчаявшись, я вдруг, наугад повернув ручку, снова услышал на какой-то неожиданной волне полнозвучный голос:
«…создание новых растений. Ошибка многих селекционеров прошлого заключалась в том, что они, думая о своих скрещиваниях, очень мало интересовались тем, где производятся эти скрещивания. Организмы мыслились ими в некоей отвлеченной, условной и ничуть их, селекционеров, не касавшейся среде. Она была бесплотной и походила на эфир старых физиков. Но селекция ведется отнюдь не в безвоздушном пространстве. Настоящее поле деятельности для наших селекционеров открылось тогда, когда мы восстановили плодородие почвы. Мы умеем сейчас выводить и выращивать злаки с зернами исключительной величины, накапливать качества нежностебельности у луговых трав, придавать растениям свойства морозостойкости. В этом случае мы берем гибриды от внутрисортового скрещивания озимых пшениц и во время зимовок…»
Передача пресеклась снова на полуслове. Я не узнал, какой в точности способ применялся на земле грядущего для развития и закрепления свойств холодостойкости. Больше я не смог поймать волну, на которой говорил неведомый диктор.
Что же слышал я? Где лежала эта земля?
В обыкновенной московской комнате, где на стене между расписанием лекций в институте и картой страны, испещренной кружками новостроек, равномерно тикали часы, а с улицы доносились деловито-нетерпеливые гудки машин, — быстро стала очевидной невероятность того, что мне померещилось: передачи из завтрашнего дня. Машины времени — разве это не насильственная фантастика людей, стремящихся убежать от своего сегодня?!
И вот то, что гораздо необычайнее машины времени — выдумки английского фантаста, — только что реально вступало в мою комнату: земля грядущего была вместе с тем и существующей землей!
Только в одной стране она могла существовать.
Где же, в какой географической точке этой страны, моей страны, лежала она?
Быть может, это была радиопередача из Института земледелия центральной черноземной полосы имени профессора В. В. Докучаева, из знаменитой Каменной степи? В пейзаже его полей, взятых в изумрудные лесные кольца, его лугов, парков и синих озер много сходного с тем, что я слышал. И суровое имя Каменной степи звучит лишь поучительным напоминанием о том, чего нет, что было и что контрастом своим дает меру творению рук человеческих.
История иногда допускает ясные эксперименты.
В 1946 году страшная засуха снова поразила нашу Родину. Она началась в конце марта в Молдавии, двинулась на Украину, охватила все центральные области, дошла до Волги. И снова Каменная степь оказалась там, где жесточе всего опаляла землю засуха, в самом эпицентре ее. Семьдесят дней ни капли влаги не получала почва. Это было еще беспощаднее, чем в 1891 году.
И вот я читаю: «Тем не менее, при почти полном выгорании посевов во многих окружающих колхозах урожаи сельскохозяйственных культур на значительных площадях, расположенных среди лесных полос, прошедших паровую обработку и подвергавшихся воздействию многолетних трав, составили (ц/га): озимая пшеница — 16,52, озимая рожь — 14,97, яровая пшеница — 10,62, овес — 15,75, просо — 16,43, горох — 8,2, чечевица — 9,5, чина — 10,6, фасоль — 8,8, подсолнечники — 21,2, многолетние травы (зеленой массы) — 88,2, суданка на сено — 117,0, свекла кормовая — 188,0».[25]
И этот урожай, собранный в суровый год, не только несравненно превосходил те, что снимали некогда, даже в хлебородные годы, в среднерусской полосе, но превышал и урожаи на полях самой Каменной степи лет пятнадцать тому назад. А поля эти и жатвы на них и тогда уже были необычными.
Чего же не хватало тогда этим полям?
Травопольная система была введена в Каменной степи в 1934–1938 годах; Вильямс непосредственно руководил этим. И тогда же, по указаниям Лысенко, мичуринская наука была положена в основу всей селекционной работы и семеноводства.
Идеи Докучаева, Костычева, Вильямса, Мичурина, Лысенко слились в одну общую струю, в одну науку о власти над землей. И взмыла кривая урожаев. Она идет и все продолжает итти вверх — она достигла сейчас 20–25 центнеров в среднем с гектара по зерновым.
Но, может быть, то, что я слышал, был рассказ о колхозных полях Деминской травопольной МТС, Новоанненского района, Сталинградской области, с их девяти- и десятипольными севооборотами, лесными полосами и больше чем втрое (по всем четырнадцати колхозам!) возросшими урожаями? О прославленной МТС героев (потому что в ней одной работает целая плеяда Героев Социалистического Труда), о родине диспетчеризации земледельческого труда, с радиосвязью между диспетчером и всеми двадцатью пятью тракторными бригадами?
Или это был кубанский совхоз имени Сталина, где тысяча зерен, собранных в зоне ста метров от полезащитной полосы, оказалась на восемь с половиной граммов тяжелее любой тысячи зерен с открытого поля, и в засуху с гектара этих защищенных полей собрали по 27 центнеров?
Или колхозы имени Коминтерна и «Пятилетка», Михайловского района, Запорожской области, колхоз имени Ворошилова, Белозерского района, Херсонской области, где тоже «комплекс Докучаева — Вильямса» и учение Мичурина об управлении живыми формами слились в единую научную систему, преображающую землю и дающую новую власть над ней? Но не донесся ли до меня голос из Сальских степей? Из бурых, и ожженных, горбатых, пустынным простором своим знаменитых Сальских степей — да, такими они были чуть не вчера! Шепчется уже там молодая листва высоких крон, и под защит эй их, под защитой этих 2600 гектаров колхозных лесных полос зерновые давали 13, 14, 15, даже 18 центнеров в жестоком сорок шестом году, а тяжелое, отборное зерно, созревшее у самой кромки «леса», колхозника берут на семена…
Или это была весть из недавних пустынь возле Астрахани, где не было других теней, кроме тени бредущего путника, и где сейчас шумят деревья, серебряно звенит вода и белые деревни стоят посреди уходящих вдаль полей в зеленых венках?.. Да разве перечислить их все — частицы, островки и уже обширные участки земли грядущего… Их сотни уже сейчас. И они растут, множатся, сливаются — на глазах наших. По грандиозному плану, самому величественному из всех начинаний человеческих в области переустройства планеты, по сталинскому плану, в течение 16 лет будет преображен пик Земли на гигантских пространствах, равных почти трем Фракциям, пяти Англиям или четырем Италиям. Будет переделана природа, переменен климат, нацело уничтожено, отменено, — так что забудут о нем люди, — наиболее грозное, казалось, неотвратимое своеволие стихий — засухи. В сущности, к 1965 году — на глазах одного поколения — будет создан новый колоссальный материк, с другими естественными особенностями и законами, с невиданным ландшафтом, со своими очертаниями воды и суши, лесов и полей, населенный новой фауной и флорой. Великий радостный континент изобилия…
Мы можем сказать, просто отмечая факт: опубликованное 24 октября 1948 года постановление партии и правительства «О плане полезащитных лесонасаждений, внедрения травопольных севооборотов, строительства прудов и водоемов для обеспечения высоких и устойчивых урожаев в степных и лесостепных районах европейской части СССР» — это одно из величайших событий во всей истории человечества. Еще никто, никогда и нигде не отваживался хоть на долю чего-либо подобного. Переберите фантастическою литературу там, за рубежом — Жюль Вернов, Уэллсов, — все замыслы, мечты, которые тревожили воображение фантастов, — как мелки, убоги, бескрылы они — даже замыслы! — по сравнению с этим!
А это — самая реальная реальность, и все мы — ее участники.
