Первобытная археология и первые данные об антропогенезе

Весь комплекс наук о человеке — археология, антропология, этнография — в прошлом веке и в начале нынешнего, а во многих странах Запада и поныне, входил в сферу «естественной истории» или, попросту, естествознания. В своем интереснейшем труде о начале изучения каменного века в России А. А. Формозов показал[191], что первыми исследователями древнейших памятников материальной культуры в нашей стране были зоологи (К. Бэр, А. П. Богданов, И. С. Поляков), геолог (А. А. Иностранцев), географ и антрополог (Д. Н. Анучин), ботаник и зоолог (К. С. Мережковский, о котором мы будем говорить позднее как об авторе гипотезы симбиогенеза), а также любители природы, старины и собиратели древностей. Примерно таков же был состав первых исследователей древнего человека в Европе. Все доводы за и против возможности существования «допотопного» человека, вопрос о древности человеческого рода активно обсуждались естествоиспытателями того времени. Между палеонтологией, антропологией, археологией и неонтологией — наукой о современных видах — не существовало барьеров. Достижения в области изучения прошлого человеческого рода служили убедительным подспорьем в аргументациях трансформистов, неудачи же компрометировали эволюционную идею.

В XVIII в., когда геохронологии еще не существовало, шли споры о справедливости религиозного мифа о «допотопном человеке». Все время до потопа называлось тогда дилювием, а после потопа — аллювием. В 1700-х годах швейцарский врач, натуралист и историк Иоганн Якоб Шойхцер (в отечественной литературе его фамилия чаще транскрибируется как Шейхцер; 1672—1733, рис. 89) издал серию великолепных гравюр на меди, выполненных лучшими художниками того времени под руководством И. Пфеффеля, на которых были представлены многочисленные остатки ископаемых. На одной из плит энингенского шифера среди других окаменелостей Шойхцер опознал кости человека, ребенка, который получил наименование Homo diluvii testis (человек — свидетель потопа). Кювье показал, что на самом деле это скелет гигантской саламандры, близкой к ныне живущим гигантским китайской и японской саламандрам. В который раз точность Кювье топила корабли непроверенных гипотез! Открытая Шойхцером форма, описанная позднее как Andrias scheuchzeri Tschudi, перекочевала на страницы руководств по амфибиям и сохранилась в памяти большинства читателей лишь благодаря тому, что на использовании этого объекта основаны мистификации в известной книге Карела Чапека «Война с саламандрами». В «Рассуждении о переворотах на поверхности Земного шара» один из разделов Кювье так и озаглавил: «Ископаемых человеческих костей не существует» и тем самым, казалось бы, закрыл проблему навсегда.

Рис. 89. Иоганн Якоб Шойхцер.

^{Из I. Jahn, R. L?ther, К. Senglaub (1982).}

Однако критикуя сомнительные и заведомо ложные случаи обнаружения захоронений допотопных людей, Кювье почему-то обошел открытие швейцарского священника И. Ф. Эспера. В своем труде «Подробное сообщение о новооткрытых зоолнгах» Эспер описывает сделанную им в 1774 г. удивительную для того времени находку. В Галенрейтерских пещерах он нашел несомненный скелет человека, расположенный под несколько более поздними скелетами пещерного медведя. Эспер сделал отсюда вывод о том, что человек был современником ныне вымерших «допотопных» млекопитающих.

Вместе с тем императивный вывод Кювье о том, что «ископаемых человеческих костей не существует», был в какой-то степени смягчен им же в том же разделе. Говоря о том, что ископаемых остатков человека нет в областях, испытавших последнюю катастрофу, Кювье подчеркивает: «отсюда, однако, я не хочу делать вывода, что человек совершенно не существовал до этой эпохи. Он мог жить в каких-нибудь небольших областях, откуда мог заселить Землю после этих ужасных событий...» Кювье был уверен в том, что Европа, Америка и большая часть Азии принадлежат к тем территориям, где не жил ни человек, ни обезьяны. Однако всего через пять лет после кончины Кювье в 1837 г. французский геолог и палеонтолог, а следовательно, и археолог Эдуард Лapme (1801—1871) открыл в миоценовых отложениях Сансана (Франция) остатки близкой к гиббону человекообразной обезьяны Pliopithecus. Ларте изучил также всемирно известные ныне палеолитические стоянки человека в пещерах Ле Мустье, Ориньяк и Ла Мадлен. На основе различий в фаунистических спектрах фаун охотничьих животных Ларте смог дать первую периодизацию палеолита.

Любитель-археолог Жак Буше де Перт (1788—1868), собирая древности в бассейне Соммы начиная с 1832 г., пришел к выводу, что человек был современником мамонта и, более того, охотился на него! В 1847 г. он начал публикацию своего труда «О кельтических и допотопных древностях», в котором доказывал древность человека[192].

Бельгийский врач, анатом, палеонтолог и антрополог Филипп-Шарль Шмерлинг (1791—1836) в 1820-х гг. вел интенсивные раскопки более чем в сороках пещерах долины Мааса и его притоков, результаты которых были описаны в двухтомном труде «Исследования об ископаемых костях, открытых в пещерах Льежской провинции» (1833—1834). Под сталагмитовой коркой он обнаружил разрозненные, то есть явно не погребенные позднее, кости человека вместе с костями пещерного медведя, пещерной гиены, мамонта, шерстистого носорога; здесь же были и кости ныне существующих видов — волка, дикой лесной кошки, кабана, косули, бобра. Тут же Шмерлинг нашел и кремневые орудия, на которые он не слишком обращал внимание, костяную иглу. В 1833 г. Ч. Лай ель посетил Льеж, осмотрел коллекцию Шмерлинга и привел его мнение о древности человека в третьем издании «Основ геологии» (1834), «не думая возбуждать сомнения в их достоверности, но и не придавая им столь важного значения, какое я им придаю теперь. Уже в то время им были собраны полные доказательства, что появление человека на Земле относится к далеко древнейшей эпохе, чем это тогда соглашались признать геологи»[193].

Ч. Лайель счел нужным оправдываться в том, что он не придал вовремя должного значения выдающемуся открытию Шмерлинга. Он отмечал подвижничество и героизм этого исследователя. «Опускаться, подобно Шмерлингу, день за днем, с помощью веревки, привязанной к дереву, ко входу первого отверстия... и, проникнув таким образом в первую подземную галерею, проползать далее на четвереньках сквозь узкий проход... наблюдая... при свете факелов, неделю за неделей и год за годом, над рабочими, разламывающими твердую как мрамор сталагмитовую гору, чтобы по кускам извлечь из-под нее почти столь же твердую костяную брекчию; стоять целыми часами в грязи, под капающею со стен водою, чтобы пометить положение и предупредить потерю малейшей отдельной косточки, и под конец всего, употребив столько времени, усилия и энергии для исполнения столь многого, увидеть впоследствии, как плод всех трудов, дурно принятое сочинение, противоречащее предрассудкам ученой и неученой публики; приняв все это во внимание, едва ли можно удивляться не только, что проезжающий путешественник не остановился для проверки этих фактов (здесь Лайель имеет в виду себя. — Н. В.), но и тому, что профессора Льежского университета, живя бок о бок, дали пройти четверти столетия, не приняв на себя защиты верности доказательств их неутомимого и гениального соотечественника»[194].

Судьба Шмерлинга и его открытия, быть может, не менее интересный историко-научный факт, чем общеизвестная судьба открытия Г. Менделя. Через 26 лет, в 1860 г., уже после выхода дарвиновского «Происхождения видов», через 24 года после смерти Шмерлинга немолодой уже Лайель вновь посещает Льеж, но на этот раз находит в себе силы и время для того, чтобы посетить пещеры, подтвердить справедливость выводов Шмерлинга и воздать должное его прозорливости в своем труде «Геологические доказательства древности человека», опубликованном в феврале 1863 г.

Не оцененные своевременно и по достоинству наукой открытия «дилювиального», «допотопного» человека, сделанные Э. Ф. Эспером, Ф.-Ш. Шмерлингом и Ж. Буше де Пертом, стали, тем не менее, достоянием широкой публики. В уже упоминавшейся книге А. А. Формозова приводится своеобразный отклик николаевской цензуры на дискуссии о возрасте человека. «Всякая вредная теория, таковая, как, например, о первобытном зверском состоянии человека, будто бы естественном..., и тому подобные отнюдь не должны быть одобрены к печатанию»[195].

Однако запреты не помогают. В 1836 г. А. С. Пушкин в «Современнике» публикует очень сочувственную рецензию на только что вышедшие «Фракийские элегии» ныне забытого поэта Виктора Теплякова. Об одной из этих элегий Пушкин пишет, что «в ней обнаруживается необыкновенное искусство в описаниях, яркость в выражениях и сила в мыслях»[196] и приводит несколько страниц стихотворного текста Теплякова, где, в частности, говорится:

Как знать, и здесь былой порою

Творенья, может быть весною,

Род человеческий без умолку жужжал —

И мамонта, могуч и страшен,

На битву равную охотник вызывал![197]

Как видно, мысль о том, что человек был современником мамонта, проникает в широкие круги русской читающей публики, несмотря на цензурные запреты и нереспектабельность этой идеи в глазах официозно признанных ученых. Это писалось за три года до 1839 г., когда Буше де Перт с «дилювиальными» палеолитическими топорами отправился в Париж, где геологи-специалисты посмеялись над его датировками.

Однако накануне выхода «Происхождения видов» и, конечно, сразу же после появления этого главного труда Дарвина ситуация вокруг проблемы древности человеческого рода резко изменилась. В 1850-х гг. начали мелеть швейцарские озера, и были обнаружены свайные постройки, о которых писал немецкий географ Карл Риттер (1779—1859). Джон Прествич (1812—1896) и Ч. Лайель своим авторитетом подтвердили (после посещения раскопок на Сомме) справедливость данных Буше де Перта.

3 октября 1859 г. в консервативной Французской академии известный палеонтолог Альберт Гадри (Годри; 1827—1908) делает доклад о синхронности ископаемого человека и четвертичной фауны «дилювиальных» млекопитающих. 10 октября 1859 г. в Петербурге в Императорском русском географическом обществе К. Бэр в докладе «О древнейших обитателях Европы» сделал обзор новейших данных по находкам ископаемого человека во Франции, Дании, Швейцарии[198]. Нельзя не упомянуть о том, что реферат о докладе Ч. Лайеля в Париже на тему «Появление человека на Земле» был опубликован молодым зоологом Н. Н. Страховым (1826—1896)[199], другом Л. И. Толстого и Ф. М. Достоевского, ставшим позднее критиком, философом и активным оппонентом дарвинизма.

Наконец, нельзя не напомнить о том, что в 1856 г. Герман Шаафгаузен (1816—1893) и Иоган Карл Фульрот (1804—1877) в дотоле никому не известной пещере Неандерталь между Дюссельдорфом и Эльберфельдом нашли остатки сразу же прогремевшего на весь мир неандертальца. После этой находки, сделанной не преждевременно, а вовремя, вспомнили и о собранных Шмерлингом трех скелетах из пещеры Енгис на Маасе и о других находках. Последующие замечательные находки в области палеоантропологии были сделаны после выхода в свет книги Дарвина и, соответственно, относятся к другой эпохе.

Англия — родина Дарвина, как мы видим, была в значительно меньшей степени затронута поисками древнейших людей, спорами о «допотопном» человеке, изучением синхронно жившей с человеком фауны млекопитающих, нежели континентальная Европа.

Страстный пропагандист дарвинизма в России К. А. Тимирязев — знаток английской науки и культуры и англофил — смог донести до русского общества все перипетии борьбы за признание учения Дарвина в Англии. Представитель экспериментальной биологии К. А. Тимирязев был далек от геологии, палеонтологии, антропологии, археологии — тех наук, на стыке которых формировалось одно из течений, давших истоки для того синтеза, который был осуществлен Дарвином. Не в этом ли кроется причина явной недооценки роли исследований проблемы древности человека в подготовке мнения научной и широкой общественности к восприятию учения Дарвина? Изменение отношения к этой проблеме от Кювье через раннего Лайеля к позднему Лайелю демонстрирует полную смену концепций в такой важной для эволюционизма проблеме, как происхождение человека.