В СВОЕ ВРЕМЯ

— Внимание! Суд идет!

Присутствующие в зале заседаний поднимаются с мест, но шум теперь намного меньше, чем в первый день процесса. В ряду, где сидит Берек, большинство стульев пустует. Между ним и Беттиной, которая сидит на пятом или шестом месте от него, всего один человек. Меньше людей и за длинным столом, предназначенным для представителей печати. Журналисты не спешат доставать свои блокноты. Лишь одна женщина держит наготове карандаш — это журналистка и историк Мириам Нович. Она постоянно присутствует на всех процессах над военными преступниками, не пропускает ни одного заседания. Мириам напряженно следит за Болендером, отвечающим вопросом на вопрос:

— Вы считаете, что в мое время погибло 86 тысяч человек? — Слова «в мое время» он повторяет уже в который раз. И понимать их надо — «тогда, когда я, Болендер, служил в Собиборе».

— А как вы сами считаете? Сколько вы уничтожили — больше или меньше? — допытывается прокурор.

— Когда я прибыл в Собибор, там был сплошной лес. Мы создали лагерь. Ни кирпича, ни глины, никаких строительных материалов на месте не было. И за короткое время выросли коттеджи, бараки, мастерские.

— Вы были строителем?

— В мое время мы делали все, что прикажут.

— На складах одежды и ценных вещей, отобранных у заключенных, вы бывали часто?

— Нет. К ним я отношения не имел.

— А у ювелиров?

— Я имел полномочия заходить только к одному из них.

— В чем заключались ваши обязанности при разгрузке транспортов с заключенными?

— За железнодорожную платформу я не отвечал.

— Но все видели, как вы ходили там с кнутом и избивали людей.

— Кнут у меня был толщиной с прутик от веника. Один случай, возможно, был. — Болендер повернул голову и стал всматриваться в зал, как будто разыскивая кого-то. — Штангль приказал мне отобрать группу из двенадцати трудоспособных евреев. Когда я их пересчитал, оказался один лишний. Тринадцатого я, разумеется, прогнал.

— Куда?

— Мне важно было освободиться от него. Куда он делся — это его дело. Еще был такой случай: при мне один из заключенных попытался убежать, а я даже не взялся за оружие.

— Кто его задержал — охрана или ваша собака?

— Мне неизвестно, что он был задержан. Возможно, он и спасся.

— Выходит, что вы, Болендер, в Собиборе спасли еврея?

— Спас, — произнес он сперва нерешительно, а потом более уверенно. — В свое время я не одного спас. Я им сочувствовал. Подробнее я скажу об этом позже.

Обервахмейстер Лахман тяжело, как слон, качнулся и разразился смехом. Френцель от неожиданности зажмурил глаза. По щеке, от виска до шеи, у него пробежала судорога. Прокурор спрашивает далее:

— О том, что вы не только уничтожали, но и спасали узников, вы на предварительном следствии заявляли?

— Я никогда и никому не заявлял о том, что кого-либо уничтожал, и никто никогда у меня не спрашивал, спасал ли я кого-либо.

— Вы можете назвать свидетелей, которые это подтвердят?

— Пока я свидетеля назвать не могу.

— Вы не можете, а мы можем назвать людей, которые сами видели, как вы убивали узников только за то, что они якобы плохо работали. У нас имеются показания людей, которые своими глазами видели и слышали, как вы приказывали расстрелять двести узников за то, что они намеревались обратиться к администрации лагеря с жалобой. Вы, Болендер, лично участвовали в их расстреле. Эти факты вы признаете?

— Нет.

— Что вам было известно о так называемом «лазарете» на территории лагеря?

— Это была большая и глубокая яма, куда свозили больных и слабых.

— Откуда и для чего их туда свозили?

— Прямо с железнодорожной платформы, чтобы не перегружать газовые камеры.

— А потом что с ними было?

— Раз они миновали газовые камеры, они уже оказывались не в моем ведении.

— Подсудимый Болендер, своим ответом вы наконец подтвердили, что газовые камеры находились в вашем распоряжении, а теперь объясните нам, что ожидало людей в «лазарете»?

Болендер вытянул шею, как будто ему вдруг стал тесен воротник.

— Их расстреливали. Лично я в этом не участвовал.

— Со временем мы докажем, что и в этих акциях вы принимали участие. При этом вы еще надевали белый шелковый халат и шутили, что одной пулей вы излечиваете больного раз и навсегда.

— Это исключено. Я уже говорил, что к заключенным относился с сочувствием.

— Вы, ведавший газовыми камерами, говорите о сочувствии?

— Отвечал за газовые камеры Бауэр.

— Во время очной ставки Бауэр заявил: «Болендера без Собибора, как и Собибор без Болендера, трудно себе пред ставить».

— Я тогда в ответ сказал, что после того, как Бауэр просидел много лет в тюрьме, его показания не заслуживают доверия.

— А то, что главный инспектор лагерей уничтожения, Кристиан Вирт, писал о вас в 1943 году в рапорте на имя Глобочника, заслуживает доверия?

— Для того чтобы ответить вам, я должен знать, что он писал.

— Цитирую: «Собибор как место экзекуций нуждается в Курте Болендере».

— Это всего лишь его личное мнение.

— А как объяснить, что сразу же после восстания в Собибор командировали именно вас?

— Это был приказ, и я обязан был его выполнить.

— Вы не только выполняли приказы, но и действовали по собственной инициативе, даже вопреки указаниям.

— В свое время соответствующие указания были даны Гиммлером и Гитлером.

Обвинитель взял со своего столика книгу, раскрыл ее и, придерживая рукой нужную страницу, заявил:

— Тезис о том, что ссылка на приказ Гитлера не может служить оправданием умышленного убийства стариков, женщин, детей и вообще беззащитных людей, был подтвержден еще на Нюрнбергском процессе.

— Я стою перед немецким судом, а не…

Председательствующий сделал замечание обвинителю, что в компетенцию окружного суда Хагена не входит обсуждение различных тезисов.

На этот раз Френцель был в восторге от ответа Болендера. Вот что значит быть упрямым, как осел, и твердым, как сталь. Должно быть, еще не родился на свет такой обвинитель, который способен вырвать признание у Болендера. Почему же тогда три дня тому назад Френцелю показалось, что некогда всемогущий шеф «небесной дороги» стоит у барьера с беспомощно повисшими руками? Выходит, это была уловка, рассчитанная на то, чтобы потом успешней войти в роль. Теперь видно, что голова у портье на месте. Одного лишь Френцель не понимает: зачем понадобилась Болендеру вся эта нелепая комедия — сказка о том, что он сочувствовал евреям и даже спасал их. Какой-то умысел здесь наверняка есть. Должно быть, это прояснится на послеобеденном представлении.

И еще одна загадка: Болендер стоит у стены, на которой вывешен план лагеря, нарисованный Бауэром, и отмечает на нем малейшие неточности. Он, возможно, делает это, желая доказать, что точно так же Бауэр мог напутать и в своих показаниях на предварительном дознании. И что уж совсем непонятно Френцелю, так это заявление Болендера:

— Если взять план Бауэра и сравнить его с макетом, изготовленным руководителем восстания, сразу видно, что именно макет, а не план целиком соответствует действительности.

Стоит Френцелю вспомнить горстку повстанцев, которая обвела их всех вокруг пальца, и он места себе не находит от злости. Если бы восставшие успели тогда хоть на минуту раньше пробиться к оружейному складу, они бы привели в исполнение свой приговор и над большинством из тех, кто сидит теперь на скамье подсудимых. Неужели Болендер не представляет себе возможные последствия такого заявления? Ждать долго их не придется. Вот уже ухватились:

— Где этот макет находится?

— В Советском Союзе. В музее, — ответил Болендер, подчеркивая каждое слово.

— Вы лично там его видели?

— Нет. Один из туристов, посетивший город Ростов-на-Дону, макет сфотографировал, эту фотографию я держал в руках.

Председатель суда на время как бы забыл о Болендере и обратился к Френцелю:

— Вам инкриминируются сорок два случая, когда вы, не имея на это прямого приказа, по собственной инициативе непосредственно участвовали в убийстве людей. Так, на железнодорожной платформе вы убили маленького ребенка, ударив его головкой о стену вагона. Вы пристрелили мать за то, что она не хотела расстаться со своей дочерью. Вы застрелили отца, когда тот отказался выполнить ваш приказ повесить своего сына. Десятки людей вы заставляли переносить в руках речной песок и расстреливали тех, у кого песок просыпался. Признаете эти обвинения?

Френцель долго молчал, будто потерял дар речи, затем прокашлялся, прочистил горло и заявил, что на все вопросы, так или иначе относящиеся к предъявленным ему обвинениям, он отвечать отказывается.

Не успел еще Френцель сесть на место, как поднялся его адвокат Рейнч и стал доказывать, что подзащитный имеет право не отвечать на подобные вопросы.

Дальше оставаться в зале суда не имело смысла. Береку стало совершенно ясно, чем суд будет заниматься в ближайшие несколько месяцев. Болендер, Френцель и остальные девять или десять обвиняемых с помощью своих адвокатов придумают десятки уловок, чтобы саботировать процесс как в зале суда, так и вне его. Видеть все это он не хочет и не может. Достаточно, если он прочитает о процессе в голландской печати и в газетных вырезках, которые ему пришлют Кневский и Гутенберг. То, что он задержался на один день, не помешает. Болендер затеял необычную игру, и знать о ней он должен. Итак, на вокзал.

Проходя мимо Беттины, Берек тихо шепнул ей:

— Адье. Передайте ему — нет!