7. Странная любовь, патриотизм!

В номере 74 «Троицкого варианта» под моей статьей о «правленом прошлом» помещен отзыв неизвестного читателя о моей другой статье, «Фанаты и наука», в номере 72 той же газеты. Отзыв назван «О странностях патриотизма» и посвящен разоблачению патриотизма как эгоистической и неприличной идеологии. Признаться, распространенные у нас высказывания ультрапатриотов, в прошлом именовавшихся «квасными», и казенная пропаганда патриотизма, навязшая в ушах, до того обрыдли, что я с удовольствием прочел трезвый взгляд неизвестного читателя о тех мотивах, которые часто кроются за высокими словами о патриотизме, любви к родине и т. п. Пусть даже неизвестный читатель и уколол меня своим началом: «Утверждая, что природа фанатского движения иная, чем у патриотизма, автор показывает, что сам находится в плену иллюзий». Иллюзией этот читатель называет идею, что патриотизм основан на любви.

Сам он судит трезво и жестко: «Я бы определил патриотизм как увязывание самооценки с престижем страны, с которой человек себя ассоциирует… Патриотизм – это один из способов самообмана с целью поднятия самооценки». Да, это способ укрыть свою пустоту и никчемность за успехами предков или соплеменников, за свершениями страны. Ну а для этого раздуть эти успехи или мнимые успехи как можно шире и громогласнее. Глупое (или хитрое) хвастовство… Я порадовался: вот молодец! Не поддался отупляющей пропаганде, вывел самостоятельное суждение, вытащил на свет божий истинную суть этих требовательных криков об обязательной любви к родине.

Но после первого впечатления я задумался. Пожалуй, в иллюзиях по вопросу о патриотизме меня обвинить трудно. Взять хотя бы мои статьи в «Троицком варианте». А вот мой неизвестный читатель не путает ли патриотизм с тем, что частенько выдает себя за патриотизм? Конечно, есть основания, делающие справедливой максиму Джонсона: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя». Но сводится ли патриотизм к этому? Может быть, патриотизм – это только чувство связи со страной, в которой родился и вырос, а приобщение к престижу страны – уже от лукавого?

Мой читатель понимает, «что значит любить конкретного человека, конкретное занятие. Но что значит любить народ, государство?» Простите, тут сбой понятий. Любить свой народ – это национализм, его крайнее выражение – шовинизм. А патриотизм означает любовь к отчизне – и по смыслу слова (patria), и по употреблению. То есть любовь к территории: стране, городу, местности. Когда тебе комфортны и милы привычный пейзаж, климат, архитектура. Когда тебе легче жить с людьми, населяющими эту страну…

А «что значит любить… государство?». Страны не нужно путать здесь с понятием государства, они не идентичны. Любовь к государству – вообще другое дело. Оно искусственно примазывается к патриотизму, но означает нечто иное. Это любовь к власти, к начальству, к его силовому аппарату, чиновничеству. Она бывает заслуженной (очень редко), а чаще искусственно раздувается. Руководители государства обычно очень заинтересованы в этом, в том, чтобы патриотизм выступал именно как любовь к государству. Но это не патриотизм, а нечто не имеющее бытового названия (в чем и сказывается успешность государственной пропаганды). Ну как его назвать? Этакий массовый этатизм что ли? Или, проще говоря, холуйство, возведенное в высшую добродетель?

А так как породить такое обожание нелегко (для этого властям нужно отречься от многих выгод), то власти склонны поощрять и воспитывать ксенофобию – боязнь всего чужого и ненависть к нему.

Иногда приходится выбирать между старой властью и новой, между своей и чужой, между центральной и местной. А родину не выбирают. В ней рождаются и умирают. И к ней привыкают.

Привычка очень много значит в ощущении любви. Человек – территориальное животное, как кошка. И точно так, как мы больше любим своих детей, своих родителей, свою семью, чем чужих, хотя бы и очень милых («зверский инстинкт» – называет это мой читатель), точно так же нам милее, удобнее, уютнее своя страна, своя отчизна – если она не разительно более убога и не приспособлена для жизни, чем другие. Да и в этом случае нам было бы желаннее ее улучшить, а не покидать. Это и есть «странная любовь» Лермонтова, обращенная на «дрожащие огни печальных деревень».

Понятие интернационализма – дружбы народов считается противоположным понятию патриотизма, но не является таковым. Ведь оно основано на признании суверенности каждого из народов-участников и, следовательно, каждого из патриотизмов. К тому же оно было изрядно дискредитировано лицемерным его употреблением в коммунистическом мире.

Больше оснований считать противоположным понятию «патриотизм» понятие «космополитизм» – стремление быть гражданином мира. В борьбе за утверждение патриотизма как государственной идеологии – этатизма – как только ни честили космополитов, обзывая их «безродными»! А между тем космополитизм может рассматриваться как крайняя разновидность патриотизма – если рассматривать всю планету как свою страну. После двух мировых войн, потрясших человечество, после изобретения атомного оружия, поставившего планету на край гибели, после роста экологической угрозы и осознания космических угроз существованию человечества, это понимание космополитизма становится все более неизбежным и единственно возможным.

В новом мире патриотизм сохраняет смысл лишь как часть космополитического сознания единства человечества, как ступенька к нему, как его начало. Европейские страны и государства на наших глазах постепенно сливаются в одно целое, причем не в целое некой империи, а выступая как федерация, истинный союз. Они все больше объединяются в единое экономическое пространство. Объединения всех государств планеты, меняя свои названия (Лига Наций, Организация Объединенных Наций), становятся неустранимым фактором политической жизни. Процесс глобализации имеет много недостатков и противников, но он идет, сметая все на своем пути. Сметает он и старое понятие патриотизма.

Патриотизм старого толка, избирательный и узкий, действительно становится «странной любовью». Очень странной.

№ 6 (75), 29 марта 2011