5. Ровесники, пишите мемуары!

Читаю две книги, изданные в прошлом и позапрошлом году, но прибывшие ко мне недавно: изданы они далеко, а сейчас книжные связи между разными городами нашей страны сильно ослабели, что и говорить о разных уголках постсоветского пространства. Оба автора – знаменитые археологи, и оба были изгнаны из центральных научных учреждений[27].

Я тоже был вышвырнут из науки почти тридцать лет назад, угодил в тюрьму и лагерь (не без помощи КГБ), но через десять лет сумел вернуться в науку, и почти все мои книги изданы уже после этого. Перипетии своей борьбы за жизнь и место в науке я изложил в своих мемуарах[28]. Может быть, поэтому мне очень близки переживания и воспоминания моих коллег, и во всем этом я вижу проблему.

Елена Ефимовна Кузьмина (2008) прославилась тем, что, изучая андроновскую культурную общность и памятники Синташты, с непреложностью установила, что арии происходят не из оседло-земледельческих культур Средней Азии, а из культур степного круга, каковой является и адроновская культурная общность. Кузьмина стала в нашей стране наиболее эрудированным специалистом по арийскому (индоиранскому) этногенезу, равно как и по истории коневодства. Она была избрана членом престижного в археологии Немецкого археологического института (нечто вроде академии), книги и статьи ее переводятся на основные европейские языки. Кузьмина – это громкое имя в археологии.

Тридцать шесть лет тому назад ее выгнали из Института археологии АН СССР, и слава богу, что друзья помогли ей пристроиться в Институте музееведения. Пожилая женщина освоила и новое дело, в этой области также выходят ее работы, хотя главные ее труды все же продолжают выходить по прежним проблемам. В одной из своих монографий об андроновской культуре II тысячелетия до н. э., изданной в Казахстане и недосягаемой для ее гонителей, восьмидесятилетняя дама поместила мемуарную главу, слабо связанную с основной частью книги. Основная часть – о классификации горшков, а эта – о классификации людей, ее коллег. Она хочет понять, как получилось, что все ее коллеги пошли на поводу у парторга Т.М. Потемкиной и нескольких партийных интриганов, а ее непосредственный начальник Н.Я. Мерперт закрыл лицо рукой (буквально) и говорил то, что было нужно партийному руководству, директор же института академик Б.Н. Рыбаков, до того поддерживавший ее, одобрил изгнание.

Яков Абрамович Шер был известен всем археологам СССР как соавтор первого в нашей стране учебника по формализованному анализу археологических источников (им пользуются до сих пор), как энтузиаст математических методов в археологии. Он также соавтор единственного учебника по методике археологии, охватывающего ее всю – от полевых работ до кабинетной обработки материалов (он писал самую сложную часть – о кабинетных методах, методах интерпретации). В Ленинградском Институте истории материальной культуры Академии наук (тогда отделении московского института) он работал заведующим лабораторией естественно-научных методов, заняв эту должность после знаменитого С.И. Руденко. Тогда шла кампания по очистке учреждений Академии наук от космополитов и прочих засорявших ее кадров. Вскоре после смерти Руденко, сорок с лишним лет назад, Шера с треском выгнали из Института. Академик Б.Б. Пиотровский взял его на службу в Эрмитаж – налаживать работу по созданию компьютерной базы данных произведений искусства. Но и там Шер удержался недолго – решил уйти сам.

Шер уехал в Кемерово, где стал профессором местного университета и создал в Кемерове компьютерную базу данных по первобытному искусству, известную в стране и за рубежом. Кроме того, он написал ряд книг, в которых выдвинул концепцию, объясняющую психофизиологическими факторами эволюции мозга труднейший вопрос – о потрясающем совершенстве первобытного искусства. Сейчас Шер (ему тоже около восьмидесяти) – виднейший теоретик этой отрасли, временами выезжающий из Кемерова читать курсы в Сорбонне. Жаль, что Петербург его потерял.

Шер тоже выпустил мемуары, но замаскированные под «научно-популярные очерки». Там много ностальгических воспоминаний об учителях и товарищах Шера – М.П. Грязнове, С.И. Руденко, А.П. Окладникове. Меньше о коллегах и почти ничего о себе, о своих мытарствах. То ли так проявляется личная скромность, то ли тяжело вспоминать о неприятных эпизодах своей жизни. А между тем это опыт уходящего поколения, чрезвычайно важный для поколений, приходящих на смену. Конфликты, трудности, преодоления, успехи – из этого состояла наша жизнь.

К сожалению, нашему обществу присуще наплевательское отношение к человеческому капиталу, к умам и талантам. «Бабы еще нарожают». А бабы рожают все меньше, и таланты разбазариваются все больше. Утекают мозги за границу, погибают от безразличия и беспредела здесь. Далеко не всем удается найти свое Кемерово и свою отдушину в институте музейного дела.

У меня был друг на историческом факультете ЛГУ, профессор Юрий Давидович Марголис, историк. Белокурый, но с большим элегантно изогнутым носом (мама у него была русская, папа историк). Обаятельный человек, душа компании, кумир студентов, руководитель студенческой самодеятельности. Очень был осторожный, на рожон не лез. Его тоже исключали из науки – совершенно без вины, просто за порядочность. Аспирант другой кафедры Н.И. дал ему почитать то ли Солженицына, то ли Джиласа. А потом оказалось, что этот аспирант состоял в подпольной организации, его взяли, он раскололся и назвал всех, кому давал почитать самиздат. Вызвали на допрос Юру, он, естественно, все отрицал, чтобы не выдать Н.И. Ему предъявили показания, а за недонесение исключили из партии и сослали в Сыктывкар. Еще мягко обошлись. В Сыктывкаре он проработал много лет в университете, заслужил прощение, после чего его восстановили в Ленинградском университете. Опять читал блестящие лекции и руководил самодеятельностью.

Юра был очень общительным человеком и отличался тем, что знал на факультете все и обо всех. Как-то он умел непринужденно сунуть свой изогнутый нос во все тайные закоулки факультета. Вся современная история факультета была в его белокурой голове, все связи и подковерная борьба, все подноготные, причины всех факультетских и университетских событий (он был и автором официальных историй Ленинградского университета). Я говорил ему: «Пиши мемуары, кто же еще опишет нашу жизнь с таким исчерпывающим знанием!» Но Юра отвечал: «Так надо же писать правду!» А это он считал невозможным ни тогда, ни в далеком будущем. Умер же неожиданно и сравнительно молодым от сердечного приступа. И вся подлинная история факультета ушла вместе с ним.

Ровесники, пишите мемуары! И Кузьмина, и Шер как-то стыдливо подают читателям свои мемуары – одна как предисловие к монографии о классификации, другой – как интермедии в научно-популярных очерках, посвященных тому, что такое археология, да еще обходя острые углы собственной биографии. Опасались ли они, что издатели не примут прямой рассказ о событиях из жизни автора? Боялись ли, что читателям не будет интересно? Напрасные опасения, если писать правду, обжигающую правду нашей жизни.

И еще одно соображение. Мы многое усваиваем от своих отцов и старших братьев по науке – азы дисциплины, принципы исследования, этические нормы. Но ныне образовался гигантский разрыв между поколениями. Долгое время в науку почти никто из по-настоящему талантливых людей не приходил. Нет смены ведущим ученым, вымирают целые школы. Если придет в опустевшую науку свежее поколение, учить его некому, кроме тех дедов, которые еще живы. Место среднего поколения зияет пустотой либо занято проходимцами и пустомелями с деловой хваткой. Чему они научат? Вот вытеснять и выгонять таланты они умеют. Ровесники, пишите мемуары!

№ 12 (56), 22 июня 2010