7. Трезво о Льве Гумилеве: ответ критикам

Когда я направлял в редакцию «ТрВ» заметку о Льве Гумилеве, и я, и редакция понимали, что она вызовет, кроме поддержки, шквал возмущенных откликов. Так и произошло – за две недели накопилось более 60 откликов с комментариями в блоге «ТрВ» и других сетевых ресурсах. Некоторые просто бранят мою статью: она мерзкая, тон ее недопустимый и т. п. Образ великомученика Льва Гумилева слишком давно и прочно вошел в сознание целого слоя любителей околонаучной литературы как образ великого ученого. Я полон сочувствия и личного уважения к своему покойному коллеге и не сказал ни единого худого слова в его адрес. Но оценка его как ученого и общественного деятеля – совсем другое дело.

В своей газетной заметке я совершенно не задавался целью опровергнуть его учение. Ненаучность его учения для подавляющего большинства специалистов – общее место. Я писал об этом подробнее в своей статье 1994 года. Очень детально и доказательно рассматривает этот вопрос Л.А. Мосионжник в большой работе «Исторический миф Л.Н. Гумилева: технология создания»[43]. Моя цель была другая – исходя из очевидности этого положения для специалистов (и не только для специалистов), попытаться высказать некоторые догадки о причинах специфической направленности его учения, и я рад, что многие читатели правильно уловили мою задачу. Не поняли те, кто и не хотел понять.

Некоторые комментаторы останавливаются на том, что в числе неприемлемых для друзей и родных Л.Н. Гумилева особенностей его характера, причины которых я попытался выявить, я назвал антисемитизм. Для меня антисемитизм некоторых известных деятелей русской культуры есть данность, с которой приходится считаться, и в моем представлении она, умаляя их общую привлекательность, не отменяет ни их таланта, ни их величины. Для историка, однако, она особенно вредна, так как делает его необъективным. Раньше я считал, что у Л.Н. Гумилева антисемитские идеи были чисто теоретическими – так и писал об этом в своей статье 1994 года. Но, прочтя сборник воспоминаний о нем 2006 года издания, выпущенный его почитателями, я понял, что, по крайней мере в последние десятилетия своей жизни, он был и бытовым антисемитом. Там на сей счет достаточно много фактов. Моего отношения к учению Гумилева это, впрочем, не изменило.

Что касается моих догадок о причинах деформации характера этого талантливого мыслителя – о функциях Шехеразады, а перед тем о его травмирующем пребывании в низшей касте лагерного сообщества, – то все эти догадки построены не на пустом месте. Они основаны на фактах, параллельно и многократно сообщавшихся как самим Л.Н. Гумилевым, так и его почитателями. Пусть мои пышущие гневом критики сообщат мне, какие из этих фактов неверны или не допускают предъявленную интерпретацию.

Остается еще ответить на наиболее пространный комментарий, который построен на убеждении, что специалисты по конкретному предмету (скажем, этносу) не могут судить о фундаментальных проблемах (скажем, этногенезе), что здесь вправе развертывать свои блестящие идеи мыслитель, свободный от обременительных знаний и правил. И в этом, мол, величие таких ученых, как Л.Н. Гумилев. Увы, блестящие идеи таких мыслителей строят не науку, а мифы.

№ 10 (79), 24 мая 2011