ПО «НЕБЕСНОЙ ДОРОГЕ»…

Время, говорят, — лучший доктор. Самые тяжелые переживания со временем притупляются. Собибор же, видимо, исключение. Тот, кто испытал и пережил этот ад, не забудет его до конца своих дней.

Фушер говорил, а у Берека по спине пробежал холодок. Не веря своим ушам, затаив дыхание, он вслушивался в слова американца, будто узнавал все это впервые, а уже то, что Шлок и Демьянюк живы — это невероятно! Тот самый капо Шлок! Бешеная собака: начальству лизал пятки, а на своих бросался, будто с цепи сорвался. Среди всей своры лагерных холуев — капо и членов «юденрата», — которые в своем рвении выслужиться и угодить нацистским хозяевам измывались над своими, такими же, как они, узниками, Шлок был самым подлым. Куриэл как-то о нем сказал: «Шлоку ничего не стоит избить любого ни за что ни про что. Ничтожный человек».

Однажды вечером Берек пришел в женский барак, и Фейгеле тут же оповестила всех его обитателей:

— Вы только посмотрите, кто к нам пришел! Берек — один, без соглядатая. Что же стряслось с капо Шлоком? Говорят, в него угодили сразу два камня: один, брошенный немцами, сломал ему шею, а другой — еврейский подарочек — напрочь пришиб его.

Ах, Фейгеле, Фейгеле! На этот раз ты ошиблась: жив! Шлока не взяли ни пуля, ни камень. Уцелел, мерзавец, и по сей день ходит по земле.

Макс ван Дам как-то сказал: «Чем капо Шлок лучше Вагнера, Гомерского, Ноймана? — И сам себе ответил: — Всем бы им висеть на одной веревке».

Ван Дам был справедливым человеком, и приговор был бы справедливым.

Иван Демьянюк, должно быть, тот самый охранник, который увидел, как Берек прислонился к стене барака во втором лагере. Оказавшись у края бездны, Берек стоял ни жив ни мертв, видя, как по «небесной дороге», ведущей к газовым камерам, бредут призраки обреченных на гибель людей…

И нет ничего удивительного в том, что Берек даже не заметил, как один из наемников подошел к нему вплотную и замахнулся резиновой плеткой. Тогда его спас счастливый случай. Стоит ему вспомнить об этом, и его охватывает ужас.

Ван Дам, Куриэл погибли, а Шлок, Демьянюк — уж лучше бы им не родиться — живы. И Фушер, тот самый Фушер, которому, казалось бы, положено стоять на страже закона, готов без зазрения совести заключить мир с Вагнером — этой гиеной из Собибора, — который и поныне свои злодеяния выдает за доблесть. Сговор между ними состоится, даже если эсэсовец только наполовину примет предложенные ему условия. Торг и сделка — все впереди. Вот уж поистине — воронье слетелось на падаль…

Этот постыдный сговор происходит в Бразилии, земные недра которой хранят в себе несметные богатства, залежи драгоценных камней. В каждом номере отеля рядом с Библией лежит прекрасно оформленный рекламный проспект, в котором броским шрифтом, так что нельзя не заметить, сообщается, что «фирма «Штерн» — лучший поставщик драгоценных камней». На обороте подробно перечисляются магазины фирмы и их адреса. С фирмой «Штерн» конкурирует фирма «Амстердам». И она на каждом шагу напоминает, что «Бразилия — родина драгоценных камней, и стоят они здесь дешевле, чем в любой другой стране мира». С какой из этих двух, а возможно, и иной, совсем неизвестной фирмой вошел в контакт Фушер? Кто его уполномочил и кого он здесь представляет?

Встреча еще не окончена. Впереди почти целый час. Теперь заговорил человек, который сидел справа от Фушера. По профессии он психолог. Фамилия его Преснер. Он откашлялся, пригладил волосы, уложенные поперек плеши, и включился в разговор. Куда он метит? Не хочет ли он, чтобы Вагнер подтвердил известный всему миру факт, что после войны многие страны Латинской Америки более чем гостеприимно встретили и приютили у себя тысячи нацистов? (Агентства печати называют цифру в двадцать тысяч.) Благосклонное отношение к ним проявили не только немецкие колонисты, переселившиеся на этот континент в начале столетия, но и местные диктаторы. Вновь прибывшие специалисты по истреблению людей привезли с собой колоссальные награбленные состояния и вскоре сами заняли видные посты в органах власти.

Разговор принял такой характер, что Берек не без основания подумал: «Будь здесь кто-нибудь из журналистов, он мог бы написать: «Беседа прошла в дружественной обстановке».

Береку также кажется, что Преснер как будто задумал систематизировать богатый опыт бывшего обершарфюрера СС по части массовых убийств. Чуть ли не с похвалой отзывается он об инициативе, находчивости и организаторском таланте Вагнера, проявленном им при уничтожении десятков тысяч людей, и, главным образом, о том, как ловко удавалось ему притупить у осужденных дух сопротивления. Для тех, кто и в наше время прибегает к репрессиям, этот опыт весьма ценен. Преснер так и вьется вокруг Вагнера, как пчела вокруг меда.

Психолог хочет узнать поподробнее, какие тесты один из надзирателей в Треблинке, некий Макс Билас, применял при отборе узников на временные работы.

— Билас, Макс Билас? — переспрашивает Вагнер и морщит лоб. — Такого надзирателя я, кажется, припоминаю. Да, был такой, но какие тесты он мог придумать и зачем они ему понадобились? Все способы выявления трудоспособности отдельных лиц или групп мы досконально изучили в школе Хартгейма, когда в Польше еще и лагерей не было. Испытания проводились на немецких и австрийских коммунистах и социал-демократах, и мы убедились, что все было нами заранее предусмотрено и наши расчеты оказались абсолютно правильными и точными.

Если бы Берек мог себе позволить, он бы спросил у Вагнера: «Так уж все? А восстания в Треблинке и Собиборе?»

Преснеру же Берек сказал бы:

«Господин психолог, какие это были тесты, я мог бы вам рассказать не хуже Вагнера. Правда, один раз, но я сам видел, как обершарфюрер СС Густав Вагнер, с которым вы так мило беседуете, поступал с изможденными, обессиленными людьми, которых только что выгрузили из эшелона. Он приказал: «Специалисты, шаг вперед!»

По одному его взгляду нетрудно было понять, что любой из тех, кого сюда пригнали, для него ничего не значит, что каждому из них в его глазах грош цена. Никого не интересует, сколько их прибыло, сколько им лет. Всех до единого уничтожат. А специалисты, которых собираются в данную минуту использовать, чуть дольше задержатся на этом свете. Отсрочка может длиться часы, дни, но не более нескольких недель.

О тех, кто не сделал шага вперед, некоторые историки и сторонники экспериментальной психологии теперь пишут: «Они устремились в объятия смерти, как те овцы, что бегут к сочному пастбищу». Мало того, находятся и такие, что утверждают: «В своем добровольном марше к смерти осужденные видели возвышающий их поступок». И ни у кого из этих «эрудитов» рука не дрогнет и язык не отнимется». Но психолог Петер Преснер Берека не слышит. Он не сводит глаз с Вагнера.

— Правильно, — поддакивает он ему, — вам быстро и легко удалось отделить и отбросить слабых, обессиленных, которых уже нельзя было использовать в качестве рабочей силы. Ну, а дальше?

Что было дальше — это Берек запомнил на всю жизнь. Непригодных или тех, кто не пожелал быть рабом, в «гигиенических целях» стригли наголо и отсылали по «небесной дороге» на тот свет.

Преснеру не терпелось узнать поподробнее о всех приемах и способах, применявшихся в этом «эксперименте», но время, отпущенное для беседы с заключенным, истекло. «Господин Вагнер…» — успел он лишь произнести самым дружественным тоном, когда открылась дверь и охранник дал понять, что свидание окончено. Шлезингеру полицейский передал фонендоскоп, тонометр и микроаппарат для кардиограммы. Такие же приборы Берек привез с собой из Амстердама, но в комнате ожидания их у него отобрали. Теперь ему дали тюремную аппаратуру. Оба эксперта покинули помещение. Психолог Преснер был явно доволен беседой с Вагнером.

Остались они втроем: Вагнер, охранник и Берек, вернее — доктор Бернард Шлезингер. Как водится в таких случаях, разговор принял другой оборот: речь пошла о болезнях и лекарствах.

Наконец Вагнер может свободно вздохнуть. Во всю свою длину он вытянулся на топчане, но из-под толстых стекол очков заметно, как в глубине его зрачков затаился испуг. Он жалуется на боль в подреберье, на тяжесть в затылке. Шлезингер делает ему укол — это должно снять боль и заодно снизить давление.

Когда речь заходит о здоровье, Вагнер становится словоохотливым. К лечащему врачу он испытывает доверие. Он лежит полуголый на краю топчана. Отвечая на вопросы врача, он как бы перелистывает страницы своей жизни.

— Мои родители были людьми среднего достатка. Я никогда не бездельничал. Был посыльным в лавке, лоточником, потом обыкновенным австрийским служащим. Спиртными напитками не злоупотреблял, если не считать какое-то короткое время. Но это было еще до войны. Ранен или контужен не был. Часто приходилось работать сверх меры, но нервничать? Никогда. Это не согласуется с моими принципами. У меня сильная воля, я приучен к самодисциплине. Чем я лечил язву желудка? Пил минеральную воду, принимал ванны и другие процедуры. Нет, не думаю, что желудочные боли связаны с военным временем. У меня была обычная работа. Да, герр Шлезингер, самая обыкновенная. Мог бы я спокойно, без содрогания созерцать предсмертные муки? Что же тут такого, если это не касается близкого тебе человека?

Минуты две он молчал. Только что он произнес «обычная работа» и вдруг наморщил лоб, будто пытаясь что-то вспомнить, и бешено сверкнул глазами, как бы угрожая кому-то неведомому. Береку показалось, что Вагнер стал о чем-то догадываться. Но вряд ли, ему и в голову не придет, что пути Куриэла и доктора Шлезингера могли когда-то пересечься.

Берек подал Вагнеру стакан воды, снова прощупал его пульс и уже собрался было уходить, как тот опять заговорил:

— В последние годы сердце у меня стало пошаливать. Тереза мне передала, что вы большой специалист, так помогите мне… — Он отчаянно махнул рукой и заговорил совсем другим тоном: — Фушер — хитрец и думает, что, упомянув Шлока и Демьянюка, напугал меня и я у него в руках. Тереза быстро его отрезвит. Еще не родился тот ловкач, которому удалось бы ее перехитрить.

Безучастно стоявший в стороне полицейский вдруг поднял палец — «запрещено». Вагнер медленным шагом направился к выходу и уже у самого порога оглянулся назад. Он, возможно, ожидал услышать от врача что-то важное для себя, но Берек не шелохнулся; он был рад, что наконец избавился от этой невыносимой для него встречи.

В коридоре не было ни души. Все двери заперты. В сопровождении конвоира Берек возвратился на контрольный пункт, где ему вернули его вещи.

Оттуда он направился затененной стороной улицы в центр. Всего восемнадцать лет тому назад этот вновь построенный город стал столицей государства. Никаких индустриальных предприятий в нем нет, заводы и фабрики не дымят, а дышать Береку все равно нечем. Фрау Тереза просила его прийти к ней как можно скорее. Ничего, подождет. Прежде всего надо посоветоваться с самим собою и заодно перекусить. Вот как раз рядом на первом этаже закусочная. Здесь можно заказать хороший кусок поджаренного мяса, яичницу. Но едят здесь стоя, — придется поискать другое место.

Набрел он на скромный ресторанчик; скорее всего, его можно было назвать приличной столовой. Посетителей было немного. Берек сел за отдельный столик в углу. Тут же ему принесли большую тарелку салата — свежего, будто только с грядки, обильно наперченного и политого растительным маслом. Подали ему также местное национальное блюдо — фейжаро — тонкие ломтики колбасы, похожие на ливер, зеленый горошек. Все это он запивал кокосовым соком, в котором плавали кусочки льда. Но ел он машинально и размышлял о только что увиденном и услышанном в тюрьме.

Не столько Вагнер, сколько Шлок не выходил у него из головы. Разве можно было предположить такое? Ему самому никогда в голову не пришло бы, что Вагнер и Шлок связаны между собой. Он должен во что бы то ни стало разыскать Шлока. По-хорошему или против воли, но он заставит его выложить все, что тот знает.