5. Сами с усами (к спору о варягах)

Одна моя книжка, написанная почти полвека назад, издается впервые только сейчас. Это редко происходит с научными книгами, в археологии – особенно. Ведь в ней источники удваиваются каждые тридцать лет. А вот не устарела! И я уверен, что книга будет раскуплена сразу. Потому что тема ее – спор о варягах. И книга – не только о фактах, но и о самом споре. О подходе к анализу фактов, об объективности и предвзятости – неумирающая тема. А в споре этом многое было накручено и напутано, причем намеренно, при этом противники обвиняли в этом противоположную сторону. Я написал эту книгу со всей доступной мне объективностью, честно, открыто, не взирая на лица.

Почему же я не опубликовал ее прежде, а решился на это только сейчас? Проанализировав все факты, я пришел тогда к выводу, что варяги – это норманны (шведы, норвежцы и датчане), что они в IX веке захватили все основные восточно-славянские города, посадив там своих князей, что от них происходит имя «русские», что эти события сыграли видную роль в становлении русской государственности. Что летописец был прав («от них же и ны прозвашася»), а все попытки реинтерпретировать его свидетельство исходят из пожелания, чтобы этого факта в русской истории не было. А он был.

Все имена первых русских князей – не славянские (как Святослав, Всеволод), не библейские (как Иоанн, Михаил), не греческие (как Александр), а идущие от скандинавских корней (Рюрик, Олег, Игорь, Ольга). Арабские источники сообщают, что русы живут на острове, приходят в землю славян, грабят их и берут дань. Византийский император Константин Багрянородный в Х веке сообщает два ряда названий днепровских порогов – славянский и русский. Первый ряд звучит близко к современному: Неасит (Неясыть, нынешний Ненасытец), Вульнипрах (Волновой порог), Островунипрах (Островной порог), второй восходит к скандинавским корням (Аирфор – ненасытный порог, Улворси – островной порог). Или взять северный этноним «руосси» – финны долго звали так не славян, а шведов. И так далее. На каждый из этих и подобных фактов есть множество попыток иных толкований, опровержений, возражений. Но фактов в совокупности слишком много.

Через два поколения князья и варяжская часть дружины ославянились, и роль варягов сошла на нет. Я написал эту книгу в 1960 году, получил хорошие отзывы от декана исторического факультета В.В. Мавродина. Но опубликовать такую книгу было крайне сложно.

Для непредвзятого человека факты были ясны. В том же начале 1960-х в Московском университете студент-историк подал профессорам работу с аналогичным содержанием. Его исключили из Университета, затем он попал в тюрьму и в конце концов оказался за границей. Он стал известным диссидентом – это Андрей Амальрик.

Наш факультет был тогда либеральнее московского. Однако и у нас на мои взгляды многие косились с опаской, а организованный мною славяно-варяжский семинар вызывал возмущение партийных идеологов факультета. Но приходить на занятия и прямо контролировать речи преподавателей у нас было не принято. Меня решили вызвать на дискуссию. Выбор был простой: либо я прямо изложу свои взгляды – тут-то меня и накроют, либо я буду изворачиваться и уходить от прямого ответа – но с какими глазами я назавтра покажусь перед студентами?

На 24 декабря 1965 года была назначена дискуссия – обсуждение только что вышедшей книги И.П. Шаскольского «Норманнская теория в современной буржуазной науке». Кафедре археологии было предписано выдвинуть своего участника. Я и должен был выступить против Игоря Павловича.

Дело в том, что уже больше двух веков шел спор норманистов с антинорманистами. Норманисты – это те, кто признавал участие и роль норманнов, антинорманисты – те, кто отвергал эту точку зрения как вражеское измышление. Спор шел непрерывно, но яркие всполохи возникали с заметной периодичностью в сто лет. Первая вспышка была в 1760-е годы – это знаменитая баталия между М.В. Ломоносовым и Г.Ф. Миллером. Миллер опирался на летописи и отстаивал объективную науку, а Ломоносов, прославленный открытиями в точных науках, в истории был профаном и основывался на «Синопсисе» – позднем польско-украинском переложении древних источников, а главное – на своих патриотических сантиментах. Он отстаивал идею, что варяги вообще были не норманнами, а западными славянами.

Вторая вспышка спора была в 1860 году. Тогда на дискуссию в актовом зале Петербургского университета приехал из Москвы норманист М.П. Погодин, известный профессор-историк, а антинорманистскую позицию защищал петербуржец Н.И. Костомаров. Стечение публики было огромное. Билеты в актовый зал продавались втридорога. Антинорманизм уже не отстаивал славянскую принадлежность варягов, но выводил варягов из Прибалтики – из жмуди, литовского племени.

С тех пор в дискуссию вступили археологи и обрушили на антинорманистов бездну норманнских вещей и комплексов, обнаруженных на восточнославянских территориях – гривны с молоточками Тора (священный объект, не предмет для торговли), фибулы, погребения в ладье и так далее. Это я и отразил в своей книге, взвесив все за и против. Уже имея эту рукопись и пять лет дополнительных исследований за плечами, я был готов к дискуссии.

В ней мне и надлежало защищать факты норманнского присутствия против Шаскольского, который отстаивал антинорманизм, но умеренный, осторожный, скептический. Он полагался на уверения патриотически настроенных археологов, что норманнских вещей у нас мало, что это импорт и т. п. Мы провели подсчеты – оказалось, что их мало только в общем объеме древностей, а вот если рассчитать их количество только для IX века, то окажется, что в Северной Руси возле городских центров, в верхнем социальном слое, норманнов было больше, чем славян, а больше всего – местного финнобалтийского населения.

Объявление о дискуссии представляло собой маленькую бумажку, пришпиленную к дверям аудитории № 70 – большой аудитории исторического факультета, но людей набилось со всех факультетов множество, было не продохнуть, и продолжение дискуссии пришлось перенести в лекторий истфака. Я прекрасно понимал, что на все мои факты (сколь бы они ни были весомы) мне скажут, что я их неправильно толкую. Поэтому мы (я с учениками и единомышленниками) припасли также аргументы – не очень весомые в науке, но для моих противников кардинальные: что социополитическая окраска позиций в этом споре не раз менялась местами, что как раз ко времени дискуссии вокруг антинорманистского знамени сплотились противники советской науки; что Маркс… Надо сказать, что во всех учебниках приводилась антинорманистская цитата из Маркса: прибывшие на Русь норманны «быстро ославянились, что видно из их браков и их имен». Цитата была взята из непереведенной тогда рукописи Маркса, не вошедшей в его собрание сочинений. Мы прочли ее в оригинале. Оказалось, что перед ней у Маркса стояло еще четыре слова: «Мне могут возразить, что…». Таким образом обнаружилось, что Маркс был заядлым норманистом.

Наши противники запаслись санкциями обкома на наш разгром: на мое увольнение (в лучшем случае), роспуск семинара и т. п. Но в ходе дискуссии они стали слать в президиум записки с просьбой снять их запланированные выступления. Санкции применить не получилось. Мы отстояли еще лет пятнадцать будущих исследований, а в 1970 году опубликовали коллективный труд (под редакцией того же Шаскольского!) о состоянии археологических данных по этой проблеме. Четверо моих «семинаристов» тогда уже стали членами кафедры, еще один (несколько позже) – стал заведующим кафедрой и директором Института истории материальной культуры РАН. Все они опубликовали докторские диссертации по этой тематике.

Через тридцать лет после этой третьей «норманнской баталии», в 1995 году, был торжественно отмечен ее юбилей, с докладами и приветствиями. Я тогда сделал доклад, назвав его: «Конец дискуссии». Казалось, все настолько ясно доказано, что спорить уже не о чем, что антинорманизм окончательно перешел из профессиональной науки в сферу поп-науки и стал занятием фанатиков-националистов. Именно поэтому публикация моей старой рукописи с подробным анализом аргументов обеих сторон стала мне казаться излишней, а рукопись безнадежно устарелой. Ну что толку лишний раз доказывать, что земля круглая, что она вращается вокруг солнца, что теория эфира неверна…

Ан нет! Жив курилка! Общественная атмосфера в государстве изменилась. Снова выходят тома, проповедующие антинорманистскую концепцию. Более того, современные антинорманисты-профессионалы вернулись к варианту Ломоносова – опять объявили варягов славянами. Ныне нет недостатка в последователях его панегирического утверждения «Нас рабство под твоей державой украшает», появились и адепты его исторических сочинений. Уже и покойного Шаскольского они считают норманистом. Сторону этих ярых гонителей норманизма занял директор Института истории России РАН А.Н. Сахаров, членкор РАН. По Сахарову, Рюрик был не скандинавом, а нашим, родным калининградским, то бишь южнобалтийским славянином, а варяги – те же славяне вагры.

Этот членкор (который, не забудем, является директором головного института истории страны!) зачисляет всех, кто не согласен с его трактовкой, в норманисты, а о норманизме выражается в следующих формулировках: «норманизм, питаемый в основном политическими импульсами и амбициями из-за рубежа, свил себе гнездо и на русской почве», он возник «в агрессивных и экспансионистских кругах» Запада, а мнение о том, что варяги – скандинавы, «эта сторона норманизма яростно и агрессивно отстаивается в основном небольшой группой филологов», построивших свои конструкции «на глубоко тенденциозной основе»; «определенную поддержку новейшие норманисты имеют среди некоторых ученых Запада»[74]. В другом месте он говорит: «Солидарность и конъюнктурный расчет лежит в основе этого опасного единства, покрывающего душным туманом русскую науку…» О видной скандинавистке, докторе наук, он отзывается так: «наша историография со времени отпетых норманистов XIX века не знала ничего подобного. Мы снова возвращаемся в эпоху норманистских мифов, затасканных клише прошлого, отсутствия научных аргументов и амбициозной наглости»[75].

Какой знакомый словарь! Как быстро А.Н. Сахаров восстановил свою советскую фразеологию (он в те годы писал о «борьбе с норманистами всех мастей»)!

В этой обстановке я решил, что моя рукопись 1960 года становится вновь актуальной. На место мифов и хитроумных измышлений нужно действительно поставить прямой анализ фактов и аргументов. Оставив рукопись 1960 года без изменений, я добавил к ней сохранившиеся материалы дискуссии 1965 года, последующие статьи на эту тему и современные комментарии.

Предвижу недоуменный вопрос некоторых читателей, воспитанных в традициях антинорманистской борьбы, разоблачений и т. п.: а разве не нужно разоблачать «норманнскую теорию», не нужно преодолевать норманизм?

Подробно я отвечаю на этот вопрос в своей книге. А здесь ограничусь несколькими замечаниями. Никакой норманнской теории нет и не было. Вообще не всякая гипотеза ведет к теории. Есть гипотезы, которые, будучи опровергнуты, исчезают, а будучи подтверждены, превращаются в факты науки. В теории превращаются лишь некоторые гипотезы. Вопрос о реальной роли норманнов к ним не принадлежит. Спор шел о фактах, об их наличии, их объеме, оценке их значения.

Вот антинорманизм, то есть заведомое отрицание этих фактов и их значения, это реальность. Но реальность не объекта науки, а научной жизни. Странное дело, антинорманизм за редчайшими исключениями – реальность исключительно отечественной российской науки. Никто в мире его не признает. Если не придерживаться баек о том, что Россия – единственная обитель истины, что вокруг одни враги и русофобы, то это крайне подозрительный феномен. Ведь нет подобного отвержения ни русского литературоведения, ни русской антропологии, ни русской философии. Только лысенковская антигенетика вызывала подобное же отторжение.

Более того, часть Франции была завоевана норманнами (Нормандия), Англия тоже была завоевана норманнами, причем дважды: один раз – данами, другой – офранцуженными норманнами из Нормандии. Но ни во Франции, ни в Англии местного антинорманизма нет и не было. Он есть только у нас. Почему?

Потому что он является отражением не состояния фактической базы, а состояния умов. Потому что это комплекс неполноценности, основанный на наших реальных недостатках, на болезненном восприятии всего, что о них напоминает. Потому что мы действительно ныне не можем соревноваться с ведущими странами мира в промышленном развитии, вынуждены покупать у них технологии и высокотехнологичные продукты. Где наши форды, пежо, фольксвагены, роллс-ройсы, тойоты и мазды? Где наши компьютеры и мобильные телефоны? Почему наши партии – это пародии на партии, а парламент – «не место для дискуссий»? Антинорманизм – это уродливая реакция на глубокое чувство неудовлетворенности своей позицией в мире, на уязвленность национального самолюбия.

Иллюзии никогда не помогали справиться с трудностями. Думать надо об их причинах. Одни объясняли их суровыми природными условиями России (но в Скандинавии – не мягче), другие – историей (здесь не было Возрождения, Реформации, да и настоящего Просвещения, поздно отменено крепостное право). Так или иначе, это реальность. Антинорманизм – это попытка уйти от нее в иллюзорный и благостный мир славянского мифа.

№ 19 (857), 23 декабря 2008