8. Царь недавно и встарь

Редко какой фильм приводит к столь явному расколу общества, как лента Павла Лунгина «Царь» с самобытным Мамоновым в роли Ивана Грозного и бесподобным Янковским в роли митрополита Филиппа. С одной стороны, лавры кинофестивалей, с другой – видеообращение писателя Вячеслава Манягина к президенту и его «Комиссии по фальсификации» с просьбой запретить прокат фильма как клеветнический и наносящий урон России.

Ну ясное дело: с одной стороны, профессиональные патриоты вроде того же Манягина или профессора и низложенного декана исторического факультета Петербургского университета И.Я. Фроянова, а с другой, – отъявленные либералы вроде телеведущего Сванидзе. Но ведь и в православной церкви тот же раскол: петербургский священник Алексий Успенский начал в прессе кампанию против этого фильма, а другой церковный деятель, иеромонах Симеон (Томачинский) поместил в Интернете яркую статью в защиту фильма, с подзаголовком «взгляд клерикала». Многие ревнители православия восприняли фильм как апологию идеи о главенстве церкви над государственной властью, а православный журналист Владимир Семенко в статье «Большая ложь Павла Лунгина» открывает им глаза: Лунгин же убивает православную идею о грехе и покаянии, настаивая всей тканью фильма, что греха нет, что человек безгрешен, а идея греховности лишь оправдывает тиранию и деспотизм…

Спор ультрапатриотов с либералами основан на принципиально разной оценке личности Ивана Грозного: великий государь, расширивший страну вдвое и проведший прогрессивные реформы, или тиран и мучитель, после которого население уменьшилось вдвое и наступила Смута. Основан он и на принципиальном различии в оценке российской истории – светлая и вдохновляющая во всех своих эпизодах или кровавая и ужасная по крайней мере в некоторых. Разоблачители Лунгина вытаскивают многие эпизоды, которые на деле выглядели не так: Псков был взят не в те годы, Иван не лично расправлялся с митрополитом Филиппом и так далее. Артисты их не устраивают: Мамонов гораздо старше, чем был Иван в годы введения опричнины, у Янковского в лице недостаточно святости…

Я тоже мог бы указать неточности и художественные просчеты в фильме: царица Мария Темрюковна действует как современная скандальная дива шоубизнеса, шут (Охлобыстин), пожалуй, перебарщивает своими вольностями. Но в целом фильм производит сильное впечатление, а на неточности жаловаться в «Комиссию по фальсификации» бессмысленно: перед нами художественное произведение, а не диссертация и не учебник истории. Требовать от него достоверности всех деталей – все равно что изучать биографию Ришелье по «Трем мушкетерам». А вот общая картина исторического прошлого все же должна быть верной, и отношение к нему – продуманным.

В поисках этой реальности и справедливости защитники Ивана Грозного всячески преуменьшают число жертв (определяя их по Иванову синодику убиенных) и ссылаются на гораздо большее число погибших при европейских современниках Ивана – на Варфоломеевскую ночь во Франции и т. п. Ну, во-первых, ссылки на чужие зверства не оправдывают зверств домашних, а во-вторых, суть и ужас тирании ведь не в количестве убитых (хотя и это имеет значение), а в атмосфере произвола и террора, случайно падающего на любого, в вечных подозрениях, в неправедных обвинениях, возникающих по капризу властителя, в его наслаждении пытками и казнями. Легко находить оправдание, когда речь идет о муках другого, а вот что если сам оказался бы на дыбе или на костре…

Вся горячность полемики вокруг фильма связана с тем, что в фильме есть еще один, гораздо более современный герой. Фильм – словно «Мастер и Маргарита» разворачивается в двух эпохах. Только в романе Булгакова эпохи сменяются попеременно, советская Москва и древний Ершалаим, а тут все слито воедино и современный герой незримо присутствует во всех сценах. Этот герой – Иосиф Сталин. Это его участие придает такую злободневность фильму об Иване Грозном, потому что все обвинения Ивану в безумии и зверствах адресованы и ему, Сталину, параноику и маньяку. И все аргументы в пользу Ивана как великого государя зат?чены под его, Сталина, защиту. Все восхваления Ивана звучат во славу этого недавнего идола, еще владеющего душами значительной части населения. Почившего фараона, еще почитаемого рабами.

Меня издавна интересовало, почему именно такая личность оказалась во главе нашего государства. Тем более что это было не впервые. Иван Грозный – несомненный прототип Сталина. Оба были самовластны и жестоки, оба проводили политику кровавого террора, оба тиранили своих близких, у обоих погибали жены, оба были причастны к гибели сыновей, оба создали всесильную гвардию – опричников и НКВД – КГБ, оба не раз казнили своих ближайших сподвижников, оба войнами расширили границы своих государств, после обоих государства были повергнуты в Смуту и распад. Сталин был в юности семинаристом, потом атеистом, крушил церкви, расстреливал священников, потом заигрывал с религией в политических целях. Глубже, чем Сталин, Иван Грозный был привержен религии, истово молился, боялся Страшного суда, хотя это не мешало ему время от времени вырезать церковные верхи.

Сталин не случайно испытывал к нему симпатию. В мои аспирантские годы у нас в университете, выступая перед нами в актовом зале, актер Черкасов рассказывал, как Сталин инструктировал его для исполнения роли Ивана Грозного. «У Ивана был только одын нэдостаток: он был нэдостаточно жесток, – наставлял вождь с легким грузинским акцентом. – Так, например, он, правда, вирэзывал бояр, врагов государства, целыми родами, но потом молился и каялся. Чего, спрашивается, каяться?» Я с наслаждением читал замечательную пьесу А.К. Толстого «Смерть Иоанна» и узнавал атмосферу своего времени. Алексей Константинович Толстой, живя во второй половине XIX века, будто списывал события с века нашего.

В студенческие годы я не раз отвлекался от археологии на изучение истории России эпохи Ивана Грозного. Вчитываясь в изложение исторических событий, я видел, что аналогии не случайны: Сталин в наше время проделал то же самое (в социальном смысле), что Иван Грозный на своем феодальном уровне совершал в царской России.

В самом деле, что проделал Иван Грозный? До него основной слой феодалов составляли вотчинники – князья Рюриковичи, бояре. Каждый из них унаследовал свои имения и своих крепостных от отца и должен был передать свою вотчину своим же сыновьям. Поэтому вотчинники эксплуатировали своих крепостных умеренно, чтобы оставить сыновьям работоспособное хозяйство. Вотчинники имели свои войска и были в большой мере независимы от государя. Приходилось считаться с их интересами. Иван, учредив опричнину, расправился с вотчинниками, отнял их владения и раздал своим опричникам, поделив на мелкие участки. Он поместил их на эти земли, и они стали называться помещиками. Чем они отличались от вотчинников? Тем, что они целиком зависели от государя, он их поместил на земли, он же мог их и сместить. И смещал не раз. Сыновьям доставалось не поместье отца, а иное, в зависимости от их службы государю. Помещики не были заинтересованы в процветании своих крестьян и драли с них три шкуры, потому что неизвестно было, кому эти земли достанутся потом, даже через несколько лет.

Таким образом, революции не произошло: форма эксплуатации осталась прежней, а вот норма эксплуатации резко возросла. Результатом было значительное усиление единовластия государя (теперь он мог вести завоевательные войны) и обогащение класса феодалов за счет потрясающего обнищания и вымирания крестьянства. Последствиями были разорение страны и последующая Смута. А потом, уже при Петре и Екатерине, помещики постепенно вновь превратились в вотчинников, отвоевали прежние привилегии.

Сталину досталось от Ленина государство на словах революционное, демократическое и социалистическое. А на деле? Никакой демократии не было и в помине. Вся власть принадлежала одной партии, точнее ее верхушке, а раз не было демократии, значит, не было и социализма, потому что социализм – это общественная собственность на средства производства. Коль скоро нет демократии, значит, у народа нет возможности управлять своими средствами производства. Они не принадлежат ему. Земля была лишь на словах отдана крестьянам, а на деле ею распоряжались председатели колхозов и директора совхозов, подчиненные через посредствующие звенья Москве, ЦК, несменяемому вождю. Вот кому принадлежали все средства производства в стране. То есть одному владыке – как в древнем Египте. А крестьяне снова оказались крепостными – ведь из деревни нельзя было уехать: у крестьян не было паспортов. Продразверстка и продналог были типичным оброком, а трудодни – барщиной. Их отличие от прежней барщины было только в большем их количестве на семью. А основной доход крестьянина шел с личного участка, как и прежде, только участок теперь сильно ужался – до нескольких соток (а в царское время был не меньше семи десятин). А поскольку с заводов рабочие не могли уволиться без разрешения начальства, то можно сказать, что существовали и полукрепостные рабочие. Таким образом, успехи 1861 года были ликвидированы, капиталистический уклад был сокрушен, и, как и во время Ивана Грозного, вождь руководил феодальным государством. (Только еще и с элементами рабовладельческого, потому что ГУЛАГ был основан на рабском труде.)

Так что же в социальном смысле сделал на селе Сталин? Он ликвидировал многочисленные самостоятельные хозяйства «кулаков» (а помещики были сметены до него) и согнал всех крестьян в колхозы, где распоряжались поставленные им «председатели». До того «кулаки» были заинтересованы в развитии своих хозяйств, потому что надеялись передать их сыновьям, а теперь каждый председатель был заинтересован только в том, чтобы выполнить спущенный сверху план по сдаче продуктов, выполнить его любой ценой. Государство получило возможность забирать из села все продукты подчистую для выполнения своих воинственных планов. Это в сущности то же самое, что за четыреста лет до того проделал Иван Грозный. Эти два исторических персонажа функционально, по своей роли в истории, схожи. Отсюда огромное сходство этих исторических фигур и их деяний во всем остальном – опричнина и ЧК-НКВД-КГБ, массовые казни Ивана и сталинский Большой террор, расправы с ближайшими сотрудниками, кровавые драмы в собственных семьях, державная мощь при жизни, Смута и развал после смерти.

Словом, общим для обоих исторических деятелей было то, что лежало в основе их деяний: в сущности, восстание государственной машины против создавшего ее класса, полный его разгром и узурпация ею его функций. Но это ставит под вопрос определение Октябрьского переворота 1917 года как революции. Вот Февральская революция – это была действительно буржуазно-демократическая революция, а Великий Октябрь – какая же это революция? Ликвидация всех партий, кроме одной (которая перестала быть партией и превратилась в религиозно-рыцарский орден), полная отмена демократии и как венец – «Великий перелом» 1929 года.

Так уж получилось, что я оказался не историком, а археологом и не стал подробно разрабатывать эту тему. До своих мемуаров я нигде не публиковал этих мыслей. Сначала это было невозможно, а когда стало возможно, утратило интерес, по крайней мере для меня. Уже после падения советской власти я показал свои старые наработки Даниилу Натановичу Альшицу, известному драматургу, историку и специалисту по Ивану Грозному. Он сказал, что это стоящая идея, но нужно много труда, чтобы ее серьезно разработать. Это я и сам понимал, а времени на такую работу у меня не было – я был занят другими проблемами. Но мысли эти были всегда со мной, я привожу их здесь, потому что, во-первых, они поясняют мои поступки, мой выбор, мою жизнь, а во вторых, они дают представление о моих чувствах при просмотре фильма Лунгина «Царь».

Недавно и встарь в России действовали одни и те же тектонические сдвиги, поднимавшие наверх схожих властителей. Художественно возрождая на экране Россию Ивана Грозного, с опричниной и произволом, Лунгин предупреждает об опасности реального возрождения Сталинского государства, с Большим террором и ГУЛАГом, потому что опьянение властью одних и истовое холопство других остаются в душах слишком многих соотечественников. «Где мой народ?» – вопрошает царь, пригласивший подданных на кровавый пир. Лунгин на этом прерывает повествование, надеясь, что подданные не придут. «А мы здесь!» – с готовностью отвечают современные апологеты обоих тиранов. Дурачье! Они будут вздернуты на дыбу первыми…

№ 1 (45), 19 января 2010