ВЕРУЮЩИЙ

Визит Шлезингера закончен. Широким, размашистым шагом идет он мимо газона, пахнущего только что скошенной травой. Солнце бьет в лицо, и, чтобы заслониться от него, кепку приходится надвинуть на лоб. Береку кажется, что его одежда отдает подвальной плесенью. Где она могла впитать в себя эту затхлость? Разве что в просторном будуаре фрау Штангль с настежь раскрытыми окнами, завешанными легкими гардинами. Пока Тереза не попадается на удочку. Берек еще не успел осмыслить все, что от нее услышал за эти несколько часов, но слова о Бормане и Менгеле врезались в сознание. Она чуть было не назвала место, где теперь скрывается обер-убийца из Освенцима. Фрау Штангль не могла не знать, что за поимку Менгеле обещано такое денежное вознаграждение, какого не обещали никогда за голову преступника.

Иозеф Менгеле! Ему теперь около шестидесяти семи лет. В его родном городе Гюнцбурге в Баварии отец Иозефа, Карл Менгеле, в начале века построил завод сельскохозяйственных машин. С годами завод разросся и превратился в крупное предприятие с филиалами в Австрии, Аргентине, Италии и Франции. Во главе фирмы теперь стоит младший брат Иозефа.

Когда Иозефу Менгеле исполнилось девятнадцать лет, он уехал в Мюнхен и занялся изучением медицины и философии. Там он вступил в национал-социалистскую партию, а несколькими месяцами позже — в ряды СС.

В Освенциме Менгеле зверствовал год и семь месяцев. Это ему не помешало вскоре после войны возвратиться в Гюнцбург, который тогда входил в американскую зону оккупации, и прожить там неполных четыре года.

Еще студентом Берек бывал в Гюнцбурге и не раз слышал, что о Иозефе Менгеле отзывались как о хорошем медике из очень богатой и знатной фамилии. Это говорилось о враче-изувере, проводившем в Освенциме чудовищные эксперименты над женщинами и детьми; особым его пристрастием были опыты над близнецами.

Тереза также упомянула Мартина Бормана, которого Гитлер прочил себе в преемники. Ручаться, что Борман по сей день еще жив, Берек не станет, но версия о его гибели в мае 1945 года в Берлине, имевшая хождение вскоре после войны, явно несостоятельна. Шесть лет тому назад в Западном Берлине во время прокладки нового трубопровода обнаружили скелет человека и по челюстям якобы установили, что это скелет Бормана. В Бонне тогда было официально объявлено, что, согласно выводам экспертизы, загадка «Борман» полностью прояснилась и Западная Германия больше заниматься ею не будет. Более достоверными Береку показались появившиеся в печати предположения о том, что скелет Бормана был обнаружен стараниями… самого Бормана.

Десятки фактов, о которых сообщалось в мировой печати, подтверждают, что Борман неоднократно приезжал в Бразилию и даже проживал там. Основная его резиденция находилась в штате Мату-Гросу. Оттуда он координировал деятельность нацистов, осевших в Аргентине, Бразилии и Парагвае. В Бразилии он значился под именем Лейзера (или Элиэзера) Гольдштейна. Во всяком случае, так он был записан во время своего пребывания в городе Санта-Катарина.

В конце 1954 года человек, который называл себя Лейзером Гольдштейном, возвратился в Аргентину. На этот раз он выдал себя за испанца Хосе Переса. Владелец отеля в Мина-Клаверо (провинция Кордова) заявил полиции, что его постоялец Хосе Перес и Мартин Борман — одно и то же лицо, но пока детективы собрались заглянуть в отель, Бормана и двух его сопровождающих и след простыл.

Два года спустя в Сан-Паулу Бормана увидела женщина, которая хорошо его знала, и сообщила об этом бразильским властям. Произошла эта неожиданная встреча не где-нибудь, а недалеко от улицы Фрей Гаспар, где стоит особняк Штангля, откуда доктор Шлезингер недавно вышел.

Гроссу тогда удалось встретиться и побеседовать с этой женщиной. Леон не из легковерных, и он полагает, что ошибки не произошло, и если бы полиция хотела задержать Бормана тогда в Сан-Паулу или же позднее в штате Мату-Гросу, где он окопался, это бы ей удалось.

Три года спустя, в 1959 году, Борман снова жил в Парагвае, недалеко от границы с Бразилией, куда перебраться — сущий пустяк. Там он часто встречался с Менгеле. Судя по всему…

Вот уже второй раз Шлезингера обгоняет стройная женщина. Прохожих немного, тротуар достаточно широк, тем не менее она задевает его рукой и, обернувшись, лукаво заглядывает ему в лицо. Довольно молодая, с коротко остриженными волосами, но уже перешагнувшая тот возраст, когда позволительны детские шалости и заигрывание. Шлезингер удивленно поднял брови, но этого она уже не могла заметить. Нет, подумал Берек, это не слежка, иначе зачем ей надо было привлекать к себе внимание. Женщина свернула на другую сторону, и Берек постепенно вернулся к своим размышлениям.

У Агие Вондела Шлезингер видел фотокопию регистрационной карты Парагвайского управления по туризму. В ней о Менгеле значится:

«Иозеф Менгеле, паспорт номер (Береку запомнилось, что номер семизначный, но назвать его теперь бы не смог) Национальность — немец. Прибыл в Парагвай 2 октября 1958 года из Аргентины (Буэнос-Айреса). Срок окончания временной визы — 1 января 1959 года».

За день до истечения срока временной визы Менгеле сунул кому надо солидный куш, получил от парагвайского правительства документ на право постоянного жительства, и дело в шляпе.

За тридцать с лишним послевоенных лет Вондел собрал сотни вырезок из газет с сообщениями о местонахождении Бормана и Менгеле. Большинство из них содержат сомнительные предположения. Вполне возможно, что делается это умышленно, с целью увести от истины, запутать следы. Но время от времени появляются достоверные данные. Так, например, Цетлев Зоненбург — участник первого съезда бывших нацистов, заявил:

«Наша встреча происходила в боливийском городе Санта-Крус, в доме эсэсовца Эртеля фон дер Куинга. Руководил съездом Иозеф Менгеле. Там же присутствовал Мартин Борман».

Не исключено, что фрау Штангль знает об этой компании не меньше, чем Зоненбург. А то, что она сказала, «когда на крючок попадаются крупные щуки, пойманную ранее мелюзгу бросают обратно в воду», напоминает слова Фейгеле о Вагнере: «Щука может уйти вглубь, как Борман и Менгеле, а рыбак с крючком, глядишь…»

Нет, Фейгеле, на этот раз, надо думать, Вагнеру не вывернуться и не ускользнуть.

Береку также ясно и другое: тем, что Фушер вывел его из игры как лечащего врача Вагнера, он ему только удружил. Теперь можно ехать домой. Берек и сам уже подумывал о том, как бы поскорее выскользнуть из рук Терезы. Решение о том, выдавать ли Вагнера и какой именно стране, — скорее всего, будет откладываться еще не раз. Старые счеты и теперешний торг всей этой своры по поводу награбленных бриллиантов его мало интересуют. Один другого пытается перехитрить. Пусть даже вцепятся в горло друг другу — что ему до всего этого? Осталось только одно важное дело — встретиться со Шлоком. Что и говорить: лучше бы его не видеть и не слышать, но что поделаешь?

Шлезингер долго сидит на берегу рукотворного озера, созданного в центре города, и жадно вдыхает влажный воздух. Надо заранее подумать, как вести себя со Шлоком.

Мерно колышутся еле заметные волны. Вдали, у горизонта, розовеет узкая полоска — отсвет заходящего солнца. На берегу много гуляющих. Берек смотрит на них рассеянным взглядом. Здесь встречаются люди со всех концов света. Местных жителей распознать нетрудно. Большинство из них среднего роста, худощавые, смуглые, с лучистыми карими глазами. Языка этих людей он не знает, но мог бы поклясться, что эта пожилая женщина выговаривает своей внучке — загорелой девчушке — за то, что та стоит близко у воды.

У Берека создалось впечатление, что бразильцы открытый, доброжелательный народ. Со стороны может показаться, что кругом царит благополучие и что жители Бразилии живут спокойно и беспечно. Но, как и повсюду, здесь у каждого своих забот по горло. Берека недавно основанная столица поразила еще до того, как он ступил на ее землю. Из Сан-Паулу он вылетел самолетом, для которого без малого тысяча километров — сущий пустяк. На небе не было ни облачка, и он не успел задремать, как его сосед, видимо тоже приезжий, прикоснулся к его плечу.

— Посмотрите, — воскликнул он удивленно, — такого я еще нигде не видел!

Шлезингер посмотрел в иллюминатор и поразился. Похоже было, что их воздушный корабль гонится за другим воздушным кораблем, только гораздо большего размера. По своим контурам Бразилиа напоминает аэроплан. «Крылья» его распростерлись на двенадцать километров. Это жилая зона, поделенная на микрорайоны. А в «фюзеляже» — на отлогой поверхности, протянувшейся от вокзала до озера, разместились государственные и общественные здания.

Берек снова возвращается к мыслям о Шлоке. Как ему быть: предварительно позвонить по телефону или же пойти к нему без предупреждения? Если заранее позвонить, он может отказаться от встречи. Принимая во внимание «благородную» миссию, с которой Шлок сюда приехал, ему определенно не захочется встречаться с незнакомым человеком. Он даже может и не открывать дверь, пока не узнает, кто к нему пожаловал.

Береку хорошо известно, что в подобных случаях невозможно заранее все предусмотреть. Ведь может случиться, что у Шлока он застанет Фушера: американец и без того настроен против врача Вагнера, и его появление было бы неприкрытым вызовом.

Шлок и Фушер! Вот уж поистине два сапога — пара.

Сомнения и опасения недолго занимали Берека, и он постепенно пришел к убеждению, что все задуманное так или иначе осуществится. Ничего страшного не произойдет, даже если Фушер окажется у Шлока. Больше того, он даст американцу понять, что хочет поговорить со Шлоком с глазу на глаз. И для Терезы найдет оправдание своего визита к Шлоку. Сказала же она ему, что у нее нет ни малейшего желания иметь дело со Шлоком и что довериться своему адвокату она не может, так как не уверена в нем.

Значит, решено. Сейчас он направится в отель, в котором Шлок остановился, снимет там для себя номер, если удастся — то по соседству или хотя бы на одном этаже.

Все это ему удалось.

Берек позвонил Шлоку раз, другой, пока тот не снял трубку.

— Алло!

Берек начал с извинения:

— Прошу прощения за беспокойство, но, мне кажется, что в отеле вы единственный, кто мог бы мне подсказать, есть ли в городе синагога.

То ли вопрос оказался для Шлока неожиданным, то ли он на самом деле не расслышал и не понял, чего от него хотят, но он приглушенным голосом переспросил:

— Как это понимать? — и закашлялся.

Берек поспешил объяснить:

— Видите ли, я нездешний, а завтра годовщина смерти моего брата…

Шлок не дал Береку договорить:

— Помянуть душу усопшего — богоугодное дело, но какое отношение к этому имею я? Я ведь не габе[26].

Берек терпеливо повторил:

— Я полагал, что вы подскажете мне, как пройти в синагогу.

Шлок понял: от этого человека так просто не отделаешься.

— Коль я живу в отеле, значит, и я не местный.

— Это ничего не значит, — попытался Берек смягчить раздражение Шлока. — Вы могли приехать из Рио или Сан-Паулу. Меня же занесло бог весть откуда.

Шлок всегда любил совать свой нос в чужие дела. И на этот раз любопытство взяло верх над привычной осторожностью, и он уже более мягким тоном спросил:

— А откуда вы?

— Из Амстердама.

Голландию Шлок запомнил на всю жизнь. Во время оккупации он оказался, правда, ненадолго, в Вестерборкском лагере. Но надо убедиться, что его собеседник действительно прибыл из Голландии.

— Тогда вам должны быть знакомы «Моком», «Моком кодош», «Мединэ»[27], если только я сам не перепутал.

— Нет, вы ничего не перепутали. «Моком», «Моком кодош» — так именовались еврейские кварталы Амстердама, а свыше шестидесяти других поселений — большие и малые города, в которых проживали евреи, — назывались «Мединэ».

— Коль вы из Амстердама, то, наверно, сфард?

— Нет, ашкенази. Так что не имею повода гордиться тем, что мои предки — выходцы из Испании или Португалии. Правда, и некоторых ашкенази, особенно выходцев из Германии, тоже в скромности не обвинишь. Они почему-то считают себя выше тех же выходцев из Франции или Австрии.

— Так оно и есть. Именно они стояли во главе общин, и, наверно, это были совсем неплохие времена. Я мог бы вас в этом убедить. Но, простите, я не знаю, как вас зовут и в каком номере вы остановились.

Берек представился и назвал номер.

— Вот как! Мне его тоже предложили, но я скромный коммерсант и не могу себе позволить такие траты.

— Я — врач. Меня пригласили сюда на консилиум. Это входит в мой гонорар.

— Из Голландии в Бразилию на консилиум? Такого я еще не слыхал. И если уж приглашать, то надо думать, и в Америке найдутся специалисты.

— Тут я с вами полностью согласен. Но я не напрашивался. Даже наоборот.

— Ну конечно, все мы люди, и если хорошо платят… — И, так как Шлезингер не сразу нашелся что ответить, Шлок продолжал: — Верно я говорю, а может, не совсем так?

— Не совсем. Я и дома неплохо зарабатываю.

— Ну, тогда вы многого достигли. Вот что значит быть в своем деле крупным специалистом. Один из ваших коллег, знаменитый профессор, еще бог весть когда сказал мне, что я не жилец на свете. Скажите, пожалуйста, вы хирург?

— Нет, кардиолог.

— Это даже лучше. Можно болеть многими болезнями, а умирают, когда сердце останавливается. Разве не так? — И, решив, что такое знакомство может оказаться полезным, Шлок спросил: — Доктор, вы ужинали? Не составите ли мне компанию? Правда, я трефного[28] не ем, но если не возражаете…

«Неужели, — подумал Берек, — он уже у меня в руках?»

— Трефное, нетрефное — мне все равно. Ну что ж, я могу зайти к вам, только попозже, часа через два-три, после того как я позабочусь о поминальной молитве по моему брату.

— Трефное, нетрефное — вам безразлично, а поминальная молитва вас занимает.

— Это разные вещи. Когда и где погибли мои родители — мне неизвестно, но когда убили моего старшего брата, они еще были живы. Брата мы сами похоронили — этот день и час я хорошо помню. Так что это заодно будет поминовением отца и матери, всех моих близких…

— Так, значит, мы с вами люди одной судьбы? Не беспокойтесь. Молитву я вам закажу. Мне сделать это проще. Здесь, в городе, я знаю все ходы и выходы. Не возражайте. Назовите только имя брата.

Береку очень не хотелось прибегать к услугам Шлока, но отступать было поздно.

— Не сомневайтесь, — заверил Шлок, — все будет в лучшем виде. Мне и не снилось, что моим соседом окажется человек, говорящий на моем родном языке и к тому же врач с именем. Значит, решено. Загляните ко мне через часок.

Берек, помедлив, сдержанно ответил:

— Согласен, но, пожалуй, лучше, если вы придете ко мне. За то время, что вы будете заниматься моими делами, я позабочусь об ужине.

Перебирая возможные подступы к Шлоку, Берек упустил из виду, что для того собственное здоровье превыше всего. Вот где, оказывается, самый верный ход.

Да, должно быть, Шлок действительно уже совсем плох, если «знаменитый профессор» утверждал, что он не жилец на этом свете. Но, судя по телефонному разговору, Шлок себе на уме, и нелегко будет проникнуть в его замыслы.

То, что Шлок прикидывается богобоязненным человеком, еще можно понять. Не исключено также, что он действительно стал верующим, — ведь недалеко время, когда надо будет предстать перед всевышним…